Выше звезд и другие истории

Эрман Макмилан слушал и улыбался. На его красивых губах вообще почти постоянно играла улыбка.

– Неплохая идея, – сказал он. – Очень даже неплохая, сеньор советник.

Фалько проглотил его покровительственный тон, решив, что Эрман Макмилан – именно тот человек, которым следует воспользоваться.

– Что ж, обдумайте эту идею, – сказал он. – Причем обдумайте в применении к себе самому. – Он понимал, что молодой Макмилан именно этим в данный момент и занят. – Как бы вам это понравилось: получить в полное собственное владение такое поместье, дон Эрман? Маленькое… как это… есть такое старинное слово…

– Королевство, – подсказал старый Бурнье.

– Да. Стать правителем собственного маленького королевства? Может быть, вам это придется по душе? – Голос Фалько звучал льстиво, и Эрман Макмилан горделиво вскинул голову. Этот самовлюбленный юнец никогда не устанет слушать лесть в свой адрес, подумалось Фалько.

– Да вроде бы неплохо, – сказал Макмилан, задумчиво качая головой.

– Чтобы осуществить этот план, нам потребуется ваша энергия и ваши умственные усилия, молодые люди. Открывать новый вид землепользования – это всегда дело непростое, требующее времени. Принудительный труд – вот единственный способ быстро расчистить большие территории. Но если волнения в Шанти будут продолжаться, мы сумеем арестовать достаточное количество бунтовщиков, которых и приговорим к принудительным работам. Впрочем, поскольку они все больше любят языками болтать, их, возможно, придется подтолкнуть на некие противоправные действия. Может быть, даже обломать кнуты о чьи-то спины, чтобы заставить остальных применить силу, то есть, возможно, придется подвести их к восстанию – вы меня понимаете? Ну и как вам нравится такая перспектива?

– О, это с удовольствием, сеньор! Жизнь здесь так скучна. Нам просто необходимы активные действия.

Действия, подумал Фалько. Да, пожалуй, и мне они тоже совершенно необходимы. Мне бы, например, весьма хотелось выбить зубы тебе, наглый юнец, чтобы впредь не смел разговаривать со мной таким снисходительным тоном. Впрочем, ты мне еще пригодишься, и уж я тебя использую. И я буду смеяться последним.

– Именно это я и надеялся услышать! Послушайте, дон Эрман, вы ведь пользуетесь большим авторитетом у молодежи – у вас природный дар лидера. Так нет ли у вас какой-нибудь подходящей идеи на этот счет? Наши охранники вполне надежны и преданны, однако они простолюдины, глупцы, их легко смутить всякими штучками, которые ловко придумывают в Шанти-тауне. Чтобы уверенно повести их за собой, нам действительно необходим некий элитный отряд молодых аристократов, храбрых, умных, готовых выполнить разумные приказы своего командира и любящих сражение, подобно нашим мужественным предкам с Земли. Как вы думаете, можно ли собрать и должным образом подготовить такой отряд? Как, по-вашему, подступиться к такой задаче?

– Вам нужен только лидер, – не колеблясь, сказал Эрман Макмилан. – Я мог бы должным образом натренировать свою команду за одну-две недели.

После этого вечера молодой Макмилан стал частым гостем в Каса-Фалько. По крайней мере раз в день он приходил, чтобы о чем-то переговорить с советником. Когда бы Люс ни заходила в переднюю часть дома, она заставала там Макмилана. Казалось, он вечно торчит у них, и девушка старалась проводить все больше времени в своей комнате, на чердаке или во внутреннем дворике. Она и раньше-то всегда избегала Эрмана Макмилана, но не потому, что он ей не нравился – вряд ли кому-то могло не нравиться нечто столь красивое, – просто ей казалось унизительным, что буквально каждый, стоило Люс и Эрману перекинуться парой слов, думал или говорил: «Ах, ну конечно, они ведь скоро поженятся!» Хотел он того или нет, но эту идею Макмилан принес с собой, и теперь она тоже вынуждена была думать об этом; но, отвергая подобные мысли, она и раньше всегда смущалась, встречаясь с ним. Теперь она видела его постоянно в собственном доме, однако испытывала те же чувства, хотя и привыкла к нему, как к старому знакомцу. Впрочем, она пришла к выводу: жаль, конечно, но тем не менее вполне возможно, оказывается, не любить даже такого красивого молодого человека.

