Реки судеб человеческих

Итак, поговорим о тебе. Ты, Курт Рихтер, прибыл некоторое время назад в Германию, только-только освобождающуюся от либерально-коммунистических идей, из страны победившего большевизма. Как ты думаешь, как сложилась бы твоя судьба, будь твоими родственниками простые люди, пекари, лекари или коммивояжеры? Тобой бы занялась одна из спецслужб, кто-нибудь из ребят в СА или СС, и дальнейшая твоя судьба была бы под большим вопросом. Но тебя, парень, привез не кто-нибудь, а Ханс Ешоннек, один из видных функционеров в Имперском военном министерстве. А встретили тебя твои дед с бабкой, не печники и сапожники, а одни из самых богатых и влиятельных промышленников Германии.

– И поэтому, – наконец разлепил губы Курт, – мною занялся ты.

Йоганн рассмеялся:

– Только по собственному почину. Нет, в какой-то момент в моей организации кое-кто задал вопрос о том, что означает моя дружба с таким сосунком, как ты.

Курт вскинул голову, собираясь что-то сказать, но Йоганн, подняв вверх палец, остановил его.

– Дружба – это именно то, что, я предполагаю, возникло между нами, или у тебя есть возражения на этот счет?

Курт промолчал.

– Скажи мне, ты веришь в наш народ, в немцев как в великую нацию, в то, что Германия должна стать могущественной державой? Просто ответь, веришь и хочешь ли, чтобы так и было?

Курт ответил, не задумываясь:

– Верю! Конечно, верю.

Курт даже приподнялся.

– Я ведь, – он запнулся, – там, где мы жили с мамой и отцом, мы ведь изучали историю и, – с нажимом повторил, – историю нашей Германии, мы гордились принадлежностью к древнему немецкому народу. Вы тут для нас были как боги, недосягаемые, загадочные боги.

– Ого, какие слова! – Леманн легонько похлопал в ладоши. – Рад, очень рад такому искреннему порыву. Это замечательно! Ты любишь Германию, и это – главное. Нашей истории тысячи лет и впереди должно быть никак не меньше. Многое происходило с нами, менялись короли, менялись порядки, понятия, законы, но главное – это то, что немцы остаются немцами. Сегодняшний день преходящ. Нет, – Йоганн поймал удивленный взгляд своего слушателя, – он прекрасен, Германия возрождается, мы воодушевлены, мы на подъеме. Идет борьба за будущее страны, и тут возможны какие-то, как кажется на первый взгляд, перегибы, излишняя резкость движений новой власти, даже некоторая жестокость и даже несправедливость по отношению к каким-то группам граждан. Одним словом, нелицеприятные вещи.

Леманн искоса глянул на Рихтера.

– Ну вот, к примеру, сожжение книг. Видишь, ты опустил глаза, и там, на площади ты стоял молча, ты явно не одобрял народный порыв, ты ведь видел, каково было воодушевление молодежи, студентов, преподавателей, просто прохожих? В топку паровоза нужно что-то кидать, нужен огонь, который понесет этот паровоз вперед, он потянет за собой весь состав. Народу, людям нужен этот огонь как запал для разгона. Когда паровоз наберет ход, топить снова станут дровами, все успокоится, поверь мне. Да, кое-где побили жидков, всего лишь выпустили пар. Рождение новой нации всегда происходит с кровью. Всякое может случиться, будут и ошибки, но главное, – Йоганн взял Курта за плечо, – это то, что ты правильно ответил на мой главный вопрос – ты любишь Германию, и это основа твоего отношения к тому, что я пожелал выяснить. А теперь перейдем к частностям.

