Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период
ОТНОШЕНИЕ МЕЖДУ ПОЛИТИКОЙ И ЭКОНОМИКОЙ В ТЕОРИИ МИРОВОЙ СИСТЕМЫ
Известная эксплуатация одних стран другими была обязана прежде всего государственной политике по подчинению стран и регионов своему влиянию – тем самым присваиванию выгодного рынка сырья и труда. Колониальный или полуколониальный сверхприбыльный период был показателем влияния экономики на политику, когда политика способствовала монопольным производителям разворачивать свой бизнес и получать огромные прибыли в иных регионах. В этом плане есть резон признать правоту Ленина в определении империализма.
Однако можно привести немало случаев и обратного отношения, когда политика ограничивала экономические возможности роста или даже ее действия имели разрушительный эффект для хозяйства страны. Вообще говоря, проблема взаимоотношения политики и экономики является серьезным тестом для любой теории, тем более для теории мир-систем, с дефисом и без. Ее фундаментальная слабость в том, что теория вынужденно рассматривает как равноправные многие существенные стороны жизни общества. Тем самым она значительно уступает концепциям, в которых возводится иерархия отношений; а только такая может правильно отражать столь же иерархический исторический процесс. Так, у Маркса политика является следствием экономических отношений и потому теоретически строго зависит от нее, впрочем, и социокультура имеет вторичный характер. Отсюда легко получить объяснение и империализму, и олигархии, и колониализму. Они становятся попросту итогом политического действия по осуществлению капиталистической цели – неуемной сверхприбыли.
Правда, у обобщающего метода есть и свое преимущество. От него не ускользают многие, имеющие достаточную частоту проявления, события, которые, однако, могут не стыковаться с целостной концепцией. Любая теория идеальна, схематична. Для нее нет необходимости учитывать всевозможные частные события действительности. Но при этом может быть упущены и такие стороны, которые оказывают существенное влияние на ход событий и которые позже становятся фактами, опровергающими теории. Это тот самый фактор, который удобен и нужен для фальсификации.
Валлерстайн отмечает, например, широкий спектр взаимоотношений между политикой и экономикой. Например, что государство может быть защитой для огромных накоплений, но и основным хищником; что оно сдерживает противоборство организованных рабочих, но и легализует их борьбу (права профсоюзов); что в межгосударственной системе государство бьется за создание преимуществ для своих крупных производителей (монополий), но и антимонопольными законами старается ограничить их возможности получения сверхприбылей. Государство не должно вмешиваться в рыночную деятельность (laissez-faire), но так или иначе это делает через налоговое разнообразие, через протекционизм, акцизы и иные, имеющиеся у него механизмы. Если же иметь в виду то, что творило государство в течение 500 лет, то вариаций будет значительно больше. Не хватает только концепции, которая помогла бы понять, почему возникают те и/или другие действия.
Для теорий с единым стержнем теоретического построения конкретное многообразие отношений потребует поиск увязок частных случаев с общей концепцией. Политические акции в данном случае пришлось бы объяснять заботой об экономике в целом, что порой противоречит интересам отдельных единиц или групп капиталистов, а то и наоборот. Если же факты никак не смогут быть сведены ни к тому, ни к другому, то должна быть признана ошибочность или недостаточность базовых положений, что вполне относимо к марксизму.
Необходимы критерии, исходящие из общих законов природы.
Что же касается теорий мировой системы или мир-систем, мир-экономик, то к ним трудно предъявить какие-либо претензии, или аргументировано доказать несостоятельность фундаментальных посылок, поскольку таковых попросту нет, и фактически не существует теории. Есть набор утверждений, который с легкостью может быть расширен или, напротив, сужен, в зависимости от степени усреднения известных фактов.