Эрман вошел в дальнюю гостиную, даже не постучавшись, и остановился в дверях – стройный, гибкий, мускулистый, в мундире, туго перепоясанном ремнем. Он осмотрел комнату, которая выходила в довольно просторный внутренний дворик. Двери в сад были открыты, и шорох мелкого теплого дождя, падавшего на дорожки и кусты, наполнял гостиную покоем.

– Так, значит, вот где вы прячетесь, – сказал он.

Люс мгновенно вскочила. Она была в темной домотканой юбке и белой блузке, которая в полумраке гостиной казалась ярким пятном света. За спиной девушки сидела какая-то женщина за веретеном и пряла.

– Всегда здесь от меня прячетесь, да? – снова спросил Эрман.

Дальше в комнату он не пошел, видимо ожидая приглашения, а к тому же сознавая театральность своей позы в дверном проеме.

– Добрый день, дон Эрман. Вы ищете моего отца?

– Я только что с ним говорил.

Люс кивнула. Ей очень хотелось знать, о чем это Эрман и ее отец столько говорят в последнее время, но, разумеется, спрашивать ни о чем не стала. Молодой человек все-таки прошел в гостиную и остановился напротив Люс, глядя на нее с добродушной улыбкой. Потом взял ее руку, поднес к губам и поцеловал. Люс с гримасой раздражения отдернула руку.

– Что за дурацкая традиция! – сказала она, отворачиваясь.

– Все традиции, в общем-то, глупы. Но ведь старики жить без них не могут, верно? Они считают, что без традиций мир просто рухнет. Целование рук, поклоны, сеньор, сеньора – все должно быть, как в их Старом Мире, в истории, в книгах, в бумажках… Чушь! Но – ничего не поделаешь.

Люс невольно рассмеялась. Хорошо этому Эрману просто взять и отмахнуться, как от полной ерунды, от всех тех вещей, которые тяжким бременем ложатся на душу и приносят столько беспокойства.

– Работа с Черной Гвардией продвигается просто отлично, – сказал Макмилан. – Вы должны как-нибудь прийти и посмотреть наши тренировки. Приходите завтра утром, хорошо?

– Какая еще «Черная Гвардия»? – пренебрежительно спросила Люс, села и снова взялась за работу – изящную вышивку для четвертого ребенка Эвы.

И вот ведь что самое противное в этом Эрмане: стоит разок ему улыбнуться, или поговорить с ним по-человечески, или хотя бы отнестись к нему с легкой симпатией, как он начинает наступать, завоевывать позиции, и тут же приходится давать ему по носу.

– Это моя маленькая армия, – ответил он. – А что это будет?

Он уселся с нею рядом на плетеный диванчик. Места там для его большого тела было явно недостаточно, и Люс с трудом выдернула юбку из-под его ляжки.

– Чепчик, – ответила она, еле сдерживая нараставшее раздражение. – Для будущего малыша Эвиты.

– Ах да, конечно! Эта девушка оказалась прямо-таки замечательной производительницей! У Альдо уже довольно большая семейка, надо сказать! Мы женатых мужчин в Гвардию не принимаем. У нас собралась отличная компания. Нет, вы непременно должны прийти посмотреть.

Люс сделала микроскопический узелок на нитке и ничего не ответила.

– Я тут уезжал осматривать свои владения… Потому и не приходил вчера.

– А я и не заметила, – сказала Люс.

