Блокnote

I

Ночь. Крайний этаж, у самого неба. В окне видны смазливые пятна света. Стекло покрылось влагой. Металлические светлячки расползаются по городу. Играет лёгкий джаз на французском, шторы тяжёлые, плотные. Белые простыни хрустят. До того сильно натянуто бельё на кровати. Балдахин стирает границы личного, переваривая всё и вся. Квартира кажется убранной, чистой и чужой. Мама не поймёт. Насколько просто абстрагироваться, и как сложно думать о том, какой цели забравшаяся так высоко я.

II

– Милый, ты проверил почту?

– Да, сегодня только счета, могли бы засунуть хотя б пару листовок ради приличия.

– Да нет, так всегда – либо горькая правда, либо полный ящик корреспонденции, я уже даже стала привыкать.

– В этом месяце мы с тобой, видимо, жили в сауне, по мнению счёта за водоснабжение, а отопление было таким грандиозным. Я удивлён, что к нам не стали попадать грешники, или это намёк на то, что мы черти? В любом случае буду звонить в контору, пусть пересчитывают. Дублонов осталось на поесть, не более.

– Хорошо, ты завтра на работу?

– Да, попробую что-нибудь поискать, может, придёт фура на разгрузку. Мужики молчат.

– Ладно, соберу тормозок. Возможно, у нас кое-что завалялось.

III

Мой отпуск – это такая мука, и она так похожа на самые первые дни самостоятельной жизни. Когда я уехала от родителей. Когда я поселилась на двадцати квадратах. В обветшалой, старой квартире, нынче гордо называемых «Путинки». Убирать её было, как рисовать палочкой на песке, аккурат у самого моря. Ночь накатывала, как прилив, и к утру квартира выглядела вновь изрядно потрёпанной. Я старательно учила конспекты и зубрила материалы. «Будешь хорошо учиться – устроишься на хорошую должность», – говорили родители. Это дало свои плоды, за пару лет у меня не появилось ни одной подруги. Чужой город показал мне свой главный козырь, он меня им подкупил. Абсолютная отрешённость общества. Человек человеку никто. Мне очень нравилось в этом вариться, особое удовольствие, знаете ли. Потом я познакомилась с ним. Не было человека, который не пытался меня отговорить. Можно много рассуждать о том, чему предписано случиться. О разных знаках судьбы и предназначении, но нам уже два года. И мы, похоже, умрём вместе, возможно, скоро. Жизнь, несомненно, бесценна, если вы не живёте за порогом бедности, который больше, конечно, не порог, а плинтус. Потому что именно тут всё приобретает свой прайс. Когда я говорю всё, это значит, что за определённую сумму люди из моего чумазого гетто могут продать вам честь. Чем нынче модно пользоваться. Конечно, это негласная практика, но моя соседка продала свои ношеные трусики, а после и право первой ночи. Моя соседка не знает номер маршрутки, которая ходит от нашего дома. Я подробно знаю расписание всех.

Определённо мой район очень богат. Кто-то морально, а кто-то материально. Хотелось бы сказать, что есть и третьи, те, что богаты и так и эдак. Но в современных реалиях мои третьи – нищие в обеих плоскостях.

У нас в подъезде, кстати, в свободном доступе висят объявления: съёмки в порно, дефлорация, кастинг первую пятницу каждого месяца. Есть индивидуальные, более жирные рыбки. Ищу девственницу, оплата наличными.

Мама всегда говорила, что мы происходим из аристократического рода, воспитывала меня исключительно. Посмотрела бы я сейчас на неё в этом самом подъезде. Наверное, я самый неудачный вклад родителей в своё будущее. Ибо оказалась социально нестабильной. Им сейчас туго на усечёнке. Закон гласит, что если один супруг не работал, то второй получает сокращённую пенсию за наплевательское отношение к собственному государству. И никак не обществу.

Я так же умирала ночами над книгами, ведь если хорошо учиться, будешь получать большую зарплату. А после, на первой работе, управляющий предложил мне привлекательную должность. Что так замечательно вписывалось в мою схему мироустройства. Обязанностей было немного, главное – готовить вкусный чай. Я согласилась, а потом оказалось, что «чай» – это не красить губы помадой и сглатывать. Именно вторым мне и пришлось заниматься все последующие месяцы поиска работы. Не по гендеру, а по способностям. Этот этап моей жизни прошёл в скитаниях по предприятиям. Остановилась на копирайте. Пишу я достаточно классно. А главное – дома.

IV

– Заносите свет, – крикнул басовитый голос. Несколько расторопных парней забежало в комнату, один зацепился прожектором за балдахин, и тот с хрустом разошёлся надвое. Крепкий низкий мужчина взорвался, он подскочил на стуле и грозно шмыгнул к юнцу, заглянув ему в зубы, взял за рубаху, а потом, не сказав больше ни слова, боднул в грудь и сел на место. Началась подготовка площадки. Я приземлилась на кухне, подошла ассистент Катя и предложила припудрить носик.

– Я не умею, – ответила, глядя на очень белую пудру и две ровные «дороги».

– Сейчас мы это с тобой исправим.

Взяв свой стёртый кожаный кошелёк, она вынула баксовую купюру. Та была жуть какой мятой, даже хуже кошелька. И вся в белых пятнах. В этом заключалась определённая философия. Суть нашего времени, мы не приобретали ничего, кроме впечатлений. В руках этой дамочки купюра возымела форму приближающегося праздника. Она подставила её к носу и резким движением шмыгнула. В следующий миг она стала морщиться и массировать нос, рыжеватые пряди из копны рассыпались, в спешке собирая их, она слегка поёжилась.

– Катя, чёрт бы тебя побрал, где ты лазишь, ты мне нужна на площадке, – невысокий мужчина не сбавлял обороты. Он продолжал крутить всей бригадой, тыкая каждого на своё место.

– Уже бегу, Борис Аркадьевич, в уборную бегала, – пыталась отскочить ассистентка.

На столе осталась нетронутая дорога, замызганная купюра, потерянная я.

V

Ночью Федя опять приставал. Я хладнокровно отказала. Конечно, секс в наших кварталах большая роскошь. Не то что б были запреты, больше ограничения. В еде. Рацион скудный, в экономике полная стагнация. Первое время всё было хорошо, на бумаге даже, как говорили раньше, некисло. Росло ВВП. Потом один год совсем паршивый вышел, тогда-то и додумались, что рост был только у правящей шапки и определённого круга олигархии.

Население ужималось, ведущие корпорации так же старались обойти тему обнищания. Продукты стали продаваться в более маленьких коробках, зато цену удержали.

К тому моменту, когда люди прикинули масштаб трагедии, было слишком поздно. Выйдя на улицу, смотреть на сотрудника правопорядка было строго запрещено. Их переформировали, ходили они не с огнестрельным оружием, а с рупорами. Один из «прогрессивных», как их стали называть меж собой люди, законов гласил полное подчинение звуковому сигналу из полицейского громкоговорителя. Государство ввело это положение после массивных столкновений митингующих пару лет назад.

Первое время мне было страшно. Нам всем было страшно. Теперь, конечно, мне это совсем не ясно, но тогда мы боялись потерять последнее, что у нас оставалось. По сути дела, мы переживали за последний здоровый зуб, уже не имея тридцати одного. С демократией мы тоже с горем пополам справились. Ещё до известных митингов было «дело правых», когда на избирательных участках наблюдателей обнуляли под присмотром полицейских, а неугодные бумаги умышленно уничтожались.