Венская кровь

1. (Город снов)

(Мы слышим «Венскую кровь», тихую, мрачноватую ярмарочную версию, которая заглушается шумом движущегося поезда, когда свет падает на РАФФИНГА и ВИТГЕНШТЕЙНА: поздним вечером они едут в вагоне «Восточного экспресса»).

ВИТГЕНШТЕЙН. Вы англичанин. Я слышал, как вы говорили с проводником. Предложил бы помощь, но попытки общения людей, проживающих в разных странах… Они меня просто завораживают.

РАФФИНГ. Общение практически отсутствовало. Когда англичанин говорит на немецком, результат удручающий.

ВИТГЕНШТЕЙН. И когда австрийцы говорят на английском.

РАФФИНГ. Нет, у вас прекрасное произношение. Гораздо более аристократичное, чем у меня.

ВИТГЕНШТЕЙН. Я родился в Вене, но изучал философию в Кембридже.

РАФФИНГ. Производит впечатление.

ВИТГЕНШТЕЙН. На меня – нет. По большей части, если на то пошло, это чушь, но что нет? Опасность устремления объяснить все в том, что в итоге не объясняется ничего. Мое мнение следующее: если мы не можем говорить о чем-либо с некой степенью определенности, лучше замолчать. К сожалению, под это попадает все, что действительно имеет значение для людей. Работы любого философа можно разделить на две части: то, о чем он написал, и то, о чем умолчал. Первая часть не значит ровным счетом ничего. Значение имеет, о чем он умолчал.

РАФФИНГ. Но если он об этом умолчал, откуда мы знаем, что это имеет значение?

ВИТГЕНШТЕЙН. Мы знаем, что это имеет значение, именно потому, что он об этом умолчал. Даже Бог понимает, что лучший способ объяснить что-либо – сохранять молчание. Поэтому нет у него привычки раскрываться. Он принял решение оставаться вне проблемы. Бег – не внутри, выглядывая наружу. Бог – вне, заглядывая внутрь. И единственный честный способ говорить о нем – молчать в тряпочку.

РАФФИНГ. Но сейчас вы говорите о нем.

ВИТГЕНШТЕЙН. Да, и я несу чушь. Я пишу книгу, которая объяснит, что нельзя сказать. Ни у одного персонажа пьесы нет права делать какое-то далеко идущие выводы, потому что он существует только в пределах пьесы. А то, что имеет смысл для всего мира, должно находиться за его пределами. Я уверен, этим обусловлено полное безразличие Бога к тому, умрет ли ребенок или нет. Погибнет ли воробей или целые империи. Особой разницы на самом деле нет. Для него это всего лишь пьеса.

РАФФИНГ. Что ж, удачи вам с этой книгой.

ВИТГЕНШТЕЙН. Благодарю.

РАФФИНГ. Так вы едете домой в отпуск?

ВИТГЕНШТЕЙН. Я еду домой, потому что умирает мой отец.

РАФФИНГ. Ох, сожалею.

ВИТГЕНШТЕЙН. Что удивительно, я тоже. Это означает, что стану фантастически богат. И это трагедия. Я бы не возражал, да только с деньгами люди становятся такими глупыми. Я, вероятно, раздам их, а потом покончу с собой. Это в традициях нашей семьи. Вена – и ваш конечный пункт?

РАФФИНГ. Да. Там живет семья моей жены.

ВИТГЕНШТЕЙН. То есть вы там уже бывали.

РАФФИНГ. Нет. Еду первый раз.

ВИТГЕНШТЕЙН. Вена поначалу очарует вас. Но не дайте себя обмануть. Город снов также и Город кошмаров. Вена – прекрасная, умирающая проститутка с толстым слоем косметики, едва скрывающей прогнившее нутро.

РАФФИНГ. Получается, вы не любите город, в котором родились?

