Волчье лезвие

I

Северная Италия

Туринское герцогство

Лето 588 г. н. э.

– Да, девчонка едва не померла со страху, когда живописала братцев Лесной Девы.

Лег бросил на раскалённые камни розовый кусок телятины: тот зашипел. С десяток ему подобных, но уже побуревших мясных обрезков разлеглись вокруг костра на крупных булыжниках.

Даже с дюжины шагов Агилульф учуял волнение в голосе Лега – круглолицего парня с хилой темно-русой бородкой, – и оторвал спину от ствола бука, где полулежал с закинутыми за голову руками

«Ну и что, если ему только минуло шестнадцать зим, и это его первый поход? Никто не ожидал погони за шайкой разбойников. Лучше так, чем горло вином полоскать и болтать с землевладельцем о дани. Хотя нет, вино также кровь будоражит. Ладно, попробую выбить из него трусливую дурь, иначе изгоев в его фаре прибавится».

Первым Лега пожурил Сундрарит – светло-рыжий гривастый здоровяк.

– Чего ты ждал от бабы? Это ты у нас, смельчак пустобородый, сразу копьём тыкать начнёшь, а её саму затыкают… и не только копьём, – оскалился он. – И ешь меня тролли, если эти близнецы могут что-то ещё, кроме как обирать торговцев и пьяных путников.

Толстая сухая ветвь громко хрустнула в его бугристых от мышц руках, и огонь стал жадно облизывать упавшие в костёр обломки.

– В моём фаре нет пугливых, – зло ответил Лег, взглянув на Сундрарита напротив него, чья серо-коричневая туника на мощном торсе придавала ему вид каменного валуна. Нож Лега со звоном насадил шипящий кусок телятины. – Просто она так ясно описала их изуродованные головы, что хочется избавить их шеи от обузы.

Полупрозрачные облака изредка прятали жёлтый круг на ярко-синем небе. По лицу Агилульфа пробежал прохладный ветерок с предгорий Альп, а слюна наполнила рот, отзываясь на запах жареного мяса.

– Ну что, готово, Лег? Живот пуст как барабан, – пересел Агилульф к огню. – Мне едва минуло пятнадцать зим, когда Альбоин привёл нас под стены Тицинума. Любят римляне всякие названия с «ум» на конце, – улыбнулся он, – но, когда прошло три зимы, и город наконец-то сдался, король решил, что наша столица будет зваться Папия ‒ Достоинство. Так оценил он стойкость осаждённых… Так вот, в один из приступов, твой дед Ратхис, со стрелой в бедре в одиночку удержал осадную лестницу, пока остальные лезли на стену.

– Готово, – пробурчал Лег с набитым ртом.

– …и прочие воины твоего фара не щадили себя, – продолжал Агилульф, – кроме одного, который сник как мешок в углу, будто у него позвоночник вынули, прятался за спинами, пока его родичам копья рёбра ломали.

– Ну-ка, хватит румянить бока. Тащите сюда свои пустые брюхи, – крикнул Сундрарит в сторону лужайки на опушке, куда уже заползли длинные тени от высоких деревьев.

Трое лангобардов подняли с сочной травы свои голые по пояс тела, подтянули буро-коричневые льняные штаны. Стреноженные кони зафыркали, их хвосты и гривы отбивали атаки мух, а глаза косились на проходящих воинов.

Пристальный взгляд серых глаз Агилульфа заставили Лега отвернуться:

«Дери меня вепрь, я и забыл про Пеммо-Заячью душонку», – расстроился он, и заявил с досадой:

– Аго, тот арга2 бродит где-то с отметиной изгоя. Для моего фара он умер.

– Заслуженная кара, – подцепил Аго ножом мясо, ароматное от можжевеловых веточек, и откусил. – Уумм, надеюсь, ты орудуешь копьем, не хуже чем готовишь. Но я к тому парень, не выращивай в себе страх перед врагом. Когда начнётся схватка, кто-то умрёт, а вместе с ним и страх.