Вообще-то, я отнюдь не стремлюсь раскритиковать эту концепцию. Напротив, нахожу ее из всех распространенных в наше время подходов к истории наиболее адекватной сегодняшним реалиям, а потому и перспективной. В мое намерение входит лишь показать, что обобщения, при отсутствии базовых принципов истории, как бы разумно и обоснованно они не были сделаны, окажутся в плену предпочтений авторов, будут зависеть от тех признаков, которые каждый исследователь посчитает более ценными, чем иные. В конечном счете, этот подход приведет к перечислению разнообразных утверждений, столь же необоснованных, сколь и противоположные им суждения. Но чтобы самим критериям придать определенную значимость, понадобится выдвинуть более общие основания развития, представить понятие прогресса и, следовательно, признать принцип закономерности истории.
Надо сказать, что мысль о новой теории бродит в умах многих ученых, в том числе и приверженцев модели мировой системы или мир-систем. Как вариант подхода – «отбросить старые модели и начать создавать новую модель исторического развития мира» (9, с.224). «Необходима новая теория – What is needed is new theory» (11, с. 200).
Уже в течение нескольких веков историки и социологи с завистью и надеждой посматривают на естественные науки, стараясь с их помощью получить устойчивое знание об общественных явлениях. Их поддерживает мысль о единой природе всего сущего, откуда следует, что эволюция человека, общества происходит по общим законам природы, как и развитие иных естественных образований. Сен-Симон, Конт, Спенсер и их последователи пытались уподобить общество живым объектам, и перенести методы и выводы естественных наук на общественные явления. Даже Спенсер, развивавший свою теорию, исходя из совокупности индивидов, в конце концов, подчинял их единому целому, «интеграции однородных». «Общество есть организм, потому что организм есть общество». Эта идея выводила социологию (и историю) на научный уровень, более того, будучи обращенной к высшему творению природы – человеку, на столь же высший пьедестал науки. В иерархии «системы наук» Конт возвысил социологию над всеми остальными дисциплинами. В качестве метода содержательного изучения общества начала доминировать аналогия, прежде всего аналогия с биологическим объектом, с морфологической и функциональной организацией живого организма. Хорошим подспорьем стал статистический анализ, позволявший получить доказательную базу для обобщения получаемых данных. Классическая социология тем самым сделала значительно более убедительной свою науку, завоевав для нее ранг самостоятельной дисциплины.
Наиболее серьезные проблемы, возникшие на пути этого подхода, называемого позже «социологическим реализмом», выявились при анализе соотношения общества и индивида, а также направленности закономерного развития, иначе говоря, прогресса.
ЧТО ДОМИНИРУЕТ – ОБЩЕСТВО ИЛИ ИНДИВИД? ВОЗМОЖЕН ЛИ РЕДУКЦИОНИЗМ В ОБЩЕСТВЕННЫХ НАУКАХ?
Утверждаемый приоритет общества над индивидом, что естественным образом вытекало из аналогии с организмом, не лучшим образом подходил к реальному положению в современном обществе. Когда рассматривалась жизнь общин, то можно было утверждать о нераздельной причастности члена общины к ее бытию как целостного образования. В том была правота структурализма Леви-Стросса. Образ жизни, ценности, цели, действия первобытного человека всецело обусловливались образом жизни, укладом, традициями, ценностями и целями общины, рода.
Нужно четко различать внутреннюю взаимосвязь элементов, структуру естественной интеграции и искусственную организацию объединения типа государства, определяемую правлением, его указами и утверждаемыми правами. В первом случае возникает природный закон структуры, во втором – законы выдвигают люди, орган управления. Общество более поздней эпохи не являлось целостной системой. Поведению их индивидов было присуще много больше степеней свободы, отчего направленность их действий часто расходилась с вектором общественного движения. Отсюда следует и правомерность приверженцев постструктурализма, которые поняли, что структуры уже нет, но они не нашли ничего лучшего, как не обращая внимание на базовые процессы, всецело погрузиться в ментальную сферу. Социологи (но и литераторы) никак не могли найти соотношение между обществом и индивидом. Как оценить человека: он личность, индивид, но при том очевидно подвержен социальным влияниям.