ВИТГЕНШТЕЙН. На самом деле люблю. Это так грустно, любить то, что на грани смерти. В Вене можно заполучить беду на любой вкус. Как мне представляется, жена – один из вариантов. Сам я не женился. И едва ли женюсь. Думаю, нет у меня к этому склонности.

РАФФИНГ. Ни у кого нет. Женитьба – пазл с несколькими недостающими элементами. Обе стороны большую часть времени пытаются найти друг дружку в темноте.

ВИТГЕНШТЕЙН. То есть в Вену вы едете к жене?

РАФФИНГ. Я на это надеюсь. (Пауза). Я бы объяснил, но это имеет значение, поэтому я умолкаю.

ВИТГЕНШТЕЙН. Великолепно. (Звук паровозного свистка). Посмотрите, мы въезжаем в тоннель. Лучший способ видеть – оказаться в темноте. (Паровозный свисток. Полное затемнение).

2. (Утопленница)

(Поют птицы. Утро в Вене, 1913 г. МАРСИ ждет у ворот дома. Появляется МАКС, худой мужчина лет шестидесяти, он возвращается домой. Увидев МАРСИ, застывает, как вкопанный).

МАРСИ. Привет, папа.

МАКС. Что ты здесь делаешь?

МАРСИ. Дора написала мне о маме. Почему ты мне ничего не сказал?

МАКС. Полагал, что тебя это ни в коей мере не касается. Ты можешь возвращаться, откуда приехала. Здесь тебе места больше нет.

МАРСИ. Мое право быть здесь ничем не отличается от твоего. Это мой дом.

МАКС. Он давно перестал быть твоим домом.

МАРСИ. Как она? У нее все в порядке?

МАКС. Пожалуйста, отойди, чтобы я мог войти в дом.

МАРСИ. Папа, я приехала из Лондона, чтобы повидаться с вами.

МАКС. Не моя вина. Тебя никто не приглашал.

МАРСИ. Почему ты по-прежнему злишься на меня? Теперь я замужем. У меня муж, который любит меня, приемная дочь, которая мне, как сестра, и своя дочь.

МАКС. И ты бросила их всех, чтобы приехать сюда, где ты никому не нужна. Почему бы тебе просто не уехать и не оставить нас в покое? Ты приехала, чтобы вскрыть старые раны и вновь мучить нас?

МАРСИ. Я должна повидаться с мамой?

МАКС. Я не хочу, чтобы ты тревожила свою мать. Ты только еще больше расстроишь ее. А может, ты к этому и стремишься?

МАРСИ. Я имею право повидаться с ней. Я – твоя дочь. Давным-давно я допустила ошибку и заплатила за нее. У меня красавица-дочь, которая скоро станет взрослой. Неужели ты ничего не хочешь узнать о своей внучке?

МАКС. Меня не интересует твой ребенок, рожденный вне брака. А теперь уйди, до того, как соседи увидят тебя.

МАРСИ. Как ты можешь быть таким жестоким? Раньше ты таким не был.

МАКС. Жестокий как раз не я. Это ты оставила нас.

МАРСИ. Я никого не оставляла. Это вы оставили меня.

МАКС. Ты навсегда порвала отношения с нами в тот самый момент, когда ушла в тот дом и вновь позволила тому мужчине коснуться себя.

МАРСИ. Папа, я тогда была совсем ребенком.

МАКС. Ты была достаточно взрослой, чтобы понимать, чего он хотел, и мы умоляли тебя вернуться домой, но ты предпочла остаться в том доме, позволила тому мужчине надругаться над тобой и продолжала позволять, пока не выяснилось, что ты беременна его незаконнорожденным ребенком. Я не желаю поддерживать какие-либо отношения с человеком, который сознательно разрешает использовать себя подобным образом. И лишь надеюсь, что тебе достанет приличия не расстраивать свою мать. Мы оба знаем, какая ты.

МАРСИ. Я – замужняя женщина. У меня семья и добропорядочная жизнь.

МАКС. И что сказал бы твой муж, если б узнал, на какой шлюхе женился?

МАРСИ. О том, что со мной произошло, мой муж знает все.