– У меня есть собственная система определения лояльности к сегодняшнему политическому устройству нашей страны, – Леманн щелкнул пальцами и поднял руку, приглашая Курта сконцентрировать на ней внимание, затем он максимально развел большой и указательный палец и прокомментировал, – вот так на наших митингах приветствуют речи ораторов, на всю возможную широту раскрыв в крике рот, истинные патриоты, – прищурившись, пояснил, – это я тебе сейчас демонстрирую рот той части публики, которая представляет из себя в основном искренних дураков и патологических болванов, лучший материал для рядового и сержантского состава нашей армии, – затем, сузив наполовину расстояние между пальцами, продолжил: – Так кричат те, кто привык прежде, чем отдаться с потрохами пропаганде и инстинктам, не самым, прямо скажем, цивилизованным, оглядываться, оценивать ситуацию и опираться не только на всеобщее воодушевление, но и на свои собственные чувства. Из этой группы митингующих можно создать, если мы останемся в категориях армейских ранжиров, командный офицерский корпус. И, наконец, – Йоганн сомкнул пальцы, – в этой предполагаемой нами толпе ликующих болванов и осторожных умников можно заметить некоторое, очень небольшое количество тех, чей рот, – и Йоганн потряс сомкнутыми пальцами, – закрыт. Эту группу меньшинства я разделил бы на две категории. Первая – это те, кто сможет в конечном итоге возглавить массы, это генералитет, это аналитики, идеологи движения, и вторая, еще меньшая часть, – это враги режима.

Курт почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он провел рукой по лбу, не в силах скрыть волнение. Он понимал, к чему клонил Леманн, но не был уверен, к какой категории из тех, чей рот был закрыт, отнесут его. Да, он никак не участвовал в голосовой какофонии, сопровождавшей пламя костра, в котором сгорали книги. Но ни генералом, ни идеологом себя не представлял, тем более и врагом Германии не то, что не ощущал, его возмутило само возможное предположение Леманна в таком обвинении относительно него, Курта Рихтера. Он неожиданно для себя произнес вполголоса:

– Я – патриот. Но по-твоему, – он обратился к Леманну, – получается, что патриоты – болваны, но я-то не болван, а как же тогда с патриотизмом?

Йоганн с интересом наблюдал за мимическими переменами на лице юноши и не торопился прервать этот занимательный процесс. Он заказал еще пива и, когда кружки принесли, поднял свою и провозгласил тост:

– Выпьем за истинный патриотизм, не тот, который снаружи – крикливый и конъюнктурный, а тот становой, который живет внутри нас и опирается на тысячелетнюю историю нашей родины, Германии, сути и золотника немецкого духа.

Курт снова почувствовал озноб. Йоганн редко бывал так серьезен и такие выспренные фразы, обращенные не к его традиционным сподвижникам, парням с горящим взором и лужеными глотками, а к нему, к Курту Рихтеру, не произносил. Тут все было по-настоящему. Леманн стиснул ручку пивной кружки так, что побелели костяшки его пальцев, только что Рихтер так сжимал поручни своего кресла, и Курту захотелось поскорее выйти из этого эмоционального напряжения. Он вдруг почувствовал неимоверную усталость, словно ему пришлось вынести какую-то большую физическую нагрузку. Пиво как раз удачно подошло для того, чтобы сменить накал страстей на обычное, вполне добродушное действие. Холодное, оно остужало, пить его можно было долго, и это давало некоторое время на то, чтобы успокоить мысли, привести их в порядок и даже повеселеть. Видимо, к таким размышлениям пенистое светлое подвинуло и автора проникновенного тоста.

Леманн, с удовольствием осушив кружку, расслабился и уже другим, прежним, привычным полушутливым тоном продолжил свою приготовленную для Курта беседу:

– Теперь по поводу моей черной формы, – он игриво потрепал край своей белоснежной безрукавки, – люблю контрасты в одежде, ты как будто каждый раз другой человек, – но тут же посерьезнел, – милый мой, эта форма – наше с тобой будущее. Ребятам Рэма скоро конец.

