Опиум. За мгновения до

– Да. Только вслушайся: «моя девочка…». Ммм, – стонет у моего уха.

– Это звучит затаскано, не находишь?

– Нет. Это звучит так, как и должно звучать – ласково!

Мелания прижимается щекой к моему подбородку, водит ею по отросшей за день щетине, затем медленно опускается ниже, целуя шею, и ещё ниже, к ключицам – знает, что именно это заводит меня больше всего.

– Будешь называть меня своей девочкой? – выдыхает в губы.

Очередной бред в её голове, дурь, которой нужно подыграть. Иногда статус её бой-френда меня утомляет. Иногда.

Подруга опускается на мои бёдра, трётся об уже откровенно выпирающего меня именно в том ритме, и я решаю не быть таким категоричным:

– Я подумаю.

Она однозначно умеет целоваться и не только. Мелания – лучшая девушка из всех, какие у меня были: дикая развратная кошка, всегда пахнущая сексом, умная, хитрая, сильная – достойная пара моему больному ЭГО. Мне хорошо с ней, удобно, никогда не скучно, и я всегда могу получить самый крутой секс, какой только возможен.

Но есть проблема.

Маленькая такая проблемка.

Небольшое недоразумение, которое стопудово само собой исчезнет в ближайшее время.

Исчезнет, я говорю!

Думаю, всё это началось ещё в аэропорту, когда я увидел её в той кофте. Или в топе, не знаю, к какой категории женского гардероба можно было отнести ту тряпочку. Именно клочок ткани на тонких лямках, свободно болтающийся вокруг её… ммм…

– Ооох, умм, – тянет Мел, оценивая мою эрекцию.

Это будет третий раз, она снова хочет, а я, признаться, уже прилично устал – долгий день, насыщенный событиями.

Тонкая ткань в мелкий цветочек на ярко-синем фоне едва прикрывала её грудь. Это была такая разновидность женского топа, который носят без бюстгальтера, потому что плечи, ключицы, спина – всё это максимально выставлено на обозрение. И ткань: она просто лежит на «них» сверху, будто просит просунуть под тонкую лямку палец и чуть её подвинуть, чтобы уже увидеть полностью. Оценить форму и цвет, и …

Она не узнала меня. Ни тени подозрений в её взгляде, ни малейшего намёка. А я впервые в жизни стал камнем, застывшей глыбой сокрушающих эмоций.

Ева изменилась. Она стала… девушкой! Женщиной. Красивой.

Минуты, растянувшиеся в вечность, я вглядывался в стрелки своих часов, пытаясь понять время. Но цифры никак не желали поддаваться осмыслению.

Помню, как смотрел ей вслед, оборачивая взглядом затянутые в тёмную джинсу бёдра, но клином в моём размякшем мозгу стала почти голая спина, вернее, смуглая кожа на ней. Клином, потому что желание рвануть за ней и укусить загорелую лопатку иначе не назовёшь. Хотелось схватить её зубами не нежно, как делаю это с Мел во время секса, а так, как впился бы в огромный сочный персик…

– Красивая девушка!

Дряхлый старик, нависший над своими престарелыми ходунками, приоткрыл рот, смакуя удаляющуюся спину с австралийским загаром моей сводной сестры.

Сколько ему? Лет восемьдесят? Девяносто?

Я искренне надеялся, что годам к тридцати долбаная утренняя эрекция уйдёт в прошлое, как и постоянная, неутомимая потребность в женщинах. Но глядя на буквально сочащийся слюной рот этого старика, меня охватывает разочарование: одержимость сексом делает мужчину уязвимым.

Я мысленно догоняю Еву, впиваюсь зубами в её смуглую кожу именно там, где хотел бы больше всего – на лопатке, сжимаю их, но не сильно, как персик, а как кожу желанной женщины…

– Вссс… – втягиваю воздух, вбивая свои последние удары в модельно тощее тело подруги.

Одним движением избавляюсь от презерватива и, привычно метнув его в угол, самый близкий к ванной Мел, заваливаюсь на спину. Закрываю глаза: мне нужен отдых. Давно уже нужен.

– Знаешь, что я ценю в тебе больше всего? – после секса голос Мел всегда кажется чересчур лисьим, каким-то до тошноты елейным. Лучше бы она просто молчала. Спала или шла принимать душ. Главное, молча.