– Аго, надо бы дождаться Ирма, – шваркал черноволосый Ольф точилом по топору, сидя на мшистом бревне. – Пора бы ему воротиться, а то ведь ушёл ещё, когда тени были короткие.

После этих слов Лег осознал, что назвал Агилульфа коротким именем. – «Хвала Господу, никто не заметил», – правые пальцы сложили крестное знамение.

«В отряде только эти двое – Ольф и Сундрарит называют его Аго. Потому что Ольф прожил сорок три зимы, и белые волосы проступают на голове и в бороде, – размышлял Лег, – а Сундрарит дружит с десяти зим? Вот бы мне такое имя – Волчье лезвие. Вместо пустого Лег… А какие только небылицы не болтают и все по-разному растолковывают почему Агилульф. Эти придумки окутали прошлое, словно тёмно-зелёный мох опутал древний пень, и теперь легенда его имени выглядывает из темной чащи былых лет, как фенке3. Все лишь в одном сходны: в год рождения Аго леса и степи Паннонии заполонили волчьи стаи».

– Ирм вернётся, как найдёт следы, – ответил Агилульф. – Лег, отложи пару кусков.

Тем временем Ирм пробирался обратно в стан отряда по сосново-буковой чаще. Солнце падало к горизонту, редкие лучи пробивались сквозь густую листву, а москиты жужжали, путались в его курчавых длинных волосах и бороде цвета соломы. Пустой желудок бурчал. Он, как будто напоминал, что не против употребить, как бывало не раз в долгих походах, и лесную живность, которая шуршала в траве, щебетала среди ветвей. Спешил Ирм не из-за голода – нашёл следы напавших на деревню.

– Спешиться! обыскать всё вокруг, – рыкнул Агилульф, когда три дня назад отряд оказался в одной из римских деревень – того, что от неё осталось, ‒ соскочил он с коня среди дымного пепелища. – Ирм пошарь в тех зарослях за ручьём, – повернул командир к нему квадратное лицо со всклоченной бородой до середины груди.

«Вот почему нет крестьян», – подумал тогда Ирм о пустых полях и виноградниках, что остались позади.

Все десять воинов-лангобардов в туниках и штанах, подпоясанные кожаными ремнями, держа оружие наготове – топоры, копья и мечи, – слезли с коней и разошлись среди обугленных, с упавшей кровлей, деревянных хижин. Куски воловьей кожи на ступнях, привязанные шнуровкой к голеням в белом сукне, топтали горелую чёрную траву.

– Аго, неужто франки? – услышал Ирм вопрос Ольфа.

– Если только какого-то лейда укусил бешеный пёс.

– Может союз с аварами стал крошиться, как ломоть хлеба?

– Тогда, Ольф, точи топор острее.

Двигаясь к можжевеловым кустам за бурчащим ручьём, Ирм обернулся. Агилульф неспешно шёл среди остатков деревни, бритый затылок блестел от пота, а на русые, до плеч, волосы, падал пепел, поднимаемый лёгкими порывами ветра.

Больше Ирм разговора не слышал. Водный поток срывался здесь в заросшую неглубокую лощину, и струя со звоном била о камни. Громкий всхлип пробился до его слуха. Среди зарослей он вынул из ножен на бедре короткий меч – длиной с предплечье, – замер. Глаза обшаривали кусты, ноздри широко раздувались и вбирали густой аромат трав, барабанные перепонки натянулись, как тетива. Тихо. Только клёкот птиц.

Всхлип. Еле слышный шёпот впереди. Опять всхлип.

– Вылазь, – крикнул Ирм, ‒ и назови себя.

В пятнадцати шагах перед ним зашуршали кусты, и вышла римлянка с годовалым мальчиком. Ей было лет четырнадцать, большие глаза переполнял ужас.

– Как выглядела? – спросил Агилульф, когда выслушал рассказ Пии о налёте на деревню; и том, что среди нападавших была девка, которая увидела, как Пиа с братом убегали в лес, но отвернулась.

