Карантин

Иллюстратор Мария Романушко

Иллюстратор Ксения Кротова

© Мария Романушко, 2020

© Мария Романушко, иллюстрации, 2020

© Ксения Кротова, иллюстрации, 2020

ISBN 978-5-0051-5152-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первая больничная тетрадь

Тетрадь, написанная при свече, по ночам, в 1-ой Клинической инфекционной больнице, в палате номер 16, в сентябре-октябре 1994 года, – когда Ксюша болела дифтерией. И было ей в начале болезни 4 года 9 месяцев, а когда мы эту больницу покинули, – 4 года 10 с половиной месяцев. И прожили мы в этой палате целую жизнь…

4 октября 1994 года, вторник.

Уже третью неделю мы с Ксюшей в больнице. У Ксюши – дифтерия.

Как всё произошло:

16 сентября, в пятницу, Антон пришёл в Синий домик и сказал: «Лисичка, что делать, когда горло болит?» (Лисичка – это я, так меня дети ласково называют).

Я посмотрела его горло и ужаснулась: на левой миндалине был какой-то страшный зелёный налёт, какого я в жизни не видала, заглядывая в горлышки своим деткам. Я посоветовала Антону полоскать горло содой, но подумала про себя, что вряд ли это поможет. Послала его в поликлинику; но нашего участкового врача на приёме не было; сказали приходить в понедельник.

Вечером поднялась температура – и Антон слёг. Всю ночь температура держалась около сорока, анальгин не помогал. Не помогали и спиртовые обтирания. Всю ночь не отходила от своего мальчика, лечила его Рейки (есть такой удивительно-простой способ, удивительный как по простоте, так и по силе: накладываешь руки на больного и молишься… Обычно помогает).

Рано утром температура немного спала, до тридцати восьми. В этот час Гавр собрался и уехал в Бавыкино, так как мы решили, что Антоше уже легче. Но вскоре после его отъезда температура опять подскочила до тридцати девяти – и мне стало страшно. Серо-зелёный налёт распространился по всему горлу. Я поняла, что не справляюсь с Антошиной болезнью: это была какая-то не обычная ангина…

Бросилась к телефону и стала звонить в поисках совета. Коли Шастина не было дома. Мама сказала: «Звони скорее Орлу. Он хотя и невропатолог, но, наверное, что-то тебе подскажет».

Мы подружились с доктором по фамилии Орёл полгода назад. Это был старый добрый доктор, спокойный и прозорливый.

Мой звонок застал его на выходе из дома, он уже открывал двери… Выслушав меня, он без всяких колебаний сказал: «Немедленно вызывайте „скорую“ и – в больницу!»

– Как в больницу?! – запричитала я. – Он же аллергик! Ему неизвестно что начнут колоть…

И тогда мягкий, деликатный доктор заорал:

– Аллергия сейчас – десятистепенное!.. Вы понимаете, что Антон может погибнуть?!! Речь идёт о жизни!!! Вы меня понимаете?!!

– Понимаю… – сказала я, как бы протрезвев.

И дальше уже действовала без колебаний. Позвонила маме, попросила её дозваниваться до «скорой», а сама кинулась собирать Антона в больницу.

В это время проснулась Ксюша, я её усадила в кресле на кухне и велела не ходить к Антоше. (Но ведь всю ночь мы провели в одной комнате!)

– Антончик, Орёл сказал: надо ложиться в больницу.

– Ну, что ж. Надо, значит, надо.

Ещё до приезда «скорой» я сняла с полки том Большой советской энциклопедии и прочла про дифтерию. Все признаки были налицо.

…Через полчаса Антона увезла «скорая». Можно сказать: по моему требованию. «Это может быть просто ангина, не обязательно дифтерия, – мямлил, позёвывая, врач «скорой». – «Да вы посмотрите в его горло!» – «Ну, если вы так настаиваете…» – «Да, я настаиваю! Я боюсь оставлять его дома. Ещё одна такая ночь…» – «Тогда собирайтесь.» – «Мы уже собраны».

