Выше звезд и другие истории

Мисс Крауч с дежурной улыбкой сразу пригласила его войти. Орр полагал, что в кабинетах психиатров, как в кроличьих норах, всегда есть передняя и задняя двери. В этом второй двери не было, но все равно казалось маловероятным, что пациенты тут могут столкнуться друг с другом. На медицинском факультете сказали, что практика у доктора Хейбера небольшая, потому что в основном он занимается исследованиями. У Орра сложилось впечатление, что его направили к врачу дорогому и престижному, и свойское обхождение доктора вкупе с его мастерскими ухватками сперва это впечатление подтвердили. Но сегодня, уже не так нервничая, он заметил и другое. В кабинете не было ни платины с кожей, говорящих о финансовых успехах, ни грязных пробирок, которые бы говорили о презрении ученого к материальному комфорту. Стулья и кушетка покрыты винилом, стол – металлический с пластиковым ламинированием под дерево. И при этом абсолютно ничего натурального. Белозубый, здоровенный, с копной коричневых волос доктор Хейбер сразу же гаркнул: «Добрый день!»

Его дружелюбие не было фальшивым, но казалось преувеличенным. В нем чувствовались и настоящая теплота, и общительность, но они были заламинированы профессиональными приемчиками и задавлены его неестественным, принужденным поведением. Орр почувствовал, что Хейбер хочет и помочь, и произвести хорошее впечатление; доктор, как показалось Орру, до конца не уверен, что другие люди существуют, и рассчитывает, что, если он им поможет, то докажет тем самым их реальность. И «Добрый день!» он кричит так громко, потому что никогда не знает, ответит ли кто-нибудь. Орру захотелось сказать что-нибудь приветливое, но личные темы были вроде неуместны.

– Похоже, Афганистан вступит в войну, – сказал он.

– Угу. С августа к тому шло.

Ну конечно, врач ориентируется в мировой повестке гораздо лучше. Сам Орр за новостями обычно следил с пятого на десятое и отставал от последних событий недели на три.

– Правда, вряд ли это напугает союзников, – продолжал Хейбер. – Если только Пакистан не займет сторону Ирана. Тогда Индии придется поддержать Израгипет не только на словах. – (Израгиптом на телеязе называли альянс Новой Арабской Республики и Израиля.) – Судя по выступлению Гупты в Дели, он готовится к такому развитию событий.

– Все разрастается, – сказал Орр потерянно, чувствуя свою несостоятельность. – Я про войну.

– Вас это тревожит?

– А вас нет?

– Это не важно, – сказал врач, широко ухмыльнувшись в густую бороду, словно некий бог в обличии громадного медведя, хотя со вчерашнего дня он был настороже.

– А меня да, тревожит.

Но Хейбер не заслужил такой честный ответ. Тот, кто задает вопросы, не должен сам уходить от вопросов под предлогом объективности, будто ответы – это объект. Орр, правда, никаких таких мыслей не высказал: он был в руках доктора, а тот наверняка знал, что делает.

Орр был в принципе склонен думать, что люди знают, что делают; возможно, потому что о себе он обычно так не думал.

– Спали хорошо? – спросил Хейбер, усевшись под левым задним копытом Таммани-Холла.

– Нормально, спасибо.

– Заглянем еще раз во «Дворец снов»? – спросил Хейбер, внимательно следя за реакцией.

– Да, конечно. Вы же за этим меня позвали.

Он увидел, как Хейбер встал и вышел из-за стола, как большая рука потянулась к его шее, а затем ничего не произошло.

– …Джордж…

Его имя. Кто его зовет? Незнакомый голос. Сухая земля, сухой воздух, шум чужого голоса в ушах. Дневной свет, где, откуда – непонятно. Пути назад нет. Он проснулся.

Полузнакомая комната; полузнакомый здоровяк в огромном красно-коричневом трико на бретельках, с рыжевато-каштановой бородой, белозубой улыбкой и темными, непрозрачными глазами.

– Сон был короткий, но, судя по ЭЭГ, довольно бурный, – сказал низкий голос. – Рассказывайте. Чем быстрее вспомните, тем полнее выйдет.

Превозмогая головокружение, Орр сел на кушетке. А как он на ней оказался?

– Так… Да ничего особенного. Опять лошадь. Вы мне снова давали установку про лошадь?

Хейбер неопределенно мотнул головой и ждал продолжения.

– Снилась конюшня. Эта комната. Сено, ясли, вилы в углу и так далее. На конюшне был конь. Он…

Хейбер молчал и с таким вниманием слушал, что пришлось продолжать.