МАКС. И он все равно хочет тебя? Да в нем дурости еще больше, чем в тебе.

МАРСИ. Он не дурак. Понимает меня. И любит.

МАКС. Тогда где он? Выбросил тебя из дома? Поэтому ты приползла к нам?

МАРСИ. Я приехала, потому что моя мать пыталась утопиться, и мне нужно повидаться с ней?

МАКС. Я не собираюсь стоять здесь и спорить с тобой. Нет тебе места в моем доме. Нет тебе места в моей жизни. У меня нет дочери и я чуть не потерял жену. Сейчас у нее в голове хаос. Меньше всего ей нужно, чтобы ты предстала перед ней и напомнила о прежних переживаниях. Ради Бога, хотя раз в жизни поступи достойно и оставь нас в покое.

(МАКС уходит и дом и захлопывает за собой дверь. МАРСИ стоит, глядя на дверь, падающий на нее свет медленно гаснет).

3. («Жизнь художника»)

(Свет падает на ГРИДНЛЬ, хрупкого сложения девушку лет шестнадцати, которая в одном белье сидит в студии Шиле, листает журнал. МАРСИ через сцену смотрит на ГРИНДЛЬ, колеблется, потом обращается к ней).

МАРСИ. Гриндль?

ГРИНДЛЬ. Гриндль здесь нет. Она мертва. Сначала умерла ее душа. Тело умерло позже. Теперь она призрак. Обитает в борделе.

МАРСИ. Это ведь ты?

ГРИНДЛЬ. Не знаю. Может, я. Хотя по ощущениям – нет. Но Вена – зеркальный дом. Здесь мы превращаемся в нарисованные произведения искусства. Ты не собираешься раздеться? Он сказал, что сегодня будут две женщины.

МАРСИ. Ты не знаешь, кто я?

ГРИНДЛЬ. Мне без разницы, кто ты, но если ты хочешь позировать для Шиле, тебе придется снять одежду, во всяком случае, большую часть. Вероятно, чулки сможешь оставить. Иногда ему так больше нравится. Но ноги придется раздвинуть. Он обожает рисовать пещеру Сивиллы.

МАРСИ. Гриндль, я – Марси.

ГРИНДЛЬ. Какая Марси?

МАРСИ. Твоя гувернантка, когда ты была ребенком. Ты меня не помнишь? Я так изменилась?

ГРИНДЛЬ. Нет. На самом деле ты осталась прежней. Конечно, я тебя помню. Ты убила моего брата.

МАРСИ. Я не убивала твоего брата.

ГРИНДЛЬ. Ты оставила нас вдвоем у воды.

МАРСИ. Твой брат умер после того, как твои родители… После того, как я перестала быть вашей гувернанткой. Это произошло после того, как я ушла.

ГРИНДЛЬ. Не ври мне. Я помню. Ты была на похоронах.

МАРСИ. Да. Я специально приехала на похороны. Тогда видела тебя в последний раз.

ГРИНДЛЬ. Так чего ты от меня хочешь? Как ты меня нашла?

МАРСИ. Дора сказала мне, что я могу найти тебя здесь. Ты помнишь Дору, так?

ГРИНДЛЬ. Да. Чокнутая.

МАРСИ. Зачем ты так говоришь? Дора всегда хорошо к тебе относилась.

ГРИНДЛЬ. Когда не прелюбодействовала с моим отцом. Совсем, как ты. Вы это делали по очереди, так?

МАРСИ. Мы всегда были хорошими друзьями. Почему сейчас ты говоришь мне такие гадости?

ГРИНДЛЬ. Я выросла. Теперь могу говорить гадости, если хочу.

МАРСИ. До такой степени ты еще не выросла.

ГРИНДЛЬ. Я сама себе хозяйка. Зарабатываю на жизнь. И это все, что имеет значение.

МАРСИ. Ты действительно зарабатываешь на жизнь позированием?