– Сынок, умоляю! не позволяй себе делать уколов без пробы. Обещаешь? Скажи, что ты аллергик. Доктор, можно это где-нибудь записать?

– Да он же взрослый парень. Скажет сам. Сколько тебе?

– Восемнадцать.

Я хотела ехать с Антоном, но мамы всё не было, она слишком долго шла в этот раз с соседней улицы (или казалось, что долго?), пора было ехать, врачи уже ворчали на меня: «Мы же „скорая“! Мы не можем больше ждать вашу бабушку. Ничего с вашим сыном не случится, доедет и без вас».

Антон был серо-зелёного цвета, но держался стойко, как всегда в трудных ситуациях. Я перекрестила его. Дверь «скорой» захлопнулась, она двинулась, мы с Ксюшей стояли и махали ей вслед, пока она не скрылась за поворотом…

У Ксюши был очень живописный вид: пальто поверх ночной пижамы, и незастёгнутые, с распущенными шнурками кроссовки на босу ногу…

Когда пришла наконец мама, я помчалась в Первую Клиническую на Волоколамке. И услышала, что наши худшие предположения насчёт дифтерии подтвердились. Хотя мазок возьмут только в понедельник, (в субботу это почему-то не смогли сделать), но врач сказал, что клиническая картина настолько яркая, что и без мазка всё ясно…

К Антону меня, естественно, не пустили: он лежал в отдельном боксе под капельницей. Врач сказал: «Сильная интоксикация. Противодифтерийную сыворотку уже ввели. Состояние – средней тяжести, температура пока не спадает».

То, что у Антона нет прививки, конечно, усугубляло тяжесть всего происходящего.

И у Ксюши ведь нет прививки! А они были в таком тесном контакте с братом все последние дни! Накануне, в четверг, я лежала, болея после зубной операции, а они, мои милые, – рядышком со мной: сынок и доченька – один уткнулся в одно плечо, другая – в другое. Тесно, рядышком – одно общее дыхание…

…Из больницы вышла в шоковом состоянии. В ушах звучали слова врача: «Дифтерия страшна своими осложнениями. Особенно тяжело переносят её взрослые».

Шла по улице, залитой всё ещё летним жарким солнцем, и тихонько выла, как раненая собака…

Была суббота, 17 сентября.

Ксюша была весёленькой, никаких признаков нездоровья. Мама убирала квартиру, врачи велели произвести тщательнейшую влажную уборку. Но разве это можно сделать в нашем писательском гнезде, где вороха бумаг повсюду и завалы книг?..

* * *

…Как я рада была, когда два года назад у нас появилась ещё одна квартирка в соседнем доме! Точнее, она была и раньше, но – на другом краю города. А теперь – в пяти минутах ходьбы!

Наш Новый домик. Маленький, двухкомнатный – в дополнение к однокомнатной квартире на тринадцатом этаже синей башни. Кстати, это Ксюша дала им имена: Синий домик и Новый домик.

Конечно, можно было съехаться в большую трёхкомнатную квартиру, но какой в этом смысл, когда Антон уже вырос? Пока будем съезжаться, он возьмёт да и женится (случается ведь такое с выросшими детьмя!) – и опять разъзжайся?

И потом, с Синим домиком так много связано! Мы слишком любим его, любим, как живое существо, как друга. И совершенно немыслимо променять старого друга на квартиру. Мы это уже давно поняли. А теперь и Ксюша говорит: «Никогда отсюда не уеду! Всегда тут жить буду».

Жить на два дома – непросто. Папа – в Синем домике, здесь его компьтер. Антон – в Новом домике, здесь у него большая комната. А мы с Ксюшей постоянно мигрируем: туда-сюда, туда-сюда. Потому что не можем без папы и не можем без Антоши! Живя в Синем домике, скучаем по Антоше и по Новому домику, который успели полюбить, обжились уже в нём, обставили цветами и завесили нашими картинками; а живя в Новом домике, скучаем по папе и по Синему домику. Такое вот постоянное разрывание между двумя домами.