– Он навалил огромную кучу дерьма. Навоза. Коричневую, дымящуюся. Она чем-то напоминала гору Худ – горб на севере и все прочее. Куча растеклась по всему ковру и как бы приближалась ко мне. Я сказал: «Это не настоящая гора, а только картинка». И кажется, тут начал просыпаться.

Орр поднял глаза и посмотрел за спину доктора. Там красовалось настенное изображение горы Худ.

Умиротворяющая картина в приглушенных, художественно подобранных тонах: серое небо, коричневатая с краснотой гора, на вершине – вкрапления белого, а на переднем плане бесформенная масса деревьев.

Хейбер не смотрел на стену. Своими цепкими непрозрачными глазами он впился в Орра. Когда тот закончил, врач захохотал. Не то чтобы громко или долго, но, пожалуй, несколько возбужденно.

– Идет потихоньку!

– Что?

Орр чувствовал себя по-идиотски. Сидит на диване весь мятый, осоловелый; только что дрых тут беспомощный, наверное, рот открыл, храпел, пока Хейбер давал указания и подсматривал за потайными скачками и выкрутасами его мозга. Им попользовались, вывернули его наизнанку. А чего ради?

Ясно же, что врач не помнит ни о фотографии лошади, ни об их прошлом разговоре. Он всецело существует в новой действительности, и все его воспоминания ведут только к ней. Ничем он помочь не может. Но вот он расхаживает по кабинету и вещает даже громче обычного.

– Итак! Вы: (а) способны видеть сны на заказ, выполняете суггестивные указания и (бэ) прекрасно реагируете на «Усилитель». Следовательно, можем работать быстро и эффективно без наркоза. Я предпочитаю без лекарств. То, на что мозг способен сам по себе, гораздо увлекательнее и сложнее, чем любая реакция на химический стимул. Затем я и придумал «Усилитель» – чтобы мозг мог стимулировать себя сам. Творческие и терапевтические ресурсы мозга, как бодрствующего, так и спящего, практически бесконечны. Надо лишь подобрать ключи ко всем замкам. В тех же снах, например, такая сила, что нам и не снилось!

Он снова расхохотался (эту шуточку он пускал в ход уже не раз). Орр криво усмехнулся: врач попал в самую точку.

– Я убедился, что мы правильно выбрали курс лечения. С вашими снами следует не бороться, а сотрудничать. Вы бросите вызов своему страху и с моей помощью его победите. Джордж, вы боитесь собственного мозга. С таким страхом жить нельзя. И не нужно. Вы даже не представляете, как ваш собственный мозг может вам помочь, как его можно направлять, использовать творчески. Надо только перестать прятаться от своих умственных сил, не подавляйте их – выпустите на свободу. Я вам помогу. Разве вам самому не кажется, что так будет правильно?

– Не знаю, – ответил Орр.

Когда Хейбер заговорил о силах мозга, Орр сперва решил, что доктор намекает на его способность менять мир сновидениями. Но тогда почему прямо не сказал? Зная, как пациент жаждет услышать, что кто-то ему верит, врач, если бы и правда верил, не забыл бы об этом упомянуть по рассеянности.

У Орра внутри все опустилось. Из-за наркотиков и стимуляторов у него начались резкие перепады настроения; он об этом знал и старался держать эмоции под контролем. Но побороть разочарование не мог. До Орра дошло, что он позволил себе робкую надежду. Вчера он был уверен, что доктор заметил, как гора поменялась на лошадь. Его не удивило и не насторожило, что Хейбер, испытав потрясение, и вида не подал. Он, конечно, сразу не решился признаться себе в том, что произошло, принять это как факт. Орр и сам долго не мог окончательно поверить в свои сверхъестественные способности. И все же он позволил себе надеяться, что Хейбер, зная содержание сна, присутствуя при нем, в самом центре событий, заметит перемену, сможет запомнить и подтвердить.

Все зря. Выхода нет. Орр, как был все последние месяцы, так и оставался – в одиночестве. С острым ощущением того, что он сошел с ума и в то же время не сошел с ума. От одного этого можно сойти с ума.

– Нельзя ли, – робко заговорил он, – дать мне постгипнотическое указание не видеть действенных снов? Вы же можете, суггестивно… Я бы отказался от таблеток. Хоть на время.

Хейбер сел за стол, ссутулившись и наклонив вперед голову, как медведь.

– Очень сомневаюсь, что это сработает, даже на одну ночь, – тихо сказал он. А потом снова расшумелся: – Да ведь это опять тот же тупик, Джордж! Что таблетки, что гипноз – все это подавление. Да не убежите вы от собственного мозга. И сами это понимаете, хотя делаете вид, что нет. Это ничего. Давайте зайдем с другой стороны: уже дважды вы у меня тут спали, на этой кушетке. И что? Так плохо? Кому-то стало хуже?