На удивленный взгляд Курта пояснил:

– Нет, точными сведениями не обладаю, и запомни, все, о чем мы с тобой говорим, должно строго оставаться между нами. Я выбрал тебя, – тут Йоганн сделал паузу и потянулся за очередной сигаретой, но закуривать не стал, оставил ее в руке, разминая пальцами туго набитую табаком гильзу, – потому что убежден, на тебя я смогу положиться и сегодня, и всегда, – Йоганн хитро прищурился и, слегка наклонив к правому плечу голову, низким голосом произнес: – К тому же, ты у меня на маленьком, но очень остром крючке.

Он рассмеялся, притянул Курта к себе и прошептал ему на ухо:

– Шучу я, шучу, мне же положено по статусу всех на крючке держать. Так вот, штурмовые отряды свое отработали, и Рём ведет себя так, будто считает себя равным Адольфу и его приближенным. А это не так, у меня все-таки и некоторая информация имеется, но главное чутье, им скоро конец! А вот СС – это другое дело. Это структура, выросшая из личной охраны Гитлера, он доверяет ее руководству, а так как я убежден, что за Адольфом будущее, то и принадлежность к ним, и моя замечательная форма поможет добиться тех целей, которые я для себя определил.

И, не дав Курту, уже приготовившемуся, задать вопрос, обозначил эти цели:

– Это – государственная карьера.

Леманн развел руки и дурашливо закончил:

– Да, мой милый юноша, я карьерист и считаю, что в этом и заключается мой патриотизм. Добившись высокого положения в обществе, я смогу самым благотворным образом влиять на судьбу моей родины. Логично? – и он, наконец, прикурил от толстой серной спички.

Курту вдруг страстно захотелось закурить, но, во-первых, он, не имея к этому привычки и опыта, понимал, что может позорно закашляться и, во-вторых, проявит чрезмерное волнение, а этого показывать ему и вовсе не хотелось. Поэтому он подозвал официанта и заказал еще кружку пива, решив, что если даже опьянеет, это будет вполне гармонично выглядеть после такого потока информации, непростой и даже опасной информации. Он чувствовал, что его положение поднимается на новую, высшую ступень взрослости, ответственности и престижа. Это было заманчиво, увлекательно и опасно. В этом был какой-то неосознаваемый им по-настоящему риск, но он будоражил кровь и заливал адреналином голову. Последующие слова Леманна только утвердили Курта в этом ощущении перехода на иной уровень доверительности со стороны его старшего товарища и, значит, новых горизонтов в их отношениях.

Леманн придвинул свой стул поближе к Курту, и когда тому принесли очередную наполненную пивом кружку, положил на нее руку:

– Погоди, я скажу тебе кое-что еще, а потом вместе выпьем и выпьем чего-нибудь покрепче. Мое предложение к тебе касается некоторого отдаленного будущего, сейчас ты слишком молод и находишься на содержании своих знаменитых родственников. Пока ты в университете, учись, веди себя тихо, все наши сборища – это не для тебя, посещай их, только когда никак не сможешь отказаться. Я буду тебе в этом помогать, всегда найдется уважительная причина избежать необходимости прятать выражение твоего честного лица от окружающих сексотов. Если обстановка накалится, а у меня присутствует абсолютная уверенность в том, что это произойдет, пусть дед отправит тебя в какой-нибудь ваш филиал за границей. Возможно, случится война.

Курт поднял голову. Йоганн успокаивающе поднял руку:

– Это лишь предположение, но вероятность такая существует. В таком случае нашей задачей будет пережить все это с наименьшими потерями. Рано или поздно Германия вольется в спокойное русло буржуазного образа жизни, вот тут мы с тобой и займемся делом. У меня нюх, – и Йоганн постучал указательным пальцем по своему носу, – у меня пробивные способности, и у меня будут самые обширные и глубокие связи в мировом сообществе деловых людей. Ты умен, честен и стабилен, я имею ввиду твою психологическую устойчивость, проведя с тобой эти несколько недель, я могу уверенно об этом говорить. Ну и, наконец, ты – наследник впечатляющей бизнес-империи. По моему разумению, мы нужны друг другу приблизительно в одной и той же пропорции.