– Выбирал, так сказать, земельную собственность. Присмотрел одну долину – вниз по Мельничной реке. Отличные там места, особенно когда их расчистят. Дом я построю на холме – уже и место для него выбрал. Дом будет большой, похожий на этот, только крупнее, двухэтажный, с верандами и балконами. Ну и разумеется, рядом всякие там амбары, кузня и так далее. А внизу, в долине, возле реки разместятся хижины крестьян, чтобы мне сверху их было видно. На болотистых местах будет отлично расти богарный рис, а на склонах холмов – фруктовые и шелковичные деревья. Леса я кое-где вырублю, а кое-где оставлю, чтобы охотиться там на шишечников. Это будет очень красивое поместье, настоящее маленькое королевство. Поедем со мной в следующий раз, а? Я пришлю экипаж из Каса-Макмилан. Эти места слишком далеко, чтобы девушке идти туда пешком, а вам следует непременно повидать их.

– Зачем?

– Вам там понравится, – уверенно заявил Эрман. – И разве вам не хочется владеть таким поместьем? Владеть целым краем, что раскинулся перед тобой? Владеть большим домом, множеством слуг? Владеть собственным королевством?

– Женщины не бывают королями, – сказала Люс и склонила голову над вышиванием.

Было уже действительно слишком темно для вышивания, однако работа давала ей повод совсем не смотреть на Макмилана. Он, однако, продолжал смотреть на нее, прямо-таки глаз не сводил; лицо его было напряженным, глаза какие-то пустые и почему-то темнее обычного. И улыбаться перестал.

– Ха-ха! – слишком короткий и жалкий смешок для такого великана. – Королями не бывают, зато умеют и без того получать желаемое. Верно же, моя маленькая Люс?

Она продолжала вышивать и ему не ответила.

Эрман приблизил к ней лицо и прошептал:

– Выпроводи эту старуху.

– Что вы сказали? – переспросила Люс спокойно и довольно громко.

– Выпроводи ее, – повторил Эрман и мотнул головой в сторону Веры.

Люс аккуратно воткнула иглу в подушечку, свернула свое вышивание и встала.

– Извините меня, дон Эрман. Мне сейчас необходимо переговорить с поваром, – сказала она и вышла.

Вторая женщина как ни в чем не бывало продолжала прясть. Эрман, закусив губу, посидел еще минутку, потом улыбнулся, встал и медленно, вразвалку пошел прочь, сунув большие пальцы за ремень.

Через четверть часа в дверь гостиной заглянула Люс и, увидев, что Эрмана Макмилана там больше нет, решительно вошла и заявила:

– Ну и дубина! – И сплюнула на пол.

– Он очень красивый молодой человек, – заметила Вера, вытягивая последний пучок шелкового волокна и свивая его в тонкую ровную нить. Затем уложила готовый клубок на колени.

– Очень! – сердито сказала Люс, взяла аккуратно сложенный детский чепчик, над которым трудилась все это время, посмотрела на него, скомкала и швырнула через всю комнату. – Вот же гадство! – выругалась она.

– Тебя, видимо, рассердило то, как он с тобой разговаривал? – полувопросительно предположила Вера.

– Меня злит то, как он разговаривает, то, как он выглядит, то, как он сидит, то, что он вообще существует на свете… Тьфу! «Моя маленькая армия, мой большой дом, мои слуги, мои крестьяне, моя маленькая Люс…» Если бы я была мужчиной, я бы этого Эрмана так башкой об стенку приложила – все бы его роскошные зубы повылетали!

Вера рассмеялась. Она смеялась нечасто, только в тех случаях, когда бывала чем-то озадачена.

– Да нет, ты бы этого делать не стала!

– Стала бы! Да я его убить готова!

