Привет из прошлого

„Испытанья любые приму

и готов на любой я грех,

так хочется побыть одному,

чтобы снова любить всех.

Я, перед входом в мир иной,

стою пред выбором широким:

в раю мне будет одиноко,

а ад пугает теснотой.”

Предчувствие разлуки

Шипела в старом патефоне

"Бостоном" стёртая игла.

Сквозь чернь оконного стекла

упала тень на подоконник.

Луна висящая над крышей,

светила, споря с фонарём,

и свет зари был третьим лишним,

нам угрожая будним днём.

Уже шуршал метлою дворник,

сменив уставшую иглу,

борясь с предчувствием разлук,

я целовал твои ладони.

Исцеление

Загадаю себе и сбудется,

погода откроется лётная,

отпустит дороги распутица,

и рана в душе заживёт моя.

Где пешим, а где и попуткою,

по воздуху, или по морю,

к тебе заявлюсь на минутку я,

от сердечной лечиться хвори.

Пьянит приворотное зелье,

синих глаз колдовская сила,

как ребёнка, в больничной постели,

ты любовью меня лечила.

Ностальгия

Всё жёстко расписано

чёрным по белому,

а хочется снова,

по чёрному мелом.

Счастье

Видно время подошло,

отгремели громы,

горе былью поросло,

стало невесомым.

Только где-то, в глубине,

за грудинной костью,

от прож'итого ко мне

сохранился мостик.

И, пытаясь перейти,

внутрь, не зная брода,

я стою на полпути

своего исхода.

Ощутив земную твердь,

жгу мосты заранее,

и готов принять я смерть,

в дар и в наказание.

А 'искра тёплая внутри,

что на ветру не гаснет

и до сих пор ещё горит,

оказалась счастьем.

Бессонница

за окошком горлица,

курлычет, словно молится,

а у меня бессонница,

хоть выколи глаза.

гулит, как баба на сносях,

в надежде, что раскаюсь я,

свои молитвы вознося,

незримым образам.

Грёзы

Забуду я печаль и грусть,

в дурман мгновений окунусь,

и, нежась в шелесте страниц,

коснусь душой знакомых лиц,

знакомых рук, знакомых глаз,

как будто этот миг сейчас,

в нём мы с тобой, одни вдвоём,

весь заполняем окоём.

Ночь

Когда уже невмочь,

и чувства на пределе,

бессонница сдает

последний свой редут,

спасительница ночь,

как теплый дождь в апреле,

в мир сказок уведет,

где чувства оживут.

Пусть бестелесны сны

и лица безымянны,

а сказка коротка:

вот вот грядёт заря.

Чтоб с лунной стороны,

вняв жизни запах пряный,

и вкус любви глотка,

понять, что жил не зря.

Лекарство

Если станет не о чем спорить,

и в душе наступит усталость:

это ещё не горе,

это ещё не старость.

Мы совета у доктора спросим:

"Может просто пора на свалку?"

Он ответит: «Мне очень жалко,

это просто подкралась осень.

И, свою собирая жатву,

всё, что лето с солнцем отдало,

возвратит вам весной обратно,

чтоб на сердце теплее стало».

Мы с тобою растопим печку,

и будем вдвоём вечерами,

любовь из душевной аптечки,

при болях прикладывать к ранам.

Я, про возраст забыв разговоры,

принесу тебе кофе в постель,

раздвину на окнах все шторы,

и к нам возвратится апрель.

Старый пиджак

Обрастает память дырками,

как карманы в пиджаке,

видно часто пальцем тыркали,

сжатым фигой в кулаке.

Был всегда в кармане штопор,

провалился он в дыре,

дырку наскоро заштопал,

чтоб не зябнуть в декабре.

Ничего, что нафталином

пахнет старый пиджачок,

если в доме нет камина,

подниму воротничок.

Сохраню его, как память,

как копилку для наград,

если мало места станет,

поношу на маскарад.

Я люблю пиджак мой старый,

хоть он ветхий и дыряв,

в нём удобно и на нарах,

и на праздник Октября.

На приём у королевы,

я займу на время фрак,

скину в дырках мой, как невод,

верный старенький пиджак.

И друзья конечно правы:

дело вовсе не в дыре,

ничего, что он дырявый,

важно чтобы душу грел.

Легче фрак купить, чем память,

даже если не богат,

всё равно, что было с нами,

не вернуть уже назад.

Карусель

не успел с зимой проститься,

как весна в окно стучится,

чтобы новую страницу

в чувствах приоткрыть.