– Что?

– Твою неутомимость! – снова целует мою грудь.

– Я тоже её ценю, – отвечаю сонно и почти сразу проваливаюсь в воспоминания о кафе.

Да, этот ритуал – ежедневно засыпать, прокручивая в голове ту нашу самую первую встречу, стал одной из пакостных сторон моей проблемы.

Я решил разыграть её: очаровать, пригласить на свидание, а когда согласится, расхохотаться в лицо. Чем не приветствие в память о старых добрых временах? Однако, когда дело было уже почти в шляпе, во мне со звоном лопнула некая неизвестная до этого момента струна, и я передумал. Эта её улыбка, ложбинка между грудей, и, главное, шоколадный взгляд тронули в моей душе нечто глубинное. Я вдруг решил внять многочисленным просьбам отца: «Будь с ней поласковее!».

«Чёрта с два!» – петушилась моя гордость.

BO  Nenni (Original Mix)

Но если быть честным, я ждал её приезда. Стыдно признаться, но извращённый ум, невзирая на все мои угрозы и упрёки, считал дни: семь дней, пять дней, три дня, два, один… И я, неожиданно для себя самого, соглашаюсь сделать то, о чём меня так просили, и на что я так упорно не соглашался – встретить её. Чтобы увидеть первым, какой она стала, насколько изменилась.

Но я совсем не ожидал, что наша встреча будет вот такой… необычной. Она сидела напротив – слишком далеко, чтобы говорить, но достаточно близко, чтобы видеть. На запястье выбит рисунок – алый цветок мака. Пока Ева делала вид, что читает свой журнал, я мысленно боролся с желанием перевести эту татуировку в совершенно другое место – в ту самую ложбинку между её торчащих смуглых грудей, которую она так смело выставила на всеобщее обозрение. Наверное, у них там, в Австралии, принято так одеваться – едва прикрывая тело клочком тонкой ткани, но у нас тут, в Северной Америке, это… сносит на хрен мужские мозги! Даже если они принадлежат сводному брату. Даже если он до сих пор думал, что ненавидит свою сестру.

И вот я прямо в Starbucks впервые в жизни научился фантазировать: облизывал эту ложбинку между её грудей, даже там, в мечтах, выдавая свою жажду в женщине за стремление насладиться эстетикой алого цветка.

Мы всегда играли с ней в игры. ВСЕГДА.

Я никогда не был сентиментален, в моей голове не водилось никакого бреда, только трезвые взвешенные решения, чёткие планы. Я не знал, что такое фантазии и неудовлетворённые желания: всё, чего хотел, всегда получал. Даже слишком быстро, иногда настолько, что в восемнадцать лет от моей жизни стало веять плесневелой скукой.

В тот сентябрьский день в Starbucks в меня будто вошёл поток неуёмной космической энергии: так резво, а главное, неконтролируемо и беспричинно моё сердце никогда ещё не билось. Мы обменивались взглядами, и всякий раз, как это происходило, я чувствовал натягивающиеся стропы притяжения. Влечение. Это было влечение, наверное. Обычное желание заняться сексом с симпатичной девчонкой, которое очень скоро пройдёт. Исчезнет.

В три ночи я внезапно просыпаюсь от острого желания вернуться домой, в свою постель. Мелания спит чутко, поэтому уехать, не ответив на её обиженные вопросы, не удаётся:

– Почему, Дам?

Её голос звучит так, словно она сейчас заплачет. А может быть, действительно плачет, в темноте мне не видно.

– Завтра суббота, мне нужно быть в автосервисе в восемь утра и прихватить кое-какую деталь для Porsche Рона.

Странно, но она не спрашивает, какого чёрта автомобильные запчасти делают у меня дома.

– Сколько ещё вы будете возиться с ним?

– Понятия не имею: детали слишком долго доставляют. Европа находится далеко от нас, детка!

– Почему нельзя заказать всё, что нужно, сразу? Или вам доставляет удовольствие эта бесконечная возня?

– Потому что, – целую её в губы долго и с чувством, зная наверняка, что это самый веский аргумент из всех, какие я могу предоставить. – Пока!

– Завтра останешься? – не унимается.