Пиа скрестила руки на животе, пальцы тискали рукава бледно-серой туники. Миловидное лицо окрасилось в цвет пепла, когда длиннобородые воины стали рядом, зазвучала их грубая речь, где в вульгарную латынь вклинивались неизвестные ей лангобардские слова. Розовые губы её трепетали, как крылья бабочки. Она запиналась.

– Её не п-помню… С-с ней были два близнеца: один безухий с кривой шеей…, а в-второй с багровым шрамом через всё лицо.

Сердце Ирма вздрогнуло от жалости.

– Ешь меня тролли, это Лесная Дева устроила здесь разгром, – зарычал Сундрарит, оттого мальчик, жмущийся к ногам сестры, зарыдал. Пиа схватила его на руки.

Агилульф взглянул на рыдающее дитя, лицо его скривилось, как от кислого пива.

– Спаси меня от мокрозадых мальцов, – осенил себя крестом. – Ольф, узнай, что надо, и в погоню, – повернулся и пошёл к ручью. – Пойду смою с себя гарь.

Точно бес дёрнул Ирма за язык, потому как он сам не ожидал, что подобное вылетит у него изо рта:

– Надо взять их с собой. Одни пропадут.

Сделав с пяток шагов Агилульф, обернулся, но не успел произнести и слова, как его упредил Сундрарит:

– Чего это ты озаботился о римлянах, Ирм? Если надеешься, что девка ублажит твои чресла, то надо спешить, иначе не найти эту шайку. Поэтому бери и тащи скорее в кусты, раз тебе так приспичило.

Все замолчали. Ирму показалось, что все слышат, как у него в голове скрипят извилины в поисках ответа, ведь ему так не хотелось оставлять девчонку. И только ребёнок судорожно хватал ртом воздух, захлёбываясь плачем.

– Она будет свидетелем, – придумал Ирм.

– Суда не будет, ‒ ответил Агилульф. – Берн, Хаган! Десять миль южнее поселился Граусо со своим фаром. Отвезите туда и догоняйте.

– Вряд ли он потерпит римлян в своём селе, – сказал Бёрн, широкогрудый воин с дубиной на плече.

– Ему придётся, ради благосклонности моего отца. Закончим с Лесной Девой, заберём. И пусть обращается как с гостями, иначе фельгельд4 опустошит его закрома.

…И вот напав на след – застывший коровий и лошадиный помёт на лесной тропе, Ирм торопился к стоянке отряда. Ему хотелось быстрее покончить с Лесной Девой, чтобы вернуться за девчонкой, и тогда он попросит её для себя.

Вечерние тени накрывали опушку, но ещё сдерживались оранжевым солнечным диском над лесами у горизонта, когда затрещали ветки в лесу, а затем Ирм свистом известил о себе.

Ольф протянул ладони к огню, чтобы жар костра взбодрил его – годы и раны тяготили тело, набитый желудок клонил в сон. Напротив него Ирм, невысокий, но плотный крепыш, с жадностью поглощал мясо и выговорил сквозь причмокивание:

– Помёт ещё не высох, к середине ночи догоним… Хм, вкусно. Хорошо, что корову нашли.

– Надо выходить на рассвете, – сказал Ольф. – Я не из пугливых, но попав в засаду, мы не сделаем то, ради чего уже три ночи прёмся по дремучим лесам. Вместо того, чтобы пить пиво и тискать жен или челядинок.

Ирм взял бурдюк с водой, жадно хлебнул и, вытаращился на Агилульфа.

Ольф увидел в глазах разведчика надежду скорее покончить с погоней: «Да, девка хороша, Ирм, – усмехнулся он про себя, ‒—все поняли, как она тебе приглянулась. Чего вот только Аго ей так озаботился? Не было такого, чтобы мы помогали римлянам. Или он тоже её возжелал? Если так, то не завидую тебе, Ирм».

Агилульф пригладил бороду, встал с травы, развел дюжие плечи.

– Шайке разбойников, Ольф, не сладить с боевым отрядом. У кого еще есть что сказать? – обратился он ко всем воинам, которые собрались у костра, когда появился Ирм.