Конечно, папа забегает к нам в Новый домик, когда мы все здесь, но его неумолимо тянет в Синий – к компьютеру: папа пишет новую книгу – сказочную повесть… А когда мы в Синем, Антоша то и дело забегает, тоже скучает, ведь мы столько лет прожили вместе, неразлучно, вплотную. Вот так и курсируем. Благо, что хоть домики наши рядом. Я даже пытаюсь убедить себя в том, что это – ОДИН ДОМ – с таким воздушным коридором: чтобы почаще прохаживаться и продышиваться…

И всё равно страдаю. Ведь больше всего на свете я люблю, когда мы все ВМЕСТЕ.

* * *

Но в этой жизни (убеждаю я себя) много плюсов. Антону теперь есть где заниматься, а при жизни в одной квартире Ксюша ему не давала: «Атося, давай играть!» А у него такой серьёзный факультет – прикладная математика, надо бы задачки порешать, но сестрица этого не понимает. Для неё Атося – это человек, который лучше всех на свете строит башни из кубиков, лучше всех на свете вырезает из бумаги (может вырезать многоэтажный дом с жителями, новогоднюю ёлку в игрушках!), а ещё Атося потрясающе лепит. Из глины, из пластилина и даже из хлеба! И вообще Атося – САМЫЙ-САМЫЙ. И с ним никогда-никогда: не грустно, не скучно, не лениво. С ним всегда интересно и радостно.

Но радости этой сестрице ВСЕГДА МАЛО! Он пробовал играть с ней весь день и весь вечер, до ночи, когда уже у него самого глаза стали слипаться… И что же? Ей всё равно было МАЛО! Она всё равно страшно расстроилась и заплакала, когда он в изнеможении рухнул на свой диванчик: «Нет, этого ребёнка невозможно насытить! Ксюха, ведь мы играли с тобой десять часов подряд! Неужели тебе МАЛО?» – «Мало…» – всхлипывала она.

Так что какие уж тут задачки по высшей математике, когда рядом такое существо страстное, требовательное и ненасытное!

Ну, теперь-то у Антоши есть возможность уединиться и пожить в сосредоточенной тишине. Не меньше, чем высшая математика, его интересует Библия, – он её читает каждый вечер, страницу за страницей… И есть книги разных философов, которыми забит наш Новый домик – библиотека Гавра, которую он собирал много лет. И вот у этих книг появился ещё один страстный читатель. Так что во всём большой смысл, и в этом нашем полураздельном существовании тоже. Столько лет мы мечтали объединить наши две квартиры в одну, но, как говорится, «человек предполагает, а Бог располагает». Значит, и не надо нам было их объединять, а надо было только приблизить. Антон в Новом домике приучается к самостоятельности, и это здорово. А я постепенно привыкаю к мысли, что сынок мой уже вырос, тренируюсь на маленьких разлуках, не мешаю ему взрослеть.

И ещё один громадный плюс: теперь (как я думала) Ксюша никогда не будет заражаться от нас, взрослых; всегда можно будет скрыться в Новом домике. А то ведь она все наши чихи тут же перенимает на себя.

* * *

А через год такой непростой, но всё равно очень хорошей жизни случилось непредвиденное. Валом повалили Антошины знакомые по переписке… Со всех краёв бывшего Советского Союза.

Первым гостям мы искренне радовалась. О, наконец-то у Антона появились друзья! Мы их с нетерпением ждали, (особенно Серёжу из Питера, а потом Иру из Перми), готовили к их приёму маленькую комнату в Новом домике, устраивали в их честь торжественные чаепития… Смотрели на них чуть ли не влюблённо, слушали, затаив дыхание… Даже бабушка Лида, моя мама, приходила с соседней улицы посмотреть на Антошиных гостей (так это для нас всех было внове!) И я, не уставая, благодарила Бога за то, что у моего сына наконец-то появились друзья! (Это то, о чём я давно просила Его).

