Рассказы

«Говорящие» вещи

Она идёт рядом и смотрит под ноги, хотя уже несколько раз я пыталась отвлечь её взгляд на сосны, освещенные низким солнцем, на игру светотеней меж листьев начинающего желтеть клёна, на серебристую канву розоватых облаков… Нет, только – короткий взгляд, кивок и опять… И «опять» о том, с чем пришла ко мне: дети хотят её осчастливить, – сменить мебель, а она… «Ну не хочу! Не хочу менять!» – слышу от неё не раз с новыми интонациями, и уже не пробую дать совет, когда жалуется: «Ну как же не поймут, как не оценят того, о чем я…»

Дина живёт одна уже почти два года и когда спрашиваю: «Не скучно тебе?», отвечает: «Да нет, ведь у нас с Юрой друзей почти не было, а теперь… Так что привыкаю – и без него. А, впрочем…» И, как оказалось, с этим самым «впрочем» сегодня и пришла ко мне.

– Ты знаешь, каким-то удивительным образом для меня стали оживать вещи, предметы и даже те, которые раньше вроде бы и не замечала… (Кивнула на скамейку, жестом пригласила сесть) А теперь они словно приглашают меня в собеседники, чтобы вспомнить моменты их появления и даже слова, которые при этом были сказаны. (Взглянула, чуть заметно улыбнулась.) Не веришь? И удивляешься… Знаю, знаю, не отказывайся. И даже знаю, что скажешь: не чуди, мол, выбрось из головы, да?.. Ну вот, почти угадала. А я не могу оттолкнуть их… оживших, не могу выбросить из головы то, о чём – с ними… А потому, что вести диалоги… ну, с вещами, картинами, книгами, фигурками, папками и даже с запонками для меня становится необходимостью, которая как раз и спасает от одиночества… (Снова взглянула, но с искоркой упрямства.) Да-да, и даже в эти мгновения создаётся вокруг меня мир, населенный не только словами, но и запахами тех мгновений, когда… (Замолчала. Нырнула в одно из мгновений?) Вот вчера… сижу на диване и вдруг… (Смотрит на крону молодой липки, молчит.) И вдруг он, этот привычный диван, словно заговорил… подсказал, как мы его покупали и как Юра… Ты же знаешь, он был впечатлительный, вот и… Помню, подошли к мебельному магазину, возле него несколько человек стоит, а пред ними, прямо на тротуаре, лежит кто-то… газетами прикрытый, только кроссовки синие видны. Ну, я тоже остановилась, смотрю… потом глянула на мужа, а он бле-едный, вот-вот в обморок упадёт. Взяла его под руку, повела в магазин и… Да что-ты, конечно не купили, не до дивана стало. И даже когда домой троллейбусом ехали, то не сел, а стоял на задней площадке и, вцепившись в поручень, всё глядел и глядел в окно… Да понимаю я… умом понимаю, что не диван всё это мне подсказал, а моя память, но всё чаще кажется, что… Нет, не перейдёт это в болезнь, не бойся, я же врач и слежу за собой… И бороться с этим не буду, пока не пойму: а нужно ли? Ведь такие диалоги с вещами ничего плохого не делают, а только возвращают то, что могло бы навсегда уйти… (Помолчала, вроде бы и не услышав меня, но…) Еще тебе – что-то? Ну, хорошо, слушай. И об этом рассказал мне портрет Юры, случайно обнаруженный мной на одной из страниц старой газеты вместе с отрывком из его повести… и, кстати, газеты эти дети тоже хотели выбросить. (Вздохнула, резко выдохнула, махнула рукой.) А-а, ладно… я же о портрете тебе хотела… Так вот, был у Юры друг… Нет, не детства, но уж очень одинаково относились к тому, что видели, слышали, читали, да и к тому, что до определенного времени в стране происходило, а когда началась Перестройка… Ну да, девяностые, демократы, совсем другие газеты, телевидение, вот тогда и начали спорить. И спорили так, что мне всё труднее и трудней становилось их успокаивать, мирить, а потом… Нет, не подрались, а разошлись по разным газетам… Ага, мой перешел во вновь созданную, а Сашка остался верен прежней, партийной, за что редактор его и повышал. Короче, стал он там делать карьеру, ему даже отдельный кабинет выделили… Конечно, было за что, ведь он настолько не принимал перемен, что стал отожествлять их с моим Юркой и даже… (Достала из сумочки пачку сигарет, встряхнула, но зажала в кулаке.) А вот что сделал. Повесил в кабинете портрет Юры, вырезанный из той же газеты, и стал в перерывах метать в него дротики… Не веришь? Но так было! А когда Юра узнал об этом и, позвонив, спросил: это, мол, правда, что ты в мой портрет… то Сашка ответил: «Ну, знаете, что касается Вас, то я пренебрегаю всеми моральными нормами». Представляешь?.. А что – я? Надо было пойти и закатить ему скандал?.. То-то ж. Он всё равно потом метал бы свои дротики, поэтому попыталась просто успокоить Юру: да забудь об этом, время дуэлей прошло, так что… (Встала, шагнула вправо, влево, остановилась напротив, жестом пригласила идти.)