– Бёрн и Хаган, – сделал Ольф последнюю попытку отложить ночную вылазку, – еще не вернулись. Нас всего восемь, а, по словам римлянки, напавших не меньше двух десятков.

– Если промедлим, то они сбегут за горы, к франкам, – ответил Агилульф, надевая ножны с мечом на кожаный пояс. – А ступать на их земли таким малым числом воинов я не буду.

Агилульф обвёл взглядов воинов: никто не возразил.

Отряд гнал коней вперёд. Ольф слышал, как сзади Лег полушёпотом сказал Ирму:

– Они же нас засекут раньше, чем нападём.

– Нечего было молчать, пока командир ещё не приказал выступать. Он бы выслушал и разъяснил, – ответил Ирм. – Всегда так делает. Скот и пленные не дадут им быстро сорваться с места. Ничего Лег, две зимы назад я таким же дурнем был. Потом понял, Агилульф знает, что делает. Вряд ли, его вообще посещают сомнения.

Ирм ошибался. Тревожная мысль, как одинокое хмурое облачко на небе, посетила Агилульфа: «Могут порешить всех и бежать», но он отогнал ее, спрятал глубоко внутри, заменил другой: «Что ж, тогда крестьянам не повезло».

Когда ночь скрыла буйное цветение на лугах и полянах, а уханье сов, писк москитов и шорохи от лап лесной живности сопровождали безмолвное движение отряда среди раскидистых буков, редких клёнов и молодых дубов, Агилульф приказал встать.

– Ирм, Лег, – махнул Агилульф рукой в темноту. Они спешились и ушли вперёд.

Уже яркие звезды запылали над ними, повеяло ночной прохладой, а разведчиков не было.

Агилульф еще не тревожился, но медовый аромат астранций, что заполнял лесной воздух, вытаскивал из памяти прежде живых мать и сестру. Так пахли волосы матери и руки сестренки Минны, а их спальни всегда украшали эти цветы ‒ звёзды из лепестков. И потому, чтобы избавиться от неприятного чувства беспомощности перед неудержимым врагом – чумой, – забравшей близких пять зим назад, его разум требовал действий, что убивали всякие думы.

Впереди перед ними, в двух десятках шагов от лужайки, где они слезли с коней, хрустнула ветка, затем от ближних корявых стволов отделились две тени.

– Стоянка во второй лощине после рощи, – тяжело дыша, сказал Ирм. – Там тихо. Там странно тихо.

– Что ж, тем им хуже, – произнёс Сундрарит, – нападём внезапно, а там и Вотан дарует нам победу, да, Аго?

– Крестьяне и скот там? – спросил Агилульф, и вытащил из складок туники грибную жвачку – хлебный мякиш пропитанный отваром мухоморов, бросил в рот.

– Так, я и говорю, там странно тихо, ни коровы не мычат, ни людских звуков, – ответил Ирм.

– Так, Лег останься с лошадьми. Веди, Ирм, – перекрестился Агилульф. – Даруй нам победу, Отец, – вынул меч и пошёл следом за разведчиком.

Они не прошли и ста шагов, как медведица бросилась на них у первой лощины. Когтистая лапа вспорола Ольфу живот, и откинула на десять шагов в сторону. Грибное зелье уходило из тела вместе с кровью, но пока защищало его от боли. Сейчас он слышал дикий рёв зверя, крики товарищей, но трава вокруг становилась влажной и липкой и разила кровью.

Когда звериный рык резко стих, оставив только хриплые людские голоса, Ольф прекратил попытки встать. Взгляд его устремился к небу, где новая луна манила к себе. Ноги немели.

«Что ж, старушка Гиза, не видать тебе моей могилы. Поплачешь у деревянного голубя, – бились в его голове мысли слабым пульсом. – Прими меня Вотан в свой дворец отведать медового пива. Не в рай Христов же мне идти».

Лунный круг над ним закрыли лица Агилульфа и Сундрарита, глаза их пылали злым блеском, а плечи вздымались от частого дыхания.