ГРИНДЛЬ. В Вене у красивой девушки есть много способов заработать на жизнь.

МАРСИ. Гриндль, ты слишком молода для этого.

ГРИНДЛЬ. В Вене никто и ни для чего не бывает слишком молодым.

МАРСИ. Ты слишком молода, чтобы не жить дома и позировать в нижнем белье.

ГРИНДЛЬ. Я не всегда позирую в нижнем белье. Иногда я позирую обнаженной. Сегодня ему хочется смотреть на меня в нижнем белье. Но только до того, как подойдет вторая натурщица. Он вздорный извращенец, как и все мужчины.

МАРСИ. Твои родители, должно быть, очень тревожатся о тебе.

ГРИНДЛЬ. Мои родители – два самых глупых человека на этой земле. Какая мне разница, что они думают? Да и потом, они отказались от меня. Шиле относится ко мне по-доброму. Он немного странный, но, по большей части, я вижу от него только хорошее. И он уже достаточно знаменит. Ты о нем слышала?

ШИЛЕ (входит, небольшого роста, насупленный молодой мужчина 23 лет). Что бы вы ни слышали обо мне, это абсолютная правда. Я – ужасный, ужасный человек. (Пристально смотрит на МАРСИ). Вы – не та натурщица, за которой я посылал. Вы гораздо интереснее.

МАРСИ. Я не натурщица. Я – подруга Гриндль.

ГРИНДЛЬ. Она не моя подруга. Она – моя няня.

ШИЛЕ. У тебя есть няня?

ГРИНДЛЬ. Она была моей няней, пока не утопила моего брата. Я не знаю, кто она сейчас.

ШИЛЕ. Не выглядит она такой старой, чтобы быть твоей няней. (Обращаясь к МАРСИ). Сколько вам лет?

МАРСИ. Вы всегда спрашиваете у женщины, сколько ей лет?

ШИЛЕ. А как мне узнать, если не спросить?

МАРСИ. Мне тридцать три. И я гувернантка.

ШИЛЕ. Вы выглядите как мудрый и меланхоличный ребенок.

МАРСИ. У меня самой есть ребенок, ты знаешь, Гриндль. Она уже подросток. Надеюсь, вы встретитесь.

ШИЛЕ. Я бы очень хотел нарисовать вас и вашего ребенка.

МАРСИ. Моя дочь в Лондоне, с моим мужем.

ШИЛЕ. И вы оставили их, чтобы приехать в Вену и повидаться с Гриндль? Вы очень преданная няня.

МАРСИ. Я приехала по семейным делам.

ГРИНДЛЬ. Кто-то умер? Марси нравиться оставлять близких ей людей и возвращаться сюда на похороны. Она приезжала и на похороны моего брата, после того, как убила его.

ШИЛЕ. Еще и убийца. Как интересно.

МАРСИ. Я не убивала ее брата.

ШИЛЕ. Я не знал, что у нее был брат.

ГРИНДЛЬ. Он утонул в озере рядом с нашим домом. Она его утопила.

МАРСИ. Я никого не топила. Не понимаю, Гриндль, как ты можешь говорить такое, зная, что это заведомая ложь? Ты думаешь, это здраво, быть такой жестокой? Ты думаешь, это и значит быть взрослой? Причинять людям боль без всякой на то причины?

ГРИНДЛЬ. Я думаю, так оно и есть. Только дети ведут себя также. Люди, по большей части, всего лишь хищные обезьяны.

ШИЛЕ. Вы не должны позволять Гриндль расстраивать вас. На самом деле, она очень милая девочка, если думает, что никто ее не видит.

ГРИНДЛЬ. Чушь собачья.

ШИЛЕ. Гриндль, перестань выпендриваться. Твой пресыщенный подростковый цинизм впечатления не производит. А теперь снимай белье.

МАРСИ. Гриндль, ни в коем случае!

ШИЛЕ. Ага, голос няни.

ГРИНДЛЬ (обращаясь к МАРСИ). Ты мне больше не указ.