пробуждая от дремоты,

нас вопросом: где ты, кто ты?

закружит в водовороты,

заставляя жить.

книга жизни без закладок,

и полным полна загадок,

их ответ безумно сладок,

и пьянит, как хмель.

но, все чаще в чувствах прочерк,

жизнь становится короче,

и однажды, среди ночи,

встанет карусель.

Воскрешение

Мой дух распяли времена,

не тронув тело,

живой остаться лишь одна,

любовь сумела.

Мне греет угли под костром,

согреть пытаясь,

чтоб тело тлело под крестом,

душе на зависть.

Зимой наступят холода,

костёр дотлеет,

и, телу силы все отд мчьав,

любовь слабеет.

Пуржит метель, бело окрест,

как в дивной саге,

ложится снег, как анапест,

на лист бумаги.

Верну тепло любимых губ,

сойду с креста я,

оставлю сердце на снегу,

и снег растает.

Про поэта

Груба материя, но без неё увы никак,

надолго словом хлеб не заменить,

в каморке тесной, натощак, поэт-чудак,

кует из слов стихов серебряную нить.

Из звуков, что несл'ышны шдля других,

из трелей птиц, из шелеста листвы,

его соседи называют просто: псих,

ведь кроме прочего, он всех зовёт на Вы.

Детей пугают им, вздыхая с сожаленьем:

не дай Господь им заразиться от него,

он так опасен для грядущих поколений:

ведь он из слов не производит ничего.

А чудик-псих всего не слышит и не видит,

из всех материй, лишь бумага и перо,

он на соседей глупых вовсе не в обиде,

упрямо снова ставит слово на зеро.

Вокзал

В шуме будничном вокзала,

где царил привычный гул,

репродуктор вдруг прорвало,

будто рявкнул Вельзевул.

Булькнул что-то, еле внятно,

не прокашлявшись с утра,

был курильщик вероятно -

хрип из самого нутра.

Нищий с сумкой на скамейке,

в ожидальный въехав транс,

в нём просматривал ремейки

– льготный дежавю сеанс.

В многоликости вокзальной,

споря с многоцветьем лиц,

нищий внешности сакральной

– украшение столиц.

И, вливаясь в жизни эхо,

свистнув, литерный ушёл.

На скамейке нищий ехал,

в миф, где было хорошо.

Хождение по снам

Несбыточно-заветная мечта,

вдруг погрузиться в первозданный х'аос,

где не на сцене, настоящий Фауст,

всем нынешним поэтам не чета.

Там, как простой, с зонтом идёт прохожий,

копытом шлёпая по лужам, босиком,

сам Мефистофель, настоящий тоже,

махая канночкой, к козе за молоком.

У них у всех, что на уме – на языке,

там слово золото, а вовсе не молчанье,

и всем живётся, как-то просто, налегке,

ну, разве только, кто напьётся паче чаянья.

Нет светофоров и шлагбаумов тоже нет,

а за порядком следит один Всевышний,

забот небось у Бога, выше крыши,

один на всех, без перерывов на обед.

А я средь них – ну точно: "конь в пальто",

с привычками земными не расстаться,

стараюсь быть собой, но всё не то,

хоть и прошло уж лет наверно … 'надцать.

Видать пожизненно нести, как крест печать,

мне небом данную, в бесчисленных коленах,

мы знали с детства, золото – молчать,

а мысль, что истина в вине, была нетленна.

Вернусь пожалуй и, как овощ буду зреть:

я не готов для хаоса духовно,

а при желании в него вернуться впредь,

засну в мечтах, не выходя из комнат.

Предвестники любви

Сей миг неуловим,

незрим и невесом он,

его не взять рукой,

не взвесить на весах.

Предвестники любви

в обход земных законов,

начертаны строкой,

двоим на небесах.

Путешествие в вечность

Искал я вечность

в вещах и мыслях:

жрёт время чувства,

железо ржа.

Сверчок за печкой

играет Листа,

червяк в капусте,

ест без ножа.

Поёт синица,

цветёт подснежник,

миг быстротечен,

как с моря бриз.

Весна из ситца

здесь снится реже,

октябрь изменчив

и неказист.

А время мчится,

стирая память,

лишь миг оставив,

как след во тьме.

Нам только снится,

что это с нами,

где каждый вправе,

летать во сне.

Свернусь в калачик,

глаза зажмурю,

слетаю в детство,

вернусь назад.

Проснётся мальчик,

спросонок хмур он,

попав из лета

в осенний сад.