Дилемма: либо общество есть согласованное объединение индивидов, и тогда индивид есть основная единица социологии, либо общество всецело доминирует над индивидом, и тогда оно является предметом изучения, определяющим подчиненные действия своих элементов, – остается неразрешенной до сих пор. Вся история социологии выглядит как маятник, склоняющийся то в одну, то затем в другую сторону.
Для естественных наук обычным методом исследования является редукция – изучение функционирования компонентов, элементов для познания целого. Метод, который исходит из стремления постичь интегративную функцию средствами дисциплин низшего уровня. Этому способствует тот факт, что любой объект имеет иерархическое строение, в нем взаимосвязь элементов низшего порядка образует более высокий. Так, например, химики применяют физические методы для постижения реакций химических веществ, поскольку молекулы состоят из атомов; биологи исследуют организмические изменения под влиянием химических препаратов, поскольку многие биологические процессы обусловлены молекулярными, макромолекулярными взаимодействиями и т. п. Хотя известно, что качество целого не сводимо к совокупности свойств его элементов, тем не менее, метод широко используется и позволяет глубже постичь изучаемый объект.
Плодотворность редукционизма я склонен относить к тому обстоятельству, что внутри единого объекта состояние каждого элемента обусловлено воздействиями прочих элементов. В интегративной взаимосвязи он несет на себе влияние целого. Именно поэтому обнаружение его состояния, особенного состояния, в определенной мере дает сведение о свойствах целого. Надо полагать, именно этот фактор обеспечивает ценность редукции в естественнонаучных исследованиях.
Но вот, казалось бы, столь апробированный научный метод при его применении к обществу вызывает множество вполне обоснованных нареканий. «Биологическая социология» никак не могла подчинить индивид обществу, рассматриваемому как организм, а возникшая ей в противовес, так сказать, «психологическая социология», зациклившись на психике человека, не смогла увязать ее с общественными явлениями. Все другие обобщенные формы типа «коллективной психологии», «общественной психологии» и т. п. повисали между небом и землей, не привязываясь ни к индивидуальной психологии, ни к целостному обществу. Получалось, что общественные процессы нередуцируемы не только к биологии, но и к психологии.
Этот факт вынуждает всерьез задуматься над сущностью естественных и социальных явлений. Явную нестыковку методов исследования объясняют, как правило, такими предположениями.
Первое. Человек не относится к обычным природным объектам. Он обладает разумом, и это качество даровано ему некой высшей ипостасью. Поэтому постижение его мира, как и человечества в целом, недоступно для низменной науки. Такое теологическое мировоззрение я не считаю нужным даже обсуждать. Кто сводит познание к верованию, пусть отдается религии и не занимается наукой.
Несколько разумнее выглядит иное объяснение. Возникшее на высшей стадии развития качество мышления является специфическим для человека и потому несводимо к явлениям природы низшего уровня. С каждой естественной интеграцией возникает новое свойство, которым не обладают ее элементы. Порой его называют «системным качеством».
Разрыв между «системным качеством» и свойствами элементов действительно имеется, но поскольку интегративное качество возникает благодаря взаимосвязям элементов, то его исходные, так сказать, неразвитые формы необходимо проявляются у объектов низшего уровня развития. Специфическое качество, как бы оно не казалось необычным, имеет свои предпосылки в предшествующих формах материи, и задача науки в том и состоит, чтобы выявить их, а не отделываться от проблем, провозгласив демиургом саму интеграцию, а не бога. То же самое следует относить и к мышлению. У высокоразвитых животных проявляются и ощущения, и восприятия, и представления, даже некоторые примитивные логические операции. Проблема лишь в том, чтобы понять, как зарождались они, и как затем формировалось наше мышление.
Второе – именно то, что я считаю наиболее убедительным и что постараюсь представить детальнее в последующем изложении. Общество не является целостным объектом, как организм, или как человек со своим морфологическим и функциональным, включая и психику, и мышление, единством. Это попросту разрозненное образование, в котором локальные, в разной степени внутренне и внешне взаимосвязанные и/или обособленные объединения, группы людей, как и индивиды, организованы искусственным органом управления в нечто, что можно назвать обществом, страной, государством и т. п.