МАРСИ. А он может тебе указывать?

ГРИНДЛЬ. Он – может, если я того хочу.

МАРСИ. Гриндль, если я заявлю в полицию, его арестуют.

ГРИНДЛЬ. Какая глупость. Это Вена. Никому до этого дела нет.

МАРСИ. Мне есть.

ГРИНДЛЬ. Ты можешь катиться в ад. Не нужна ты мне, чтобы оберегать меня.

МАРСИ. Кто-то тебе нужен. А теперь одевайся. Я увожу тебя из этого места.

ГРИНДЛЬ. Никуда я с тобой не пойду.

ШИЛЕ. Ваша забота об этом бедном, порочном ребенке вызывает восхищение, но заверяю вас, вы ничего не сможете для нее сделать.

МАРСИ. Надеюсь, вы не попытаетесь убедить меня в благородности своих намерений.

ШИЛЕ. Разумеется, нет. Мои намерения более-менее именно такие, как вы их себе и представляете. Но в данный момент Гриндль всего лишь моя натурщица.

МАРСИ. Если вам нужна натурщица, найдите кого-нибудь постарше – не ребенка.

ШИЛЕ. Как насчет вас?

МАРСИ. Нет, благодарю.

ШИЛЕ. Выслушайте мое предложение, прежде чем отказываться. Вы можете забрать Гриндль, если пообещаете прийти завтра, чтобы я смог вас нарисовать.

ГРИНДЛЬ. Не пойду я с ней.

ШИЛЕ. На самом деле твоя няня, вероятно права, сладкая ты моя. Не самая лучшая это идея, оставаться здесь с такой сомнительной личностью, как я. Тебе лучше пойти с ней.

ГРИНДЛЬ. Ты меня выбрасываешь?

ШИЛЕ. Не надо воспринимать происходящее так, будто я тебя выбрасываю. Думай об этом, как о возвращении в теплые объятья своей няни.

ГРИНДЛЬ. Если я тебе не нужна – отлично. Я просто вернусь в ночной клуб.

ШИЛЕ. Не думаю, что у тебя получится, милая. Управляющий тебя не жалует, в твоей комнате на чердаке нет отопления и впечатляющее количество крыс. Тебе лучше пойти с няней.

ГРИНДЛЬ. Но я хочу тебе позировать.

ШИЛЕ. Возможно, завтра твоя няня приведет тебя, и я нарисую вас обеих.

МАРСИ. Гриндль, пошли.

ГРИНДЛЬ. Только прикоснись ко мне, и я вырву твою руку из плеча.

ШИЛЕ. Как насчет компромисса? Сейчас вы забираете ее, обещаете привести завтра, и я нарисую вас обеих, полностью одетыми. Поверите или нет, но иногда я рисую людей в одежде. То есть все будет совершенно благопристойно.

ГРИНДЛЬ. Не хочу я быть благопристойной.

МАРСИ. Сюда я ее больше не приведу.

ШИЛЕ. Я плачу ребенку за позирование. Вы хотите, чтобы она осталась на улице без гроша? Или снимала одежду за деньги в каком-то грязном месте, торгующем женской плотью? Вы тоже будете здесь и приглядите за ней.

ГРИНДЛЬ. Нет.

МАРСИ. Хорошо.

ГРИНДЛЬ. Это нехорошо.

ШИЛЕ. Гриндль, одевайся. Может, она тебя накормит, и ты чуть поправишься.

ГРИНДЛЬ. Не хочу я поправляться. Зачем тебе это? Ты хочешь меня съесть? (Обращаясь к МАРСИ). Я бы съела горячие вафли. Сможем мы заказать горячие вафли?

МАРСИ. Мы сможем заказать все, если ты оденешься.

ГРИНДЛЬ. Я, правда, голодная. У Шиле только затхлые крекеры, погрызенные мышами. Я постоянно голодаю. И он не хочет, чтобы я поправлялась. Мы ему нравимся худыми.