Моя странная подруга… Но эти её странности как раз и привязывают меня к ней, ибо вдруг подбрасывает загадки своими поступками, размышлениями, неожиданными выводами из прочитанного, услышанного, увиденного, вот и теперь… Но, пожалуй, пока отвлеку её от начатого разговора до следующей встречи и «обращу её взор» к тому, что дарит приближающийся вечер в этом старом парке, дорожки которого, изрезанные тенями деревьев, похожи сейчас на переходные «зебры», а меж тёмных стволов с шапками уже не яркой листвы, кое-где украшенной желтыми пятнами, весело прорывается бирюза неба. И мне удаётся заставить её увидеть всё это, – хотя и идет молча, но знаю, напитывается увиденным, успокаивается и слышит этот осенний галдёж грачей, «договаривающихся» о скором перелёте в более теплые края.

Она снова пришла через несколько дней с просьбой помочь купить ей диктофон, и когда ехали троллейбусом в магазин, я спросила:

– А зачем он тебе?

– Ну, как зачем? Буду записывать свои беседы… ага, с предметами. Ведь они постепенно уходят, а я хочу сохранить их рассказы не только о Юре, но и о себе самой, той, которой была когда-то. Вот вчера дети предложили продать мой старый магнитофон, а я на полке, где он стоял, обнаружила катушку с записью Юриного рассказа о том, как мы ездили в районную типографию за его, отпечатанной там книгой, ну и прослушала её. (Отвернулась к плачущему дождинками окну, помолчала.) И столько вспомнилось!.. Нет, без его рассказа не вспомнила бы, уже забылось, а вот голос… (Пальцем проследила след сползающей по стеклу капельки.) И странно, даже мелочи замелькали, вроде такой: когда ехали назад и допивали из термоса чай, то при повороте я немного пролила себе на брюки, огорчилась, а Юра протянул мне носовой платок, чтобы вытерла мокрое пятно и пошутил: «Будем считать, что ты первой обмыла мою новую книгу.» А если не о мелочах… (Указательным пальцем накрыла еще одну каплю, но та медленно выплыла из-под него и заскользила вниз.) Кстати, тогда вот так же моросил и моросил дождик, и так же на стеклах тяжелели и сползали капли. Но осень была поздняя и как же красиво смотрелись поля ярко-зелёной озими, за которыми иногда виднелись стайки желтых берез, темно-зеленых елей… не то, что сейчас. (Отвернулась от окна, взглянула.) Нет, о дожде в той записи Юра даже не упоминал, это я сейчас… после его рассказа о том, с какими приключениями ехали… А с такими. За каких-то шестьдесят километров две аварии увидели, ведь дорога мокрая была, скользкая, вот и… Нет, не страшные. Одну машину прямо перед нами так занесло, что оказалась на другой стороне дороги, но уже развёрнутой в обратном направлении, а другая… Юра только и записал: в кювете – перевёрнутая повозка с кирпичами, рядом – машина ГАИ, в «Скорую помощь» заносят кого-то и тут же мечется мужик с окровавленной головой и руками… (Приподняла руку и словно отряхнула её.) Говоришь, лучше не вспоминать такое?.. Может быть. Но понимаешь, когда что-то возвращается, то ниточкой тянет за собой еще, еще… и так, цепляясь одно за другое, наша память… мозг наш разгоняется, а не дремлет, и в медицине эти действия поддерживаются нейрометаболическими стимулятороми, которые… Ой, прости, не буду грузить тебя медицинскими терминами, надеюсь, суть ты уже схватила… да как раз и приехали.