В меру самостоятельности единиц общества, наиболее успешными для него будут статистические приемы изучения, с обобщениями однородных фактов, относящихся к данному неизменному пространству и отрезку времени с неизменным стационарным состоянием изучаемых явлений. Но методы анализа целого через исследование элементов, что типично для естественных наук, для общества (не первобытных общин) неприемлемы. Если они и могут быть полезны в некоторых случаях, то все же с оговорками, но и при всем том со значительной долей сомнения.
МЕТОДОМ ПОЗНАНИЯ ДЛЯ СОЦИОЛОГИИ И ИСТОРИИ ПОКА ЧТО ОСТАЕТСЯ ОБОБЩЕНИЕ
Вторая волна социологической науки, последовавшая следом за дуализмом Дюркгейма Э., как бы отрекаясь от приоритета общества, все более начала склоняться к «социологическому номинализму». Он чаще всего выражался в главенстве самодовлеющего индивида либо в, так сказать, «промежуточном номинализме», ставившем в основание концепции те или иные объединения индивидов: первобытный род, семья, группа, институт и т. д. Проблема соотношения общества и элемента при этом раздваивалась на проблему взаимоотношений между индивидом и несколько более укрупненным элементом, компонентом, и между компонентом и обществом. Второе соотношение, взаимосвязь компонента с обществом, в принципе оставалась все той же нерешенной изначальной проблемой. Более того, прибавилась новая задача: как обосновать выбор базового компонента? Он опять-таки выглядел зависимым от пристрастия автора. Социологи, чтобы не скатиться в релятивизм, старались придумать какую-то единую базу или придать качество «универсальности» избранному компоненту. Даже Дюркгейм, размежевавший индивидуальное и коллективное на две разные сферы, вынужден был все же представить общество в качестве высшей ценности. Другим ученым, выдвигавшим приоритеты локальных образований, также приходилось опираться на те или иные «идеальные типы», «жизненные миры» и пр., придавая им надсубъективную значимость, причем, у одних чуть ли не как божественный абсолют (Дильтей В.), у других как идея, присущая данному региону в данный период времени (Вебер М.). Чтобы как-то согласоваться с многообразной реальностью, приходилось умножать количество промежуточных компонентов как самостоятельных идеалов.
Чувствуя, какой ненадежной становится вся конструкция теории, где отсутствует единообразная закономерность, следственно – причинная взаимосвязь, социологи постепенно от стремления классиков создать «научную социологию» стали скатываться к ненаучной, отстраненной от обычных природных явлений, уникальной социологии.
Соответственно, методом ее постижения должно было быть не рассудочное, понятийное знание, как в естественных науках, а интуиция, непосредственное знание, «понимание» (Дильтей, Вебер). Хотя основанием для утверждения, что интуиция является единственным методом познания, могла быть лишь та же самая интуиция, замкнутый круг был хорош тем, что ограждал автора от любой попытки критического анализа; но сам по себе ничего большего, чем субъективная оценка, был неспособен дать.
Еще большие разочарования испытывает история. Если для социологов все же имелось огромное поле изучения взаимоотношений внутри наличной действительности с разработанными и все более совершенствуемыми методами статистики, то историкам без динамики жизни по существу нечего делать. Ограничиваться пересказыванием писаний летописцев или уподобляться им при описании того, что есть или недавно происходило, едва ли кого удовлетворит. К тому же совсем несложно было показать, что фактический материал никак не может считаться абсолютно достоверным и что есть зависимость отбора фактов, как и угла освещения событий, от точки зрения автора. Как и то, что сама точка зрения обусловлена множеством явных и неявных факторов, частично оценить которые можно, опираясь только на те знания, интересы и ценности, которые сформировали образ мышления данного историка в данном социуме, т.е. наткнуться вновь на предмет, об который социологи обломали зубы.