– Спешите, – громко, как ему казалось, сказал Ольф. – Было слишком шумно, чтобы шайка не проснулась.

Агилульф присел рядом, склонив голову, и меч в его руке переливался в ярком лунном свете багровым сиянием от стекающей крови.

– Что Ольф..? Вернемся за тобой. Скоро.

– Нет. Лучше скажи, если на мне распятие, – нащупал Ольф руку Агилульфа, – я попаду к Отцу битв, к Вотану, во дворец павших?

По лицу Агилульфа пробежало смятение. Ольф на мгновение прикрыл веки, по пальцам побежал холод, вдох застрял в горле, прерванный кашлем.

– Ты погибнешь в бою, Ольф, и будешь пировать на небе, – выпрямился Агилульф. – Дай копьё, Сундрарит.

Когда он вонзил копьё ему между рёбер, у него самого, как будто кольнуло под сердцем. Мелькнуло чувство, что излишняя горячность и поспешность и стали виной тому, что старушка Гиза будет оплакивать супруга.

К лагерю гепидов они пошли, уже не скрываясь – с хрустом под ногами, с боевыми возгласами. Ветки хлестали Агилульфа по лицу, кусты царапали голые руки и ноги, но грибная жвачка обезболивала: он не ощущал ничего, и только перед глазами так и застыло распростёртое тело Ольфа с белым, как снег, лицом.

***

Крики жены и дочери прервались медвежьим рыком. Белый туман скрывал их от взора Фроила, его тело сжалось, и, вынырнув из сна, он сел мокрый от пота.

В роще, что они пересекли прежде, чем встать на ночной привал, ревел медведь и кричали люди, но в лагере стояла тишина. И только едва теплились угли вечернего костра под лунным светом, что поблескивал на бронзе украшений, топорах и уздечках коней, которые жались другу к другу от звериного рыка.

«Они приснились, значит, зовут к себе, – лениво текли измышления в тяжёлой голове Фроила, а вялость он списывал на дурной сон. – Где часовые? Там же может быть враг. Точно враг, мы же здесь чужаки».

– Вставайте, – заорал он, толкнув соседа.

На что тот, пробурчав ругательство, заворочался и открыл глаза.

– Что надо?

И хотя медвежий рык стих, отвечать Фроилу не пришлось, так как с той стороны приближался боевой клич лангобардов, отчего соплеменник попытался вскочить на ноги. Движения его были медленны, он зашатался, и упал на колени, словно перебрал крепкого вина.

– К бою, ‒ вопил Фроил, поднимаясь на ноги.

Боевой топор, что поднял на плечо, показался тяжелее в несколько раз. На руках и ногах, будто висели камни, сердце ухало, а земля убегала из-под ног. Он ощущал себя пьяным. Видел соплеменников с хмельной медлительностью, готовящихся к бою, но не заметил пропажу коров и пленников, а также проводников – кривоносую девку и двух уродливых братьев-близнецов.

Позже, когда упал спиной на кострище и горячие угли прожгли тунику, а светло-рыжий лангобард надавил ногой на грудь, Фроил вспомнил о проводниках. Как вспомнил и их вкусную похлёбку с непривычным душистым ароматом, но тут же эти мысли вытеснила горечь о разгроме войска гепидов у Фловия, учинённого лангобардами и аварами два года назад. Тогда он навсегда потерял жену и дочь.

Лангобард приставил остриё меча под глаз и заговорил:

– Где скот? Пленники? Или глаз выковырять?

– Лучше сразу в шею, – выплюнул Фроил ответ, схватил руками клинок: боль обожгла ладони, и перенёс острие меча к своему кадыку, кровь потекла на лицо горячими струйками, – семья уже заждалась меня.

– Не спеши соединять семью, Сундрарит, – подошёл русоволосый лангобард, – король ваш дал маху с союзником в той битве. Римляне слишком изнежили готов, на которых он надеялся. Я – Агилульф, сын Ансвальда, герцога Турина. Твоё имя?