Зной

Воздух плавится от зноя,

жаром пышут тротуары,

в небе, как овец отары

облаков кудрявых рой.

Даже кошка изнывает,

у забора ищет тень,

и мышей не замечает,

шевельнутся бедной лень.

Жарюсь, как на сковородке,

на песчаном берегу,

а потом, ныряю с лодки,

а потом, с тобой в стогу.

Зной и сверху, зной и снизу,

нам вдвоём не страшен, но,

вдруг, по Божьему капризу,

дождь просыпался грибной.

Кошка спряталась в сарае,

никого на берегу,

на краю земного рая,

мы целуемся в стогу.

Серебряный дождь

Так хочется услышать нынче слово,

в котором звук и мысли заодно,

хоть на мгновенье очутиться снова,

среди героев чёрно-белого кино.

Услышать шёпот серебряных дождей,

вкус ощутить берёзового сока,

след отыскать в заросшей борозде,

затерянный в пути по воле рока.

Вздымая муть, как в половодие река,

по памяти, родной и близкий берег,

найдя увидеть, как теряются в веках,

слова и мысли в жизни Англетере.

Всю жизнь перебирая кадр за кадром,

и по дождям серебряным скорбя,

я чувствую затылком безотрадный,

из прошлого многострадальный взгляд.

А счастье кратковременно и зыбко,

вся жизнь – никем несчитанные дни,

а муза, словно золотая рыбка,

секреты слов в пучине вечности хранит.

Я возмущённых критиканов слышу окрики:

смесь из обломков чужих нерусских слов,

а рядом кто-то, вытирая носик мокренький,

вовсю строгает рифмы про любофф.

Октябрь

Блекнут краски, шелест глуше

у слежавшейся листвы,

мне б хоть парочку веснушек -

к ним за лето так привык.

Всё трудней собрать из листьев

яркий, красочный букет,

хоть берись за краски с кистью,

так наскучил серый цвет.

Солнце светит, но не греет,

под бодрящий ветерок

бьётся, словно флаг на рее,

неоторванный листок.

По утрам всё чаще лужи

под ногами льдом хрустят,

поскользнёмся неуклюже -

сердит нас любой пустяк.

Как всегда капризна осень:

то ли дождик, то ли снег,

а октябрь – вообще несносен,

и упрям, как человек.

Сразу вслед за бабьим летом,

маскируясь под него,

он пришёл легко одетым,

в снег попал и занемог.

Ливнем с крыш течёт бедняга,

в трубах насморком бурля,

под дождём скулит дворняга,

на минорной ноте "ля".

Молодость

Умом нас было не унять,

любовный правил голод.

Весь мир хотели мы обнять,

и мир был тоже молод.

С тобой играючи в стогу,

ловили свет горстями,

надеясь юность на бегу,

на вечность мы растянем.

Она кометой пронеслась,

оставив след на память,

твой поцелуй и первый вальс,

он с нами в лету канет.

Зимой

Белоснежные равнины

убегают в небосклон.

Тает еле различимый

в серой дымке горизонт.

Сани мчатся, снег взрывая,

вёрст наматывая ком,

ветер встречный обжигает

щёки жёстким языком.

А вдали, за снежной дымкой,

кромка леса встанет вдруг,

с позаброшенной заимкой,

и покрытый снегом луг.

Памяти Сергея Есенина

"Первый парень на деревне,

а деревня эта – Русь,

ей, как сказочной царевне,

он дарил любовь и грусть".

Дал Бог любви немеряно,

поцеловавши в темечко,

вложил в уста медовые

заветные слова.

Дал блеск в глазах уверенный

и, как в парной от веничка,

у баб, им околдованых,

кружилась голова.

Дал насладиться славою,

до головокружения,

познать за жизнь короткую

с лихвой и Крым и рым,

любимым стать державою,

аж до изнеможения,

в дворцах и за решёткою,

рабом чужой игры.

Дал удаль молодецкую,

Русь воспеть кабацкую,

пустив талант на волю,

хмельную, без узды,

до смерти душу детскую,

дав ей судьбу дурацкую,

покинуть землю с болью,

оставшись молодым.

И поэтому в ночи осенние,

клён опавший завидя в окне,

лачет Русь по Серёже Есенину,

"золотыми звёздами в снег".

В. С. Высоцкому

Боль за сгнивший наш порядок

ты хрипел.

Быть с тобой хотел я рядом,

не успел.