Орр, абсолютно подавленный, просто покачал головой.

Хейбер продолжал говорить, и Орр попытался прислушаться. Речь зашла о грезах наяву, о том, как они соотносятся с полуторачасовыми циклами ночного сна, об их функциях и пользе. Он спросил, есть ли у Орра какие-то любимые фантазии, в которые он любит уходить мыслями.

– Я, например, – сказал врач, – часто представляю себе что-то героическое. Я герой. Спасаю девушку, или коллегу-астронавта, или осажденный город, или всю эту несчастную планету. Я в роли мессии, надежда и опора. Хейбер спасает мир! Весело бывает этак помечтать, если не заигрываться. Всем полезно иногда подкормить свое эго; правда, если без этого уже не можешь, то параметры реальности начинают размываться… Бывают грезы в стиле тропического острова с аборигенками – особенно часто у начальников не первой молодости. Кто-то там воображает себя благородным мучеником-страдальцем, у юношества всякие романтические фантазии, садомазохистские сценарии опять же и так далее. Самые популярные сюжеты в то или иное время посещают большинство людей. Почти все из нас хоть раз сражались на арене со львами, метали бомбы во врагов, спасали с тонущего корабля невинную девушку с аппетитными формами или писали за Бетховена Десятую симфонию. А вы о чем грезите?

– Я? Что я далеко. – Орр с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить этому человеку, который пытался помочь. – Что вырвался из-под всего этого.

– Из-под работы? Каждодневной рутины?

Хейбер явно отказывался поверить, что работа ему нравилась. Со своим огромным честолюбием он, похоже, не мог себе представить, что у кого-то его нет.

– Да нет, скорее, подальше от города, толпы. От вездесущих людей, газет – всего.

– Значит, тропический остров? – по-медвежьи ухмыльнулся Хейбер.

– Нет. Знаете, с фантазией у меня не очень. Я иногда мечтаю, что живу в домике за городом. Может, где-нибудь на Береговом хребте, где еще остались старые леса.

– Не думали купить себе такой?

– Земли рекреационного назначения стоят примерно тридцать восемь тысяч за акр – и это самые дешевые, в пустошах на юге Орегона. А участки с видом на море уходят за четыреста тысяч.

Хейбер присвистнул.

– Вижу, что думали, – и вернулись к мечтам. Они, слава богу, бесплатные, а? Ну хорошо, давайте еще разок? У нас еще почти полчаса.

– А вы не могли бы…

– Что?

– Сделать так, чтобы я вспомнил установку?

Хейбер пустился в очередное пространное объяснение:

– Как вы знаете, то, что происходит во время гипноза, включая все установки гипнотизера, при пробуждении обычно блокируется. За это отвечает механизм, похожий на тот, что блокирует память о девяноста девяти процентах наших снов. Ослабить этот блок – значит дать вам слишком много противоречивых указаний по поводу весьма деликатной вещи – содержания сна, который вы еще не увидели. Его – сам сон – я могу приказать вам вспомнить. Но не хотелось бы, чтобы к этим воспоминаниям примешивалась память о моих указаниях. Одно не должно мешать другому. Я хочу получить ясный отчет о том, что вам на самом деле приснилось, а не о том, что, как вам кажется, вам должно было присниться. Понимаете? Да вы не переживайте, я же помочь хочу. Я от вас слишком многого не требую. Да, я вас буду подталкивать, но мягко и постепенно. Кошмаров из-за меня не будет, обещаю! Я ведь тоже, как и вы, хочу разобраться до конца, понять, в чем дело. Вы человек умный, настроенный на лечение и смелый – сколько времени так промучились в одиночку. Мы справимся, Джордж. Честное слово.

Орр не вполне ему поверил, но как оратор Хейбер был непробиваем, и к тому же верить очень хотелось.

Он ничего не ответил, просто лег на диван и покорно подставил горло под огромную лапищу.

– Ага! С пробуждением! Что снилось, Джордж? Выкладывайте. С пылу с жару.

Орра мутило, мысли шли туго.

– Какой-то тропический остров… кокосы… не помню.

Он потер голову, поскреб жидкую бородку, глубоко вздохнул. Страшно хотелось выпить холодной воды.