И всё же, встревожившись за Дину, я заглянула в Интернет, чтобы подробнее узнать о тех стимуляторах, которые, как она выразилась, разгоняют наш мозг. «Нейрометаболические стимуляторы или ноотропы (греч. noos – мышление, разум; tropos – направление) – средства, оказывающие позитивное влияние на высшие интегративные функции мозга и улучшающие умственную деятельность, стимулирующие познавательные функции, память.» Ну что ж, по-видимому ноотропы нужны некоторым людям, и Дина уверена, что ее разговоры с вещами – то же. Но помогут ли они ей? Да еще записанные на диктофон. Понимаю, ей одиноко, но не опасно ли заполнять пустоту только прошлым и искать утешения не у людей, а у вещей? Нет, не известно во что может вылиться её увлечение, поэтому, когда придёт, обязательно поговорю с ней.

Её не было почти две недели, а когда пришла, то я сразу поняла: что-то случилось. А она молча прошла в комнату и когда я, возвратившись на кухню, чтобы выключить горелки, вошла в зал, Дина стояла на балконе и смотрела вниз на верхушку буреющего каштана, под которым желтыми шариками были рассыпаны цветы «Золого шара».

– Скажи, а ты решилась бы расстаться с этим двором? Ведь знаю, что он для тебя что-то вроде каждодневной маленькой радости… Спрашиваешь, почему спросила? (Обернулась ко мне, улыбнулась.) Да так… просто так. А, впрочем… (Прошла в зал, села на диван, взглядом стала перебирать то, что стояло на книжном шкафу.) Ведь и ты что-то вспоминаешь, когда смотришь… ну, хотя бы во-он на тот кувшинчик, да?.. То-то ж. Так – и я. Поэтому и… (Отвернулась от меня. Заплачет? Нет, взглянула, грустно улыбнулась.) Вчера прихожу домой, а в коридоре на тумбочке стоит керамический чайник с такими же чашечками, который мы с Юрой купили, когда ездили в Сочи кататься на лыжах… А как ты думаешь? Конечно, удивилась. Но прошла в свою комнату, а в ней – новый диван и новый книжный шкаф. Звоню дочке, благодарю… Ну да, была против, но они же старались, верили, что обрадуют этим, так как же не поблагодарить? А я, хотя и огорчилась, но… (Встала, подошла к окну, постояла, резко обернулась.) А потом спрашиваю: а чайник, чайник то почему у порога стоит? Отвечает: он слишком большой и грубый, определи его куда-нибудь или подари, вынеси во двор, может, кто возьмёт, а мы тебе фарфоровый подарим, расписной. Ну, скажи, зачем мне расписной? Ведь в моём керамическом – целая история… память, тепло памяти! Так живо помню, как мы его выбирали, как упаковывали, потом в ожидании поезда сидели в чужом дворе, пили чай из термоса, ели вкусные булочки, как потом в вагоне бережно ставили его на верхнюю полку и боялись: не упал бы… (Снова присела на диван, достала из сумочки диктофон, зажала в ладони.) Да ладно, не ахай и не сочувствуй, чайник этот с собой заберу… Куда-куда. В деревню, в мамин дом. И не только его, но и всё, что детям кажется ненужным, то что они без всякого сожаления могут выбросить… Ага, вот выйду на пенсию, оставлю им квартиру с новой мебелью и уеду в деревню… Не веришь? Не привыкну – без удобств?.. (Деланно почти рассмеялась.) Ха-ха! Но зато со мной будет моё… моё привычное, моё, наполненное прошлым, которое и даёт мне ощущение жизни, а не эти новые красивые вещи, которые мне предлагают дети… (Горестно усмехнулась.) Неживые вещи, холодные. И уже не успею наполнить их греющим воспоминанием, не успею. Да и не хочу. А поэтому уеду к привычному, родному… Улыбаешься? Не веришь и осуждаешь? А ты не торопись, может еще и хвалить станешь, когда… (Пальцем погладила диктофон.) А вот, послушай моё… после того, как спасла от детей и напольную вазу, которую тоже хотели… (Включила, и я услышала.)