Вены вздыбились на шее

и на лбу,

предвещая нам нелёгкую

судьбу.

А на кухнях наших маленьких

квартир,

с этим хрипом зарождался

новый мир.

Нашей совести поднялся

потолок,

осветив наш самый тёмный

уголок.

Пел о дружбе, о хорошем

и плохом,

жизнь улучшить Ты хотел

своим стихом.

И в Париже, и в узбекском

Чирчике,

песни пел на чисто русском

языке.

Мир изменится и канут в век

года,

в сердце нашем Ты остался

навсегда.

Кошкина молитва

У кошки бездомной орава котят:

цена легкомыслия в марте,

она не жалеет о прошлом, хотя,

ей снится подвал на Монмартре.

Подвальчик на солнечной стороне,

где даже и осенью сухо,

а рядом скулит не на русский манер,

такая же, только сука.

Лижет французским своим языком,

щенят, постигающих Фрейда,

незрячим, впитаются в кровь с молоком,

инстинкты любить без апгрейда.

Хоть в кровь им изгрызли потомки сосцы,

и тощие пуза отвисли,

обе не ждут ни Харибд и ни Сцилл,

повсюду и ныне и присно.

И молится кошка незримым Богам:

за всех обездоленных мантра,

за суку с Монмартра и кошек с Багам,

и за повторение марта.

Свобода

Бьётся рыба на крючке,

бьётся бабочка в сачке,

а на шее бьётся жилка,

тесно ей в воротничке.

Вся надулась от натуги,

аж в глазах поплыли кр‘уги,

и дрожмя дрожат поджилки,

как в горячечном недуге.

Распустил я воротник,

воздух в грудь мою проник,

я, как птица на свободе,

словно узник без вериг.

Скучно без воротничка,

скучно рыбе без крючка,

жилке ровно биться скучно:

спит, как скрипка без смычка.

Донага разделся, гол,

но в душе царит раскол,

а свобода где-то рядом,

без претензий на престол.

Строг наряд её и прост,

с ней коса на всякий рост,

и не давит шею ворот

ожерелие из звёзд.

Кофе в постель

Любишь ты кофе в зёрнах,

непременно ручной помол,

с пенкой чтоб был и чёрный,

чтоб дух ароматный шёл.

Впотьмах, обжигаясь об турку,

я тебе сочинял мадригал,

куплет напевал про Мурку,

а кофе всегда убегал.

Как мираж появлялась на кухне,

ты в сонном ещё забытье,

казалось, что мир весь рухнет,

растворится в небытие.

Пьянил в полумраке твой профиль,

озноб ниспадавших бретель,

я спешил отвечать на Голгофе,

за кофе сбежавший…, в постель.

Приметы осени

Приметы осени ещё не режут глаз,

их август скроет жаркими деньками,

упрятав в память тысяч фотокамер,

на снимках лета, в профиль и анфас.

И лишь разглядывая фото из альбома,

заметишь первые морщинки на лице,

глаз выражение, доселе незнакомое,

как баритон, сорвавшийся в фальцет.

Там лёгкий иней в бронзовом окладе,

на летнем солнце по осеннему блестит,

напоминая о грядущем листопаде,

и я, несущий молодость в горст'и.

Жизнь

Туманное утро,

блеснула росинка в траве,

и в дымке рассветной

слил‘ась с облаками.

их ветер попутный,

помчит, словно стадо овец,

чтобы пасть неприметной,

дождинкой на камень.

Заутреня

Мне в окно заутреню

воробей чирикал,

чтобы радовался дню

и делам великим.

Чтобы солнцу был я рад

и весны приходу,

майский чуял аромат,

даже в непогоду.

Воробей не соловей:

он глаш'атай буден,

с песней утро веселей

и подьём не труден.

Буду до заката дня

помнить ту молитву,

стал понятен для меня

слог её нехитрый.

Завтра

Громко спорят за окном

воробьи с синицами,

на дворе ещё темно,

но уже не спится им.

Первый утренний трамвай

зазвенит азартно,

разбудив вороний грай,

и наступит завтра.

Осенний блюз

Осень своё отплакала,

сняв наряды до лучших времён.

Их оденет она не для всякого,

а только для тех, кто влюблён.

Лишь для них будут кудри берёзок,

о встрече шептать на ветру,

осень их сохранит до морозов,

а метель им наденет фату.

Даст зиме в чёрно-белых одеждах,

брошь на память из алых рябин,

как гвоздик на ковёр белоснежный,

снегирей красногрудых рубин.