Но вскоре произошло то, что неминуемо должно было произойти, если мальчик в десятках, если не в сотнях писем (практически незнакомым людям) написал: «Будешь в Москве – заходи!»

Желающих зайти (и остаться пожить) оказались толпы!..

* * *

Антон был в восторге. Его давнишняя мечта – Дом Открытых Дверей – сбылась! Только мы c Ксюшей в этом доме жить уже не могли. Для нас не было места.

«Ну, родители дорогие, если человек приехал, как же я могу его не впустить?»

Антон вкусил ОБЩЕНИЯ. И никак не мог насытиться. На мои робкие просьбы уменьшить, или хоть как-то регулировать поток гостей, он лишь восклицал в азарте: «Лисичка, ведь так здорово! Приходите и вы к нам жить. Будем все общаться! Не огорчайся, Лисичка, всё хорошо!»

Но что-то было явно не хорошо… Гора грязного белья в ванной росла. (Никто за собой, естественно, не убирал и не стирал). Горы посуды перемывал за гостями Антон. (А те трогательно удивлялись тому, что Антон любит мыть посуду). Гости, к тому же, не страдали отсутствием аппетита, но страдали хроническим отсутствием денег. Вскоре запасы продуктов в доме истощились. «Тебе что, Лисичка, жалко риса или овса? Ведь это всё не так дорого стоит».

Нет, мне не было жалко риса и овса. Но мне было странно: приезжают здоровые парни и девушки и начинают опустошать наш буфет… Почему? (А потом они, наверное, перекочуют к другому буфету).

Когда все запасы, до последней рисинки, были уничтожены, а гости хотели есть, – ты в компании с одним из пришельцев (здоровым взрослым дядей) отправился… попрошайничать. На языке этого дяди, твоего новоявленного «учителя жизни», это называлось – «аскать». А дядю ты уважительно величал: «Великий аскёр!»

В один из августовских дней вы с «великим аскёром» отправились на рынок у Киевского вокзала и там «аскали», то есть выпрашивали у торговцев еду: у кого морковинку, у кого помидорину, у кого огурец… Вы притащили домой две полные сумки снеди и соорудили шикарный ужин для непонятных обитателей Нового домика…

Забежав в Синий домик, ты, с горящими от восторга глазами, рассказывал мне, как это прекрасно – жить подаянием добрых людей, и как это здорово – давать людям возможность творить добро…

В ту минуту мне показалось, что мой сын сошёл с ума. У меня перед глазами стояла бабуся, с почерневшими и высохшими от работы руками, которая дала тебе морковку, и мне хотелось плакать от жалости к этой бабусе и от стыда перед Богом.

Я не удержалась и высказала тебе всё, что я думаю о твоём «учителе жизни» и о твоих гостях… (Хотя я знаю, знаю, что нельзя говорить резко о друзьях сына. А о врагах сына?.. Которых он по простоте душевной принимает за друзей?..)

Кстати, этот шикарный ужин не пошёл тебе впрок. В этот же вечер, забежав в Синий домик на несколько минут – поделиться восторгом и восхищением – ты свалился с температурой под сорок… У тебя был аллергический криз. Попросту – отравление. Всё твоё естество бунтовало против того образа жизни и мыслей, которым тебя пытались соблазнить. И который ты чуть было не принял…

Мне, по крайней мере, смысл твоей болезни был ясен. А ты сам понял ли его?..

* * *

Наконец, к началу сентября иногородние гости схлынули. В институте у тебя начались лекции. Ты уже на третьем курсе – ничего себе!

Мы, в четыре руки, перестирали вавилонские горы белья и привели Новый домик в нормальный вид: чтобы в нём опять можно было жить. Правда, московские твои приятели продолжали «тусоваться» почти круглосуточно. Нужно было ввести это в какое-то русло. И тогда возникла идея «тематических тусовок». Раз в неделю, к примеру – по средам. Кому первому пришла в голову эта идея (мне, тебе или Гавру?) уже неважно. Идея была общесемейной, выстраданной.