– Потом… снилось, что вы вместе с Джоном Кеннеди, который президент, идете по Олдер-стрит… вроде бы. А я шел как-то сзади: кажется, что-то нес за одним из вас. Кеннеди был с зонтом – я видел его в профиль, как на старых пятидесятицентовых монетах, – а вы сказали: «Господин президент, он вам больше не понадобится» – и взяли у него зонт из рук. Тому это вроде не понравилось, он что-то сказал, но я не расслышал. Но дождь действительно к тому моменту уже кончился, и он сказал: «Ну да, наверное, теперь не понадобится»… Кстати, дождь и правда кончился.

– Откуда вы знаете?

Орр вздохнул:

– Увидите, когда выйдете. На сегодня все?

– Можем продолжить. Платит-то государство.

– Я очень устал.

– Ну хорошо, тогда заканчиваем. Слушайте, может, будете приходить ко мне по вечерам? Заснете как обычно, а гипнозом только содержание снов подкорректируем. У вас рабочий день освободится, а я все равно почти все время работаю по ночам. Знаете, чего исследователям сна не хватает, так это сна! Так у нас гораздо быстрее пойдет, а вы сможете отказаться от противосонных таблеток. Попробуем, а? В пятницу?

– У меня свидание, – солгал Орр и сам себе поразился.

– Тогда в субботу?

– Договорились.

Он ушел, перекинув мокрый плащ через руку. Надевать не было нужды. Сон о Кеннеди был из разряда действенных, причем сильный. Он теперь точно понимал, когда сон такой. Даже если снились вещи незначащие, при пробуждении он вспоминал их во всех подробностях и чувствовал себя разбитым, измочаленным, как после изнурительной борьбы с могучей, яростной стихией. Раньше ему такие снились не чаще чем раз в месяц-полтора; от смешанного с ужасом ожидания очередного такого случая он весь извелся. Но теперь, когда «Усилитель» нагнетал сновидения, а гипноз требовал от них эффекта, ему за два дня из четырех снов приснилось три действенных. Или даже три из трех, если отбросить сон про кокосы, который был как раз из разряда того, что Хейбер называл потоком невнятных образов. Орр дико устал.

Дождя не было. Когда Орр вышел из дверей Уилламеттской восточной башни, над каньонами улиц виднелось ясное и высокое мартовское небо. Ветер переменился и теперь дул с востока – сухой ветер пустынь, который время от времени разгонял серую, дождливую, душную тоску Уилламеттской долины.

На посвежевшем воздухе Орр приободрился. Расправил плечи и зашагал по улице, пытаясь не обращать внимания на легкое головокружение, порожденное, вероятно, всем сразу: усталостью, стрессом, двумя короткими провалами в сон в необычное время и спуском на лифте с шестьдесят третьего этажа.

Интересно, это врач ему сказал увидеть сон, что дождь кончился? Или установка была увидеть Кеннеди (у которого, сообразил он сейчас, была борода, как у Авраама Линкольна)? Или самого Хейбера? Не поймешь. Действенная часть сна оказалась про дождь, про изменение погоды, но это ничего не объясняло. Часто эффект давал отнюдь не самый яркий, не самый удивительный элемент. Орру подумалось, что Кеннеди попал в сон из его собственного подсознания, но стопроцентной уверенности не было.

Вместе с нескончаемым людским потоком он спустился в метро, бросил пять долларов в автомат, получил билет, сел на поезд, поехал в черноту под рекой.

Головокружение – физическое и умственное – усиливалось.

Ехать под рекой – странное занятие, дикая идея.

Переплыть реку, перейти вброд, форсировать, сесть на корабль или паром, проехать по мосту, перелететь на самолете, плыть вверх или вниз по течению, в вечно изменяющемся и обновляющемся потоке, – все это понятно. Но в идее проезда под рекой кроется нечто извращенное в глубинном смысле слова. Есть дороги в человеческом сознании и за его пределами такие прихотливые, что сразу ясно: чтобы на них попасть, надо было когда-то давно свернуть не туда.

Под Уилламеттом проходило девять железнодорожных и автомобильных туннелей, над водой перекинулось шестнадцать мостов, а берега на двадцать семь миль были забраны в бетон. Гидротехнические сооружения на нем и – в нескольких милях от центра города – на могучей Колумбии (реки сливались в центре Портленда) спроектировали так искусно, что ни та ни другая река не могла подняться больше чем на пять дюймов даже после самых затяжных ливней. Уилламетт был полезным элементом окружающей среды, как огромное и послушное тягловое животное, опоясанное и стянутое ремнями, цепями, хомутами, седлами, уздечками, подпругами. Если бы пользу он не приносил, его бы, разумеется, закатали в асфальт, как сотни ручейков и речушек, что, стекая с городских холмов, теперь бежали во тьме под мостовыми и зданиями. Без Уилламетта Портленд не был бы портом, а так по нему до сих пор ходили суда, длинные цепочки барж