ШИЛЕ. Худоба значения не имеет. Что-то должно быть в глазах. Вот что имеет значение. И в глазах твоей няни столько интересного. Я хочу выяснить, что это.

ГРИНДЬ. Ладно. Почему нет? Девушка должна есть. (Начинает одеваться).

ШИЛЕ. Вы – очень умная няня, хотя глаза у вас безмерно грустные.

ГРИНДЛЬ. Не слушай его. Плевать он хотел на твои глаза. Ему просто хочется заняться с тобой сексом. Но гордиться тут нечем. Ему хочется заняться сексом со всеми, включая лошадь молочника.

ШИЛЕ. С жеребцом молочника мы просто хорошие друзья. Хотя у него такие чудесные глаза.

МАРСИ. Одевайся быстрее.

ГРИНДЛЬ. Минуточку.

ШИЛЕ. Вы сдержите слово и покажитесь утром, так? Потому что если не покажитесь, я найду вас и начну стучать в дверь, а если вы мне не откроете, разденусь полностью и голым буду танцевать на улице под вашими окнами, фальцетом распевая арии из «Веселой вдовы». Вы имеете дело с человеком, начисто лишенным чувства стыда.

ГРИНДЛЬ. Это правда. Отсутствие стыда – его самая привлекательная черта. Я хочу вафли. А потом большой, толстый, отвратительный американский стейк. И целый поднос с пирожными. Я собираюсь есть, пока во всей Австро-Венгерской империи не останется и крошки еды.

ШИЛЕ. Будьте с ней осторожны. Она высосет вас досуха, эта маленькая девочка-вампир.

ГРИНДЛЬ. Да. У меня очень острые зубы. Я обожаю пускать людям кровь. Ладно, по-моему, я уже одета. До свидания, Шиле. Не попади в тюрьму в мое отсутствие. (Целует ШИЛЕ, поворачивается к МАРСИ). Пошли. Ты не собираешься меня утопить, как утопила моего брата, так?

МАРСИ. Нет, если ты будешь хорошо себя вести.

ШИЛЕ. Так я увижу вас утром?

МАРСИ. Не удивлюсь, если это окажется невозможно.

ШИЛЕ. В Вене возможно все.

(МАРСИ смотрит на него, выталкивая ГРИНДЛЬ из студии. Свет медленно гаснет).

4. («Сказки Венского леса»)

(ЭЛЬЗА сидит в своей комнате в психиатрической лечебнице. РАФФИНГ появляется в глубине сцены, подходит к ней).

ЭЛЬЗА. У меня есть секрет, который не знает никто. Он живет в лесу, где растет смертоносный паслен. Лучшие секреты – те, которые мы прячем от себя, и это не трудно, потому что после того, как я утонула, у меня умственные способности турнепса. И все это время он совокуплялся с молочницей. Конечно, есть много способов убить своего мужа, но самый быстрый – наименее интересный, как я сказала лет сто тому назад эрцгерцогу Францу Фердинанду, когда он ходил по дворцу с пистолетом в руке, используя в качестве мишеней эксклюзивную коллекцию напольных часов. «Просто убиваю время, – объяснял он. – Меня примут в общество дьяволов. И мы отправились вниз».

РАФФИНГ. Фрау Клейнер?

ЭЛЬЗА. Нет никакой фрау Клейнер. Она заблудилась в лесу. Ее сожрали медведи. Она растаяла под дождем, как жена Лота.

РАФФИНГ. Я – Джон Раффинг. Муж вашей дочери.

ЭЛЬЗА. Вот за кого ты себя принимаешь? Я встретила женщину на дорожном перекрестке, которая не отбрасывала тень в лунном свете. В тебе есть что-то, чего я боюсь, сказала она. Демоны побывали в этом месте. Две совы с человеческими голосами.

РАФФИНГ. Фрау Клейнер, ваша дочь приходила, чтобы повидаться с вами?