– Ох нет! Нет. Конечно же нет. К тому же если бы ты была мужчиной, то знала бы, что ничуть не слабее, чем он, а может, и сильнее, и доказывать это тебе не было бы никакой необходимости. Беда в том, что, будучи женщиной, да еще здесь, где тебе вечно твердят, что ты существо слабое, ты и сама начинаешь в это верить. Смешно слушать его речи о том, что Южная долина – это слишком далеко для молодой девушки и пешком она туда не дойдет! Да там и пути-то километров десять-двенадцать!

– Я так далеко никогда не ходила. Даже и на пять километров от дома не уходила.

– Ну да, это я и имела в виду. Тебя уверяют, что ты слаба и беспомощна. И если ты сама в это поверишь, то не только лишишься разума, но и захочешь причинять людям зло.

– Да, правда, – сказала Люс, быстро поворачиваясь к Вере. – Я хочу причинять людям зло! Хочу и, возможно, стану причинять им зло.

Вера сидела неподвижно, не сводя с нее глаз.

– Разумеется. – Вера помрачнела. – Особенно если выйдешь замуж за человека вроде этого Макмилана и станешь жить его жизнью. Ты ведь на самом деле вовсе не злая, однако, возможно, станешь причинять людям зло.

Люс уставилась на нее.

– Это отвратительно! – сказала она наконец. – Отвратительно! Говорить так. Словно у меня нет никакого выбора. Словно я непременно должна буду всем делать гадости. Словно не имеет значения, чего я на самом деле хочу.

– Ну конечно же это имеет значение!

– Нет, не имеет. В том-то все и дело.

– Нет, имеет. И дело именно в этом. Ты всегда выбираешь сама. Ты сама решаешь, делать тебе выбор или нет.

Люс на минутку застыла, глядя на Веру во все глаза. От возбуждения щеки ее пылали, но брови уже не составляли одну сплошную черную линию над глазами; они взлетели вверх, точно в глубоком изумлении или испуге.

Потом она нерешительно двинулась прочь и вышла через открытую дверь в зеленый внутренний дворик.

Нежным было прикосновение редких капель дождя к ее разгоряченным щекам.

Капли, падая в круглый бассейн из серого камня, посреди которого был небольшой фонтан, рисовали на воде изящные пересекающиеся окружности, порождая непрекращающееся движение-дрожание расплывающихся кругов.

Стены дома и закрытые ставнями окна молчаливо со всех сторон смотрели в сад. Этот внутренний дворик был словно еще одной зеленой комнатой дома, закрытой, защищенной со всех сторон. Но только без крыши. И в этой комнате шел дождь.

Руки Люс стали мокрыми и холодными. Ее пробрала дрожь. Она повернулась и снова вошла в полутемную гостиную, где сидела Вера.

Остановилась перед ней в полосе падающего из открытой двери света и спросила тихо и хрипловато:

– Что за человек мой отец?

Вера ответила не сразу:

– А справедливо ли, что ты спрашиваешь это именно у меня? И что отвечаю именно я?.. Ну хорошо, предположим, справедливо. Но что я могу сказать тебе? Он, безусловно, сильная личность. Король. Настоящий король.

– Для меня это просто слово. Я даже не знаю толком, что оно означает.

– У нас есть старинная легенда… о королевском сыне, который ездил верхом на тигре… Ну, я хочу сказать, что твой отец силен духом, что он велик сердцем и душою. Но когда человек заперт внутри стен, которые сам постоянно, всю свою жизнь укрепляет и надстраивает, возможно, никакой душевной силы не хватит. Он не может выйти наружу.

Люс прошла на другой конец комнаты и подняла из-под стула детский чепчик, который от злости зашвырнула туда, потом выпрямилась и осталась стоять спиной к Вере, разглаживая крошечный кусочек вышитого полотна.

– И я тоже не могу, – проговорила она.