Историки шли рука об руку с социологами все то время, пока доминировали теории, опирающиеся на идеи закономерного процесса развития человечества. Из нее следовало, что состояние данного общества является наличным результатом этого процесса, следовательно, несет в себе и отживающие стороны прошлого, и нарождающиеся признаки будущих преобразований. Резонно считалось, что изучать сегодняшние общественные отношения просто бессмысленно без учета всей истории их становления. Когда же эти воззрения подверглись критике, и возникло мнение о принципиальной ошибочности самой идеи закономерности развития, социологи с легкостью отмежевались от истории и нашли себе удачное прибежище в области идеальных построений и каких-то обобщений сиюминутной жизни людей. Комбинации отношений, наблюдаемых в реальности, возведенные в ранг идеалов, к тому же подкрепляемые статистическими критериями, стали главной забавой социологов. Историкам же не оказалось места в этой игре.
ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНЫЙ ПОДХОД К СОЦИОЛОГИИ И ИСТОРИИ
Сегодня уже можно говорить о возникновении третьей волны социологической науки. Аналогично триадам Гегеля после первой волны братания с наукой (тезиса), пошло ее отрицание (антитезис) и новый прилив научности поднимает гуманитарные науки – отрицание отрицания (синтез). Но, судя по всему, на сей раз, не столько общественники привлекают науку к своим исследованиям, сколько представители естественных наук стремятся дотянуть полученные ими результаты до высших сфер, вплоть до системы человечества.
Исследуя процессы, происходящие с лазером, когда после определенного уровня накачки, у атомов скачкообразно возникает когерентное излучение, Хакен Г. представил этот переход как акт возникновения упорядоченности после хаотичной активности (12). Теория синергетики распространила математическое описание подобной самоорганизации на многие биологические (популяционные) и общественные явления. Для Пригожина И. базовыми процессами послужили более сложные химические превращения (13). Опять-таки после некоторой пороговой концентрации веществ, при наличии катализа, особенно при автокаталитических реакциях, возникало неравновесное, хаотическое состояние смеси реагирующих веществ (диссипативное явление), которое могло скачкообразно (момент бифуркации) перейти в строго упорядоченное поведение всей системы. Аналогичные процессы наблюдались и в ячейках Бенара, и в реакциях Жаботинского – Белоусова, и во многих преобразованиях, наблюдаемых и в физике, и в химии, и в биологии. Пригожин выделил несколько характерных факторов, имеющих место при всех подобных явлениях. Из них особо следует подчеркнуть непредсказуемое поведение системы после преодоления точки бифуркации, а именно тот факт, что возникающее состояние неопределенно и зависит от присущих любой системе флуктуаций, т. е. случайных изменений. Диапазон флуктуаций таков, что в равновесном состоянии они не оказывают влияния на основные параметры системы, но вблизи критической точки, вдали от равновесности, незначительные воздействия могут иметь решающий эффект в переходе к некоторой новой стабильности. Давний спор о доступности или недоступности знания о будущем получил тем самым аргументированное утверждение о его непредсказуемости (14, с.896). Работы в этом направлении, так или иначе затрагивающие столь сложную систему, как общество, вызывают все больший интерес и охватывают множество смежных явлений. К ним можно отнести также разработки теории катастроф, теории фракталов и др. Математические методы, стремясь охватить неоднозначные и изменчивые эволюционные процессы, продолжают усложняться, чтобы стать более адекватными действительности. Надо полагать, бум теорий развития будет продолжаться, а значит, есть надежда, что научная разгадка этих проблем вполне реальна.
СЛАБОСТИ РАСПРОСТРАНЕННОГО ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНОГО ПОДХОДА
Итак, в последнее столетие большая часть ученых-обществоведов, отказавшись от попыток опереться на какие-то всеобщие принципы, ограничивалась обобщениями наличного фактического материала. Это был, так сказать, путь «сверху», который, конечно, не мог не испытывать слабость общих посылок. Ученые-естественники, напротив, имели под ногами довольно-таки прочную почву, отчего уверенно двигали свою теорию ввысь. Этот путь «снизу» был вполне основателен, но и он встретил немало препятствий, коснувшись своеобразия высшей сферы.