Леманн подозвал официанта:

– Принеси нам, милый, русской водки, – и со значением посмотрел на Курта.

Когда официант отошел от их стола, он продолжил:

– Конечно, я говорю об отдаленной во времени перспективе. Это займет несколько лет. И я вовсе не имею в виду тот момент, когда не станет твоего деда или, скажем, он сам пожелает уйти на покой, оставив все единственному наследнику. К тому же я всегда помню о вашем родственнике Ешоннеке. Но этот парень всегда будет военным человеком, не в его интересах какие-то дела с бумагами, бочками с соляркой и железом для корабельных корпусов. Все, что я сказал тебе сегодня, всего лишь набросок моего плана о будущем нашем с тобой содружестве. Но, можешь мне поверить, мои намерения сбываются. И я для тебя – деталь в жизни важная, – Йоганн улыбнулся, – даже жизненно необходимая. Я смогу отвести тебя от края пропасти, в которую свалятся в ближайшие годы почти все те, у кого при определенных обстоятельствах при виде того, что происходит вокруг, возникает такое же, как у тебя, выражение лица, такими же становятся глаза, и такие же слова готовы сорваться с честных и благородных уст.

Принесли водку. Йоганн поднял свою рюмку и подытожил:

– Ты подумай о том, что я сказал, и как-нибудь, когда тебе захочется этого, сообщи о том, что ты со мной, и не на день, месяц или год, а навсегда.

Курт смотрел на Леманна, и ему казалось, что лицо этого красивого, умного, такого серьезного парня в этот момент светилось каким-то внутренним светом. И Рихтер оттого, что копившееся напряжение от ожидания непредсказуемой, скрытой опасности миновало, ответил, подняв свою кружку, чересчур импульсивно:

– А мне не нужно время для размышлений, вот тебе моя рука!

И в ту же секунду, когда его ладонь только начала свое движение в сторону поднявшегося навстречу Леманна, Курт пожалел о такой мальчишеской восторженности. Но Йоганн сумел сгладить эту неловкость встречной фразой. Она прозвучала искренне, избежав какого бы то ни было налета привычной для Леманна шутливости:

– Поверь мне, мальчик, я очень высоко ценю твое расположение ко мне. И запомни, Йоганн Леманн не нарушит слова, произнесенного за этим столом, считай это моим обетом верности.

Леманн действительно останется верен своим словам во всей долгой истории их союза, протяженной сквозь десятилетия драматических событий.

Но в этот вечер разговор со своим юным другом он еще не закончил. Они заказали еще пару пива и, посмотрев на захмелевшего Рихтера, Йоганн тронул еще одну тему:

– Как тебе Ирма?

Курт удивленно посмотрел на Леманна:

– Я видел ее меньше пяти минут.

– И все-таки?

Курт замялся:

– Что ты хочешь от меня услышать? Она симпатичная, – и он повертел в руках пустую рюмку, – но, по-моему, слишком много о себе воображает. И потом, мне не понравилась фраза про какое-то множественное число приведенных тобой к ее величеству недотеп.

Леманн рассмеялся:

– Это она совсем другое имела в виду. Я действительно знакомил ее несколько раз с ребятами, которые в мужском кругу обсуждали возможность подкатить к ней с предложением заняться любовью на задней парте в какой-нибудь пустой аудитории, и некоторые из них утверждали, что это не проблема.