– Зачем? Похвастаешься супруге, что убил ужасного гепида, иначе не пустит в сладкую щель? – ухмыльнулся Фроил.

– Ты храбр. Умрёшь быстро, если расскажешь, или корячиться тебе на дубе как эти двое, пока всякие ползучие твари не прогрызут тело до кости, – показал Агилульф на дуб, чью широкую листву пронизал рассвет, и откуда неслись костедробильные вопли двоих гепидов. – …И мне некому хвастать.

– Фроил, мое имя, ‒ отпустил он клинок, – только пусть они замолчат, ведь Вотан примет и молчаливые дары. А мне мешает.

– Хорошо, – сказал Агилульф. – Убери ногу, пусть подышит.

Сундрарит отошёл на шаг, сорвал пучок травы влажной от росы, и влага потекла по долу меча, смывая кровь.

Воины бродили по лагерю, кони гепидов фыркали на незнакомый запах, награбленный скарб падал из мешков на землю, а тела убитых лишались украшений, доспехов и монет. Ирм пнул почерневший котел, откуда со звонким плеском вылилась густая жижа. Его палец коснулся варева, затем оказался у носа и во рту.

– Съедобно? – спросил один из воинов, рассматривая бронзовые подвески на сбруе.

– Смачно, ‒ почесал Ирм бороду. – Только несет дурманом.

Агилульф обратился к Фроилу. Тот уже приподнялся из кострища и сидел на заднице.

– Рассказывай. Начни с того, зачем сюда понесло.

– Серебро. Ради чего ещё лезть в эти земли, – заговорил Фроил, – Наш главарь, ‒ закрутил он головой, а следом ткнул пальцем в тело, где с каждого локтя таращилась выколотая на коже голова вепря, – уговорился с бургундом за сотню монет, что добудем рабов и скот здесь.

– Его имя?

– С ним главарь встречался. То ли Людер, то ли Людгард. Говорил, высокий, с рисунком на коже, вокруг шеи.

– И где коровы, ешь тебя тролли? – перебил Сундрарит, когда подтащил тело главаря к Фроилу.

Фроил опять завертел головой:

– Перед ночёвкой были четыре коровы, две пали в пути ‒ сожрали. Полдюжины мужиков, троица баб да четверо юнцов, – продолжал Фроил. ‒ Проводники, девка с братьями, такое смачное варево сварганили, аж дева сна в голове поселилась, едва ложки отложили. Не вижу их среди мертвецов.

– Девка черноволосая со сломанным носом, а братья: безухий и со шрамом на лице, – сказал Агилульф, словно уже знал, что еще скажет гепид. – Ирм, возьми с собой кого-нибудь, осмотрите окрестности, – крикнул он. ‒ А ты, Сундрарит, готовь послание франкам, бургундам. Одна свора. Этому Людеру, чтоб твои тролли его пожрали.

Сталь сверкнула в первых лучах, когда клинок вынырнул из ножен Сундрарита, и Фроил опустил голову с улыбкой на лице. Он ждал встречи с семьёй.

II

Юго-восток Франкии

Бургундская деревня

Лето 588 г. н. э.

Пир бурлил.

Под вечерним небом на поляне среди деревянных домов стояли повидавшие былое дубовые столы. Между ними, увиливая от мужских рук, сновали девицы с блюдами и кувшинами.

Людер сидел за столом, левая ладонь поглаживала холку пса.

– Что, Крувс, вкуснее, чем бретонские шкурки?

Кане-корсо ответил из-под стола одобрительным урчанием, и затем пёс продолжил кромсать говяжий мосол, лязгая мощной челюстью. Крувс не понял, про какие шкурки говорил хозяин. У него ещё чесались раны от порезов, что нанесли ему люди, когда он кусал их за руки, чтобы не ударили хозяина железной палкой или деревяшкой с куском металла. Хозяин ломал им большой железкой деревянные круги с прибитыми шкурками горностая. Круги трещали, а люди истошно вопили и брызгали кровью, когда хозяйская железяка врезалась в тело.