Ты составил план тусовок на ближайшее полугодие и разослал московским и подмосковным друзьям приглашения.

Мы с Ксюшей собирались сентябрь прожить в Новом домике, привести в порядок цветы и книги…

Но – не успели. Твой звонок из Нового домика: «Лисичка, тут, понимаешь, ребята из Питера приехали… так уж получилось… один музыкальный ансамбль. Ну, когда-то звал… семь, нет, восемь человек. Ну, прости, Лисичка. Они скоро уедут, тогда вы с Ксюшей приходите жить. Через сколько уедут? Ну, не знаю… они билеты не могут купить».

А через три дня ты пришёл и спросил: «Лисичка, что делать, когда горло болит?» И остался болеть в Синем домике, так как в Новом домике приткнуться было негде: там продолжал «тусоваться» музыкальный ансамбль из Питера…

* * *

…Пока мама убирала, я звонила друзьям. С единственной просьбой: помолиться за моих детей.

Звонил Орёл, извинялся, что утром наорал на меня. Спасибо, спасибо, что наорали!

Дозвонилась Коле Шастину и попросила его позвонить в отделение к Антоше и узнать, как на самом деле чувствует себя Антон. Потому что на мои звонки медсестра неизменно отвечала: «Пока без перемен. Не хуже».

Но, значит, и не лучше?!! Значит, так же, как утром?!!

Шастин обещал всё узнать. Но он не стал звонить – а помчался туда. Он прошёл в отделение в своём докторском халате и сам осмотрел Антона, и послушал его сердце, что очень важно, так как в первые дни большая опасность осложнений на сердце.

Где-то в двенадцатом часу ночи Коля перезвонил мне. Сказал, что температуру уже сбили, с сердцем пока всё нормально, но очень сильная интоксикация.

Коля, милый, спасибо тебе! Ты настоящий чудесный друг. Ты настоящий Доктор.

Он сказал: «Можешь ложиться спать».

Ну, спать я, конечно, не могла.

Молилась до рассвета… За своего мальчика, за свою девочку…

Казалось, что Небо надо мной открыто. И молитвы доходят без препятствий.

Меня СЛЫШАТ…

* * *

Утром, это уже было 18 сентября, воскресенье.

Пришла мама, а я помчалась в больницу к Антоше, повезла ему фрукты, разное питье и огромное письмо, которое написала ему этой ночью…

Говорила с заведующей отделением, она как раз дежурила.

Опять услышала про «состояние средней тяжести». Она обещала, что каждое лекарство будут сначала пробовать, помня об Антоновой аллергии.

И даже увидела Антончика! Он выглянул из своего бокса, передал мне через медсестру письмецо. Всё такой же серо-зелёный. Бедный мой, бедный!..

Письмо его бодрое. Единственное, что сейчас заботит и волнует моего сына, так это: состоится ли тусовка, назначенная на ближайшую среду? Горячая просьба, обращённая к любимому папочке: не может ли он, папочка, провести означенную тусовку?

Читая, горько усмехнулась и подумала: до тусовок ли нам сейчас?..

Потом поехала в храм Всех Святых, отстояла Молебен, заказанный мной накануне.

С Ксюшей опять оставалась бабушка Лида. Они даже погуляли, было так солнечно и тепло!

Мама уговаривала меня поесть чего-нибудь, но я не могла. Вот уже два дня я не могла ничего проглотить. Не мог Антон – не могла и я… Но всё же пару оладушков маме удалось скормить мне, и только тут я поняла, как я была голодна.

(Кстати, позвонила ребятам в Новый домик. Они не высказали ни малейшего огорчения по поводу Антоновой болезни. Вроде, завтра уезжают. Попросила их убрать за собой. Сказали: «Конечно». )

* * *

…А вечером приехал Гавр, и мы его огорошили невесёлой нашей новостью.