– О нет, нет, – энергично замотала головой Вера. – Ты вовсе не внутри возведенных им стен! И не он защищает тебя – это ты его защищаешь. Когда дует здешний ветер, он дует не на него, а на крышу и стены Столицы, построенной его предками как крепость, как защита от неведомого. А ты – частица этой крепости, этих стен, этого дома – часть его дома, часть Каса-Фалько. Такая же, как и его титул: сеньор, советник, хозяин, босс. Как и все его слуги, как его охрана, как все те, кому он может приказывать. Все это – частицы его дома, те самые стены, что укрывают его от ветра. Понимаешь, о чем я? Наверное, я говорю непонятно, а может, и глупо. Просто не знаю, как это выразить. Но самое важное, как по мне, вот что: твой отец – человек, которому судьбой предначертано было стать великим, но он совершил грубую ошибку: он ни разу не вышел из своей крепости наружу, под дождь. – Вера принялась сматывать только что спряденную нить в клубок, внимательно следя за ней в сумеречном свете гостиной. – И, боясь причинить боль и горе себе, он поступает неправильно с теми, кого любит больше всего. Но затем понимает это и все-таки сам же себе причиняет боль.

– Так он сам себе причиняет боль? – возмутилась Люс. – Не другим?

– О, это мы начинаем понимать в наших родителях позже всего. В самую последнюю очередь. И когда мы это поймем, они перестают быть нашими родителями и становятся просто людьми, такими же, как мы сами…

Люс снова уселась на плетеный диванчик, надела детский чепчик на коленку и стала осторожно двумя пальцами разглаживать его. Она довольно долго молчала, потом сказала:

– Хорошо, что вы оказались здесь, Вера.

Вера улыбнулась, продолжая сматывать нить.

– Давайте я вам помогу. – Люс опустилась на колени и стала направлять нить с веретена так, чтобы Вера могла смотать ее как можно ровнее. Потом вдруг у нее вырвалось: – Какие глупости я говорю! Вы, конечно же, хотите вернуться к своей семье, здесь для вас тюрьма.

– Очень приятная тюрьма! А семьи у меня нет. Но конечно же, я хочу вернуться. Я люблю приходить и уходить, когда захочу.

– Вы никогда не были замужем?

– Да вот все как-то времени не хватало… – безмятежно улыбаясь, ответила Вера.

– Времени не хватало? А нам его больше и тратить не на что!

– Неужели?

– Не выйдешь замуж – останешься старой девой. Так и будешь шить чепчики для чужих детишек. Да приказывать повару сварить рыбный суп. И будешь выслушивать чужие насмешки…

– А ты что, боишься чужих насмешек?

– Да. Очень. – Люс примолкла, распутывая зацепившуюся за выбоину на веретене нить. – Мне наплевать, когда смеются глупцы, – сказала она уже гораздо спокойнее. – Но неприятно, когда тебя все презирают. А в таком случае презрение будет заслуженным. По-моему, требуется немало мужества, чтобы стать настоящей женщиной; не меньше, чем для того, чтобы стать настоящим мужчиной. Мужество требуется и для настоящего брака, и для рождения детей, и для того, чтобы их вырастить.

Вера внимательно посмотрела на нее:

– Да. Это верно. Великое мужество. Однако же спрошу снова: неужели таков твой единственный выбор? Замужество и материнство или ничего?

– А разве что-то еще есть в этой жизни для женщины? Что-то действительно стоящее?

Вера чуть повернулась и посмотрела через открытую дверь в серый от дождя сад. И вздохнула – судорожно, глубоко, словно не сумев сдержаться.