– Посмотрим, как день сложится. Но, скорее всего, да, – ласкаю большим пальцем её щёку.

– «Да, моя девочка»! – поправляет.

– Окей, моя… нет, я чувствую себя слюнявым актёром бабской мелодрамы! Почему бы тебе не быть просто моей Меланией, как обычно?

Она повисает на моей шее:

– Потому что я люблю тебя!

– Я тоже тебя люблю, – отвечаю, ни секунды не сомневаясь в своих словах.

Я сказал себе, что с этой девушкой у меня серьёзно. Мы не просто подходим друг другу, мы родственные души.

Моя мать бросила меня в настолько бессознательном возрасте, что я даже не помню её лица. Я ничего не помню. И хотя отец молчал на протяжении восемнадцати лет, отметая все мои вопросы, бабушка никогда не скрывала, что моя родная мать, женщина, давшая мне жизнь, ушла к другому мужчине. То же самое случилось и с матерью Мел, с единственной разницей: моя девушка выросла в полной семье. Сейчас её родители в разводе, мать повторно вышла замуж за владельца ресторана на набережной Лигурийского моря и счастливо живёт в туристическом городке Леванте, в Италии. Из них двоих – Мелании и Кристиана – только Крис общается с матерью добровольно, Мел же ненавидит её за то, что бросила отца, и я её понимаю. Потому что тоже ненавижу. Не конкретного человека с лицом, руками, ногами, определённым цветом глаз и волос, а просто нечто, не посчитавшее меня достаточно веским поводом остаться, не уходить. Нечто, так и не полюбившее меня. Не пожелавшее стать мне матерью. Не давшее мне шанса узнать, что это – материнская любовь, мягкие нежные ладони, о которых пишут в книгах, умиротворяющий голос, объятия и поцелуи, дающие силу своему ребёнку, внушающие чувство безопасности, защищённости от жестокости и несправедливости мира.

Настанет день, когда я создам свою семью, но мой выбор будет самым взвешенным выбором в жизни: я хочу, чтобы у моих детей всегда была мать. А отец у них будет в любом случае.

Мне нравится Мел, она похожа на «ту самую». Ту, которая нужна мне.

Но в груди до сих пор болит от того, как изменилось лицо Евы, когда она поняла, кто я. Как сузились глаза, поджались губы, как игривость переродилась в раздражение. Видеть это оказалось так больно, что не пришлось даже играть удивление. Я позволил эмоциям выплеснуться, и она поняла их так, как я и рассчитывал: приняла боль за шок. В машине Ева боялась дышать из-за неловкости нашей встречи, а я пытался справиться с пробоиной в груди. Это было незнакомое чувство, необычное, приятное и болезненное одновременно, как горько-сладкий шоколад.

Я стал совершать странные поступки. Глупые. Настолько бредовые, что порой, чаще всего в ванной и по утрам, спрашиваю у собственного отражения: что это было?

Зачем, например, я припёрся в её комнату и завёл разговор об идиотской салфетке? С какого… вдруг ляпнул о важности моих отношений? Не то, чтобы мне было совершенно на них наплевать, но даже если бы Мел и узнала, она не из тех, кто устраивает сцены. Каждая собака в радиусе Большого Ванкувера знает о существовании знаменитого кодекса женской мудрости, изобретённого моей подругой и чтимого ею, как Библейский Завет. Иными словами, мне дела нет до той салфетки. Тогда ещё раз: какого дьявола я сделал то, что сделал? Что со мной происходит?

Я не могу объяснить собственные эмоции, нахлынувшие, скорее даже, «затопившие» меня после того как увидел красно-синие пятна на её руках. Отец не раз говорил, что мужчина отвечает за свою семью, а потому всегда обязан быть готовым защищать её. Мы с ней не родственники и не друзья, но числимся в одной семье, поэтому, наверное, я и почувствовал это… эту обязанность. Но быстро себя одернул: какое мне дело до ее недоразумений? Объяснили, как вести себя? Ей же лучше, не станет нарываться на проблемы посерьёзнее. Хотя, зная Еву…

По дороге домой я разматываю пыльный мешок воспоминаний детства, желая припомнить главное – с чего «всё это» началось? Мы враждовали с самого начала, и я сейчас даже не могу сказать наверняка, было ли наше взаимное неприятие вызвано отторжением именно друг друга или родительской «поздней любви». Скорее всего, второе: уж слишком ненавидели мы оба те перемены, которые случились в нашей жизни с момента заключения брака между моим отцом и её матерью.