А Ксюша была весёленькая: разбирала с папой грибы, которые он привёз нам из бавыкинского леса, уминала за обе щеки пирог от бабушки Муси, хрустела яблоками из бавыкинского сада, была оживлённой и здоровой.

Потом я её уложила спать; она быстро заснула. А в полночь, когда я уже тоже собралась ложиться, она вдруг стала сильно кашлять и плакать. Я её взяла на руки, она дремала у меня на коленях, но даже и в сидячем положении дышалось ей тяжело.

И я поняла: «Началось…»

Ночь была беспокойной. Ксюша хрипела во сне, несколько раз принималась плакать. Было ясно, что она заболела.

Господи, помилуй мою девочку! И моего мальчика…

* * *

Утром пришёл участковый врач и сказал: «Обычное ОРЗ. Кашель оттого, что насморк стекает по задней стенке горла. Да, мазки, конечно, возьмём, но напрасно вы так волнуетесь. Ну да, у сына дифтерия. А у Ксюши – ОРЗ, ничего страшного.»

Но сердце у меня было не на месте.

Пришли, взяли мазки. Мы с Гавром сбегали в поликлинику и тоже сдали мазки.

Гавр съездил к Антоше. Тот весь в переживаниях из-за тусовки… Решили, что Гавр её всё же проведёт. Чтобы влить в Антона радость – для скорейшего выздоровления.

* * *

Ксюша весь день ничего не ела и не пила, лишь пару глотков чаю. Лекарство, прописанное участковым врачом, глотать отказалась. На неё это было не похоже: она всегда глотала любое лекарство. А тут – наотрез!

И я её стала готовить… к больнице. Я понимала (сердцем чувствовала), что это не ОРЗ. По крайней мере – не только ОРЗ.

Весь день я рассказывала Ксюше байки о том, как хорошо и интересно лежать в больнице, в особенности – без мамы. (Я-то понимала, что нас вдвоём не положат, ведь ей уже пятый год). Мне было ясно, что больницы Ксюше не избежать. Я рассказала про каждого из нас: кто, когда и почему лежал в больнице. Рассказала, как Анюта, её старшая сестра, обожает лежать в больнице (это действительно так – с детства обожает!) Главное то, что в больнице можно подружиться!

Ксюша, которая весь день провела в постеле, с жадностью впитывала мои рассказы и без конца просила повторить то один, то другой. Она была в восторге! Она уже хотела в больницу и совсем не боялась её. (Это я боялась!) А Ксюша без конца просила: «Расскажи ещё раз про больницу». И её глазки горели любопытством и интересом.

Когда Ксюша задремала, я собрала вещички для больницы: одёжку, её любимую книжку про обезьянку Тото и маленький складень с молитвой.

А к вечеру ей стало хуже. Поднялась температура. Я её уложила рядом с собой на тахте. Ночью Ксюша опять хрипела, и было страшно.

Утром Гавр поехал к Антону в больницу, а оттуда собирался на работу.

Ксюша проснулась вялая, бледная. «Ничего не хочу. Совсем ничего…» – «Ну, хоть глоток чаю! – умоляла я её. – С сухариками. Или морса. Ксюнечка, тебе ведь лекарство надо принять». – «Ничего… не хочу… ничего…»

Я измерила ей температуру. Тридцать девять! А ведь это ещё утро… Кошмар!

Посмотрела её горло. Ещё вчера оно было чистое, но сегодня… На миндалинах и на задней стенке горлышка я увидела тот же страшный серо-зелёный налёт, что у Антоши. Нет, не зря я собрала вчера вещички для больницы. Это не ОРЗ.

И опять бабушка Лида вызывала нам «скорую», а я дозвонилась в Антошино отделение и умоляла медсестру, чтобы как только Гавр приедет навещать сына, тут же отправить его домой…

«Скорая» и папа приехали одновременно. Врач «скорой», хмурая недовольная тётка лет пятидесяти, узнав, что вчера у нас уже был участковый врач, тут же сделала мне выволочку: «Ну, вот и лечитесь у своего врача! Нас-то зачем вызывать?»