– Я очень хотела ребенка, – сказала она. – Но, видишь ли, были и другие вещи… действительно стоящие. – Она слабо улыбнулась. – О да, это действительно серьезный выбор. Но не единственно возможный. Один из вариантов – стать хорошей матерью. Но, кроме него существует и еще множество различных вариантов. Человек может за свою жизнь успеть сделать не одно дело, а гораздо больше. Если проявит волю, если повезет… Мне не очень-то повезло, а может быть, я сама неправильно решила и сделала неверный выбор. Видишь ли, я не люблю компромиссов. Я отдала свое сердце мужчине, который… свое сердце отдал другой женщине. Это Саша… Александр Шульц, отец Льва. Но конечно, все это было давным-давно, до того, как вы родились. Итак, он женился, а я продолжала работать в той области, которая меня интересовала, причем интересовала всегда. Вот только мужчины, который бы меня заинтересовал так же, как Саша, что-то больше не встретилось. Но даже если бы я и вышла замуж, то неужели должна была бы просидеть в задней комнатке – с детьми или без детей – всю свою жизнь? Понимаешь, если мы так и будем сидеть в дальней комнатке и все остальное в мире оставлять на усмотрение мужчин, тогда они, разумеется, станут делать все, что угодно, и полностью заберут власть в свои руки. А с какой стати? Они ведь составляют только половину человеческой расы. Это несправедливо – оставлять им все интересные дела, которые нужно еще переделать. Несправедливо по отношению как к ним, так и к нам. А потом, – улыбка Веры стала шире, – хотя я очень люблю мужчин, но порой… они бывают удивительно глупыми! Они ведь до ушей напичканы разными теориями… Пойдут по одной прямой и не желают остановиться. Нет, это просто опасно – предоставлять мужчинам вершить все на свете. Кстати, вот одна из причин того, почему мне очень хочется вернуться домой. Хотя бы на время. Нужно узнать, какие там планы строят Илия со своими бесконечными теориями и мой дорогой Лев со своими высокими идеалами. Я давно опасаюсь, что они могут начать торопиться, изберут слишком прямой путь и в итоге заведут нас всех в ловушку. По-моему, ты должна понимать: самое опасное в мужчинах, самая их большая слабость – это тщеславие. Женщине всегда присущи центростремительные силы, она сама является центром в семье. А вот у мужчины нет ощущения центра, он подвержен центробежным влияниям. Ну и достигает того, к чему стремится, – там, вовне, жадно все хватая, складывая вокруг себя в кучи и утверждая: ах, какой я молодец, какой умный, какой храбрый! Это все я сделал, и я еще докажу, что я – это я! И, пытаясь доказать это, мужчина может испортить множество вещей. Вот это-то я и хотела сказать, когда ты спросила меня об отце. Если бы твой отец оставался только Луисом Фалько, этого было бы вполне достаточно. Но нет, он должен быть хозяином, боссом, советником, отцом народа и так далее. Какая жалость! И Лев тоже… Он ведь тоже страшно тщеславен; может быть, в этом они с твоим отцом даже похожи. Великое сердце, но совсем не представляющее, где золотая середина. О, как бы мне хотелось сейчас поговорить с ним – хотя бы минут десять – и убедиться… – Вера давно уже забыла о шелковой нити; она печально качала головой и смотрела на лежавший у нее на коленях клубок невидящими глазами.

– Ну так идите, – тихонько проговорила Люс.

Вера озадаченно посмотрела на нее.

– Возвращайтесь в Шанти. Прямо сегодня вечером. Я вас выпущу. А завтра скажу отцу, что отпустила вас. Я тоже могу кое-что сделать – не только сидеть здесь как последняя дура, вышивать, ругаться про себя и слушать этого осла Макмилана!

Гибкая, крепкая, решительная, Люс вскочила на ноги и теперь возвышалась над Верой, которая продолжала сидеть спокойно и словно бы уменьшилась в размерах.

– Я дала слово, Люс Марина.

– Какое это имеет значение?

– Если я сама не буду говорить правду, то нечего мне ее и искать, – тяжело уронила Вера.

Обе с застывшими лицами уставились друг на друга.

– У меня нет детей, – сказала Вера. – А у тебя, Люс, нет матери. Если я могу помочь тебе, девочка, то сделаю все, что в моих силах. Но только не таким способом. Я свое слово привыкла держать.

– А я никаких слов никому не даю, – заявила Люс.

Однако покорно наклонилась, отцепила запутавшуюся нить, и Вера смотала ее в клубок.