Дело в том, что апробированный в естественных науках математический аппарат, хотя и достоверно описывал многие физические и химические явления, но даже в этой области не был способен всецело охватить процесс перехода к новому порядку. Акт скачка оставался неподвластным теории. После Канта и Гегеля с их убедительной критикой формальной логики есть основание полагать, что здесь мы имеем дело с ограниченностью, присущей формальным средствам познания. Что им принципиально недоступна область развития, особенно тот момент, при котором рождается новое качество.
Однако физиков и химиков вовсе не огорчала неподвластность этой точки. Их теоретическая мощь направлялась на предуготовку критического момента. К линейным динамическим уравнениям, которые хороши в области равновесности, добавились нелинейные уравнения второй, третьей степеней, позволяющие описать период неравновесности, при том для оценки стохастических процессов использовались уравнения с вероятностной функцией распределения. Не поддавалось учету лишь одно незначительное мгновение, к которому теория стремилась приблизиться как можно ближе. Казалось бы, не столь важно, что не удалось подчинить уравнениям сам момент перехода к новому качеству.
Во всяком случае, была уверенность, что накопленные знания и методы анализа столь значительны, что даже без некоторых невыясненных деталей можно их привлечь к описанию всех аналогичных явлений развития, в том числе и общественных. Такая позиция инициировала естественников обуздать предмет изучения историков и социологов.
Среди гуманитариев также находилось немало ученых, готовых привлечь эти научные разработки, чтобы получить надежную основу для своих обобщений. Ими были, в частности, Валлерстайн и его коллеги, т.е. те, кто остро испытывал потребность в базовой теории развития человечества. Наиболее многообещающей была попытка Валлерстайна, который, объединив усилия ученых разных дисциплин, постарался разработать научную модель исторического развития. Некоторые моменты теории диссипативных систем Пригожина помогли обосновать утверждения о нестабильных состояниях мир-систем, о зависимости изменений системы от случайных воздействий и т. п. Но получить целостную картину истории пока не удалось. На мой взгляд, объединенные усилия группы ученых не дали желаемого результата, скорее всего из-за отсутствия единой идеи развития, которая бы придала единство и их частным усилиям. Что же касается основной массы историков и социологов, то они предпочитают оставаться в обычном поле нарративности и обобщений, как бы поверхностными они не представлялись.
На мой взгляд, у социологов и историков есть очень весомый аргумент против всех этих естественнонаучных изысканий. Суть критической оценки сводится к следующему.
Какой бы сложности математические средства не применялись, как бы не были искусны математические формулы и уравнения, описывающие процессы в сложных, сверхсложных системах, они никоим образом не смогут вывести духовные явления, без которых невозможно понять жизнь людей. Можно восхищаться внезапно возникающей самосогласованной активацией атомов и последующим монохромным их излучением; упорядоченной конвекцией жидкости, разом сменяющей беспорядочные ее перемещения; вдруг образовавшимися узорами химических превращений, и даже найти математические описания подобных процессов. Но можно ли обнаружить в этих картинах нечто, хотя бы в зачаточной форме представляющее душу человеческую. Конечно, польза от разработанного математического аппарата велика; достижения естественных наук все с большим успехом применяют во многих областях экономики, управления, анализа общественных явлений. Но успех, как правило, бывает в тех сферах, где имеются уже устоявшиеся процессы, либо динамика производства и воспроизводства осуществляется по известному сценарию. Таковы и те общественные явления, которые в основных принципах уже известны и потому подпадают под инженерную социологию. Но к ним нельзя относить динамику истории, процессы новообразования, новые акты развития, и тем более глобальные преобразования, происходящие с родом человеческим. Многие социологи после Кондорсе, Сен-Симона, Конта отводили знанию решающую роль в истории. Так как же в принципе математические уравнения могут вывести само познание?