– Но у моего ребёнка не ОРЗ, у неё дифтерия! Нам нужно в больницу!

– С чего это вы взяли? – бухтела тётка. – Вот будут готовы мазки, тогда ясно будет: дифтерия или нет. А пока принимайте лекарство, которое вам ваш врач прописал. Лечитесь!

– Но она не может глотать!

Тогда тётка полезла в Ксюшино горлышко и стала соскребать налёты. Делала она это грубо и ожесточённо. Ксюша зашлась в плаче… Её стошнило. «Гавр, Гавр! помоги нам!»

– Мы дома не останемся, – сказала я тётке. – У моего ребёнка ДИФТЕРИЯ!

Тогда тётка, непрерывно ворча, пошла звонить по телефону. Я думала: она ищет для нас место в больнице. Но оказалось, что она вызвала другую «скорую», а сама… уехала!

На смену ей приехала ласковая Наташа, как будто сто лет знакомая, хотя мы видели её в первый раз. Но ей Ксюша горлышко уже не показала. Плакала, сцепив зубы. Но Наташа мне поверила. И стала звонить, искать место. Нашла. В той же, где Антон.

* * *

И вот уже нас везут в Первую Клиническую на Волоколамке. Везут через Иваньковский лес. Наш любимый… Как будто специально, чтобы доставить Ксюнечке радость. Прекрасный, роскошный день бабьего лета, а в сердце – ужас.

Мы с Гавром решили, что будем просить и настаивать, чтобы меня положили вместе с Ксюшей. Хотя известно, что с такими «взрослыми» детьми мам не кладут. Но будем пытаться. Я про себя решила, что я от Ксюши не уйду: устроюсь санитаркой, буду ночевать на коврике у её кроватки… Как угодно – только быть рядом с моей девочкой. Всю дорогу до больницы горячо молилась об этом…

…Когда наша «скорая» въехала во двор Первой Клинической, я вспомнила любимое выражение мамы Гавра, бабушки Муси, и невесело пошутила: «Семья вместе – сердце на месте». Детское дифтерийное отделение рядом с Антошиным, в соседнем корпусе. Ещё позавчера, проходя мимо него и глядя на зарешёченные окошки второго этажа, из которых выглядывали детки и что-то кричали своим мамам, стоящим внизу, я подумала с замиранием сердца: «Неужели?..»

И вот мы здесь, с Ксюшей. К боксам-распределителям – длинная очередь «скорых». Улыбчивая Наташа ходила куда-то, пытаясь ускорить наше попадание в распределитель, – безрезультатно. Стоим, ждём… Полчаса, сорок минут… Когда выезжали из дому, у Ксюни было тридцать девять. По дороге она вспотела, температура немного спала. Но сейчас опять начинает неуклонно повышаться…

* * *

…Итак, было 20 сентября 1994 года.

Мы сидели в «скорой» в длинной очереди к распределителю и высматривали в окошко Колю Шастина: он обещал подъехать и помочь с Ксюшиным устройством. (По крайней мере, так понял Гавр, когда звонил Коле перед нашим выходом из дома).

Коли не было. И я пошла к центральному входу, посмотреть: вдруг он нас ждёт там, а мы уже здесь. Шастина не обнаружила, но зато встретила священника, который шёл по двору в полном облачении. Он нёс в руках Чашу с Дарами. (Потом я подумала, что этого не могло быть, но я увидела именно Чашу с Дарами!). Батюшка был из храма Всех Святых, что на Соколе. Я очень обрадовалась этой встрече, подумала, что Всехсвятский храм, видимо, окормляет эту больницу, и тут же стала просить Гавра, чтобы он нам обязательно привёз батюшку сюда – причастить Ксюшу и Антона.