Она, видишь ли, нравится многим, ты просто не разглядел ее или стесняешься мне признаться в том, что она произвела на тебя впечатление. Я и сам к ней подбивал клинья, и знаешь, что она мне ответила, когда я спросил, не хотела бы она вечерком выпить со мной чашечку кофе в моей студенческой берлоге, и добавил, что соседей не будет до глубокой ночи? «В вас, – она меня на вы всегда звала, – процент холода значительно превышает процент тепла, меня такой баланс не устраивает, так что кофе выпить в вашей берлоге я могу, но это нас с вами не приведет в постель». И так, знаешь, посмотрела, что я обратил все в шутку и больше предложений на кофейную тему не делал. А я, как ты понимаешь, не простой перец. Так что этих ухажеров я к ней подводил с подвохом, познакомьтесь, мол, поближе. В последующем они темы «Ирма» больше не касались, а если кто-то задавал им вопрос по этому поводу, переводили разговор на другую тему.

– Да, но причем тут я? Ведь я-то ни с кем ее не обсуждал, и если встречал в университете, то и в мыслях не было задумываться о студентке старшего курса.

– Понимаешь, мне кажется, вы подходите друг другу, чутье, – и Леманн снова постучал себя по носу, – впрочем, раз так повернулись наши с тобой отношения, буду честен, с этого вечера между нами все должно быть прозрачно, никаких темных мест. Постели мы с этой девочкой избежали, а друзьями довольно близкими стали. Мне хотелось от нее услышать о впечатлениях по твоему поводу, она тонкий человек, природный психолог и женщина, в лучшем смысле этого слова. Но теперь, даже если она решит поделиться этими впечатлениями со мной, ты об этом будешь знать.

– Йоганн, с чего ты так уверен в том, что у меня с этой черноволосой девчонкой все сложится и мы станем друзьями, или даже…

– «Или даже» станете обязательно, станете. Давай на бутылку хорошего французского коньяка поспорим. Ты в нее влюбишься, и когда это произойдет, честно мне об этом сообщишь.

Курт от удивления открыл рот, но произнести ничего не смог, они оба были уже в приличной стадии опьянения, и Леманн, глядя на обескураженное лицо своего собутыльника, искренне и весело рассмеялся.

– Да, и из французских, запомни, предпочитаю Remy Martin.

Курт постарался собраться и, старательно выговаривая слова, задал вопрос, демонстрируя его серьезностью то, что хмель не овладел им в полной мере:

– Хоть что-то о ней сообщи, какие-нибудь подробности, – и, посчитав удачным свое выступление, выпрямился в кресле, гордо задрав подбородок.

Но Леманн развеял его попытку казаться крепким выпивохой:

– Да ты, братец, того, тебе бы под холодную воду лицо сполоснуть.

И Курт послушно отправился в туалет. Вода из-под крана действительно помогла прояснить сознание, он раз за разом подставлял ладони под ее тугую струю, плескал себе в лицо и ощущал такое удовольствие, что никак не мог закончить эту водную процедуру. Наконец, когда он вернулся к столу и выпил ожидавшую его чашечку крепчайшего кофе, Леманн выполнил его просьбу.

– Итак, коротко об Ирме. Лучшая на факультете истории и философии. Спортсменка, занимается гимнастикой, выступает на федеральных соревнованиях. Имела длительную связь с довольно известным художником, к сожалению, евреем.

Курт встрепенулся:

– Послушай, ты уже несколько раз говорил об евреях так, как пишут в некоторых радикальных изданиях и кричат на перекрестках как раз те, кого ты называешь идиотами. Я надеюсь, что сам ты так не думаешь, что тебе лично эти евреи сделали плохого?

– Вот-вот, я же говорю, тебя один на один с обществом оставлять ни в коем случае нельзя. Евреи не интересуют меня как отдельные индивидуумы, и меня, и патриотическое движение евреи интересуют как явление. Они олицетворяют своим национальным единением, тем, что мы определяем как еврейский дух, своей философией и религией, угрозу немецкой исключительности. Не они, а мы избранники господа, не в них, а в нас сила истинного духа. Запомни, так должен рассуждать каждый немецкий даже не патриот, просто лояльный гражданин, лояльный к нынешнему курсу выбранного народом лидера, лидера, которого поддерживает подавляющее число жителей Германии.