«Я помню. И было это в девяносто первом. Тридцать первого падал и падал снежок, к вечеру подморозило. Со двора Юра принёс несколько еловых веток, дочка поставила их в напольную вазу, повесила игрушки и сразу стало уютно, запахло елью. Потом дети накрывали на стол, а я сидела в уголке дивана и мне не хотелось даже пошевелиться. И потому, что устала от хлопот на кухне, но сейчас радовалась: как же здорово, что за полтора месяца до Нового года удалось кое-чего натаскать и теперь даже перед голодной Россией стыдно. Вчера-то захожу в магазин, а на прилавках – ни-фи-га! Совсем пусто. Только на одном лежат пачки сухой горчицы, еще какие-то приправы да мороженое фруктовое. Ближе к полуночи выпили за прошедший год, встретили Новый. Наш старенький телевизор работал хорошо и шел совсем неплохой концерт. Ну, что еще человеку надо? Да и утро за окном вспыхнуло с чистым, не истоптанным снежком и я с час бродила по соседним, почти деревенским улочкам, с моим черным котом Найсом за пазухой. „Жизнь прекрасна!“ Кажется, так назывался итальянский фильм, который тогда шёл в кинотеатре.»

(Выключила диктофон, растроганно улыбнулась.) Ну и как тебе моё бормотанье?

И Дина всё же уехала в деревню, которая была в тридцати километрах от города. Правда, вначале взяла отпуск, чтобы ухаживать за инсультной матерью, а когда та умерла, то продлила его за свой счет, а потом так и не возвратилась в свою квартиру, – ведь медики везде нужны и к ней сразу потянулись люди со своими «болячками». Иногда она звонила мне и из наших диалогов я поняла, что ей нравится быть нужной именно этой горстке людей, не чаявших в ней души.

Какое-то время спустя, и я съездила к ней. Была ранняя осень. Мы сидели на крылечке с традиционными лавками по бокам от входной двери, перед нами, на низком столике, сооруженном Диной из двух дощечек, чуть слышно шумел самовар и стоял тот самый керамический чайник с чашками, который дети предлагали куда-либо «определить». И пахло дымком от осенних костров, стайка берёз напротив домика, утратив девственно-зелёную яркость листвы, уже вплетала в косы золотистые пряди… и было так тихо! Лишь иногда с конца улицы долетали возгласы играющих во что-то ребятишек, мычанье коровы, тявканье собаки, крик петуха. Я смотрела на мою подругу и видела: да, что-то изменилось в ней. Но что? Не могла понять. Будто образовалась вокруг неё некая исходящая аура, лучи которой не только не проникали в меня, но даже разъединяли. Почему? Ведь так хотелось, впитав их, почувствовать теперешнюю душу Дины! Да и не только почувствовать, но и перенять тихую успокоенность… Да, да, именно успокоенность появилась в ней! И та самая, которая непременно тает, размывается там, среди всегда спешащих, страждущих чего-то большего людей большого города, в который должна возвратиться и я.

Старые деревья

Настя приехала… вернее, её привезла к себе из деревни моя не столь давняя соседка, и ей, её матери, уже восемьдесят семь, и живёт она одна там, в её поредевшей деревне и старой хате, а когда дочь начинает упрашивать переехать к ней, то слышит: «Нет-нет! И не говори мне этого! Старые деревья не пересаживають.» И знаю эту фразу потому, что её дочь повторяет её каждый раз, приезжая от матери, а теперь воочию и я вижу эту непокорную старушку. Такие лица, как у неё, мне всегда напоминают… как не странно, мочёное яблоко, – ничего, что всё исполосовано морщинками, но под ними непременно скрыто то, отчего испытаешь некую утолённость. Да и глаза… Она сидит на кровати, укрыв плечи одеялом, смотрит на меня с улыбкой и в её, утративших голубизну глазах… словно извинение. Ну, что ответить на этот взгляд? Ведь вижу-то её впервые. И чтобы начать разговор, отталкиваюсь от тех самых её слов, которые стали для дочери и меня чем-то вроде «стоячей фразы».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.