Обещай ты мне осень спасение,

грусть закутай теплей в тишину,

чтобы сны мне приснились весенние,

несмотря на мою седину.

Плачут ивы да берёзы

Плачут ивы да берёзы,

шепчут, жалуясь реке,

та вбирает бабьи слёзы,

и вплетает в свой букет.

Слёзы девичьи добавит,

смастерит из них венок,

по течению отправит,

тем, кто в жизни одинок.

Удачный день

Удачный день:

ни писем,

ни звонков,

лишь за окном,

беззвучна

и печальна,

из снега сень,

как биссерный,

покров,

а в горле ком,

колючий,

от молчанья.

Быть одному,

забыться

от сует,

перелистать

вопросы

и ответы,

чтоб самому,

в страницах

прежних лет,

себя узнать

мог по простым

приметам.

Смолоть гордыню

в самоедства

жерновах,

врагов простив,

друзей узнать

по новой,

в пустыню

бегство -

лишь одни слова,

миф

мир обнять -

задача без условий.

Дав смелости,

простить

себя уму,

ничем не скован,

совершить

готов я грех,

в тот день хотелось,

побыть

мне одному,

чтоб после снова,

любить

безумно всех.

Моему Ангелу

Ангелы живут без расписаний,

без часов, и без календарей,

они не выбирают нас заранее,

но и не ждут покорно у дверей.

Не ведут подсчёты добрых дел,

но и не терпят вольностей однако,

а ищут тех, кто по уши в беде,

надеясь лишь на знаки зодиака.

Когда душа моя окажется у края,

а позади все сожжен'ы мосты,

мой Ангел вдруг спускается из рая,

невинной не стесняясь наготы.

Меня согреет он и телом и душой,

прочь отодвинет беды и сомненья,

боль укротит любовной анашой,

что на мгновенье застывает время.

И я, проснувшись утром спозаранок,

забыв про горечь жизненных потерь,

бегу на кухню, ещё от ночи пьяный,

готовить кофе Ангелу в постель.

Стоп-кадр

Я свой фильм про ад,

прокручу назад,

отмолю свой грех,

и за тех,

кто ушёл за край,

раньше срока в рай,

жизнь прожив насп'ех,

всё успев.

Кадр остановлю,

там, где я люблю,

где к грехам мой Бог,

не был строг,

и, вздохнув шагну,

отмолив вину,

через пару строк,

за порог.

Чужая боль

Чтобы понять чужую боль,

придётся заново родиться,

чтоб в чьей-то шкуре очутиться,

знать, что назад не возвратиться,

взяв на себя чужую роль.

Чужой проникнуться судьбой,

преодолев времен границы,

прочесть её, страницу за страницей,

и, отыскав в них раненую птицу

сравнить её с самим собой.

Май

Май зелёными стежками,

лёг на чёрную канву,

и, как будто с сердца камень,

снова чувства оживут.

И, как раньше, буду верить,

я словам без векселей,

все вчерашние потери,

скроет пухом тополей.

До рассвета птичий гомон,

сон снимает, как рукой,

майским солнцем зацелован,

просыпаюсь я легко.

И, вдыхая полной грудью,

трав весенних аромат,

буду радоваться будню,

позабыв про груз утрат.

Взгляд

Посмотреть со стороны:

Богородица,

а в черных зарослях ресниц

черти водятся,

а в глубине, на самом дне,

тайна тайная,

что подсказывает мне:

"Я не случайная.

Тебе ниспослана судьбой,

как знамение,

чтоб будить всю жизнь собой

вдохновение."

Осень

Как быстро время, снова лето позади,

и неба синь сменило серое сукно,

а тёплые вчера ещё дожди,

нещадно листья обрывают за окном.

В дождём размытых окон зеркалах,

осенней улицы мелькают отраженья.

закрыл глаза, и лета привкус на губах,

как будто поцелуя продолженье.

Есть в осени особый, сладкий шарм,

когда в промозглый, неуютный вечер,

вдруг поцелуй ворвётся в память смерчем,

когда его уже давно не ждёт душа.

Любовь

Там вместо часов – закат и восход,

а юг – где нам вместе теплее.

Я там для тебя всегда Дон-Кихот,

а ты для меня – Дульсинея.

Любовь – это время счастливых оков,

где мы друг для друга Месс'ия.

Ад – это время, где ты далеко,

а рай – там, где время бессильно.

Путь

Как мир нелеп

под мишурой фасадов,

в нем горек хлеб,

и в то же время сладок.