ЭЛЬЗА. Никто не приходил, чтобы повидаться со мной. Я – невидимая женщина. Живу в зеркале и выхожу только ночью, чтобы завести часы. Но иногда я отвлекаюсь, поэтому все часы показывают разное время. Они и только они дети моего мужа.

РАФФИНГ. Я приходил к вашему дому, но на мой стук никто не ответил.

ЭЛЬЗА. Никто никогда не отвечает. В нашем доме никого нет дома, даже если кто-то есть.

РАФФИНГ. Извините, что причиняю вас беспокойство, но мне действительно нужно поговорить с моей женой. Вы не подскажете, где мне ее найти?

ЭЛЬЗА. Это обычная проблема с мужчинами. Им всегда что-то нужно. И они рассчитывают получить это от нас. Кто сказал, что это наша работа? Никогда не отдавай за так молоко или огонь.

РАФФИНГ. Доктор говорит, что через несколько дней вы окончательно поправитесь, Просто немного дезориентированы от удара по голове, который получили после падения в воду.

ЭЛЬЗА Ответь мне, Шерлок. Может человек выкупить душу, которую однажды продал? И какую прибыль наварит дьявол? И что удержит его, не позволит забрать душу снова? Какие у тебя дела с моей дочерью? Под какой поганкой ты ее нашел?

РАФФИНГ. Она была гувернанткой в английском загородном доме. Я приехал туда расследовать подозрительную смерть. Недавно потерял жену. Пребывал в растрепанных чувствах. Терял связь с реальностью. Мы нашли друг дружку. И в какой-то степени спасли друг дружку. Ваша дочь – удивительно умная, честная, теплая и любящая. Но в ней есть что-то темное. Что-то такое, чего я понять не могу. Однажды я пришел домой, и на столике в коридоре нашел записку. Она уехала в Вену. Ваша дочь очень тревожится о вас.

ЭЛЬЗА. Если ты любишь мою дочь, как можно быстрее увези ее отсюда.

РАФФИНГ. Я увезу, если смогу найти.

ЭЛЬЗА. Здесь есть что-то злобное. Живет в дожде и пожирает душу. Я видела это, когда мы катались на гигантском колесе в парке. А потом еще раз, у реки. Если ты не увезешь ее отсюда, он ее погубит.

РАФФИНГ. Кто? Кто погубит ее?

ЭЛЬЗА. Разве ты не знаешь? Дьявол, естественно. Это дьявол.

(РАФФИНГ смотрит на нее. Падающий на них свет медленно гаснет).

5. (Партия в шахматы)

(ГЕРР К. играет в шахматы сам с собой. ФРАУ К. наблюдает. Тикают часы).

ФРАУ К. Теперь она живет с художником.

ГЕРР К. Кто?

ФРАУ К. Твоя дочь.

ГЕРР К. Кто тебе это сказал?

ФРАУ К. Мурнау.

ГЕРР К. Мурнау – пускающий слюни дебил.

ФРАУ К. Тем не менее.

ГЕРР К. С каким художником? Надеюсь, богатым?

ФРАУ К. С Шиле.

ГЕРР К. С кем?

ФРАУ К. С Эгоном Шиле. Он рисует обнаженными девушек-подростков.

ГЕРР К. Я не хочу об этом слышать.

ФРАУ К. Тем не менее, это правда. (Пауза). Почему ты играешь в шахматы сам с собой?

ГЕРР К. Потому что больше здесь никого нет.

ФРАУ К. Я здесь.

ГЕРР К. Ты не играешь в шахматы.

ФРАУ К. Ты никогда мне не предлагал.

ГЕРР К. Ты хочешь сыграть в шахматы?

ФРАУ К. Нет. Я думаю, это глупая потеря времени.

ГЕРР К. Все глупая потеря времени. Шахматы, по крайней мере, отвлекают меня от ненужных мыслей.

ФРАУ К. Обо мне?

ГЕРР К. В том числе.

(Пауза).

ФРАУ К. Мурнау также сказал, что Марси в Вене.