Я ненавидел эту вездесущую навязчивую женщину по тысяче причин, главной из которых была её предательская сущность. Вряд ли Ева об этом знает, но их связь с моим отцом началась задолго до смерти её первого мужа. Она изменяла ему. Подло, низко, гадко, мерзко изменяла. Приезжала из своей Австралии, чтобы спать с моим отцом и притворяться моей матерью. Последнее было самым невыносимым, самым отвратительным, и мне, в мои юные годы, казалось, что ничего более ужасного в моей жизни произойти не может. Оказалось, может! Она привезла в наш дом свою дочь: тощую, до изнеможения вредную, кареглазую Еву.

– Теперь вы с Евой братик и сестричка! – возвестил её тошнотворный голос.

– Ещё чего! – тут же взбрыкнула Ева, презрительно смерив меня взглядом.

– Пффф! – не остался в долгу и я.

Первый же её день в моём доме стал кошмаром, персональной обидой: отец настоял на том, чтобы я освободил свою просторную комнату с балконом и перешёл в маленькую с узким окном во внутренний двор, потому что девочкам нужно уступать лучшее. Ночью, лёжа на новом месте и безуспешно стараясь уснуть, я не оплакивал своё почившее счастливое прошлое, нет! Я строил планы…

Месть стала самой увлекательной и изнуряющей игрой за всю мою жизнь, потому что она – эта наглая глазастая Ева с тонкими, как прутики ногами – мстила в ответ. И перевес почти всегда оказывался на её стороне: её мозг был изощрённее в выдумывании пакостей, гадостей, подстав и прочей дряни. Пока я совершенно случайно не выяснил, в чём именно скрывалась её слабость – в банальной ревности!

К тому моменту нам обоим уже исполнилось по одиннадцать лет, и я вдруг обнаружил, что девочки интересуются моими поцелуями.

– Дамиен, а ты умеешь целоваться? – жеманно улыбаясь, спрашивали они.

И мне стыдно было признаться, но я не умел. Понятия не имел, как это делается. Ну, ясно, что губами, но… В общем, её звали Молли, и она жила в пяти домах от нашего. В тот день, а это была суббота, Молли пришла учить меня целоваться, о чём мы договорились с ней накануне, идя из школы домой. Я не мог и представить себе, что такой совершеннейшим образом малозначимый для меня факт, как целование с девчонкой, произведёт настолько масштабный эффект на Еву: её глаза были не просто огромными, они блестели, как если бы она была на грани слёз. Как если бы она испытывала физическую боль и никак не могла с ней справиться.

С того момента Ева буквально взбесилась, превратилась в фурию, выдумывая всё новые и новые способы досадить, а мне думать больше было ни к чему: я чётко знал, что нужно делать, и девочки с этого момента не переводились. Я не любил целоваться и с трудом понимал, что, вообще, девчонки находят привлекательного в этом слюнявом акте, но мне до безумия нравилось делать это на глазах у Евы – раз за разом повергать её в «то самое состояние». И это было до безобразия забавно: я делал поистине ужасные вещи, как только ни унижал её, чего только ни творил с ценными для неё вещами и событиями, но ничто из этого не производило такого мощного эффекта, как мои поцелуи с девчонками.

Ревность! Банальная ревность оказалась её Ахиллесовой пятой.

В конце концов, она спустила меня с лестницы, и всё закончилось. Её устранили, убрали из нашей жизни, отправив жить к бабке в Австралийский город Брисбен.

– А где Ева? – спрашиваю я Энни, обнаружив свои вещи в комнате сестры – моей старой комнате.

– Мы отправили её в Брисбен, Дамиен.

– Навсегда? – и моё сердце в прямом смысле останавливается.

– На то время, пока она не научится вести себя по-человечески, мой дорогой! – Энни целует мой лоб, а я резко уворачиваюсь, испытывая эмоции, очень похожие на физическую боль.

Дом стал пустым и скучным, а жизнь – лишённой смысла, цвета, вкуса и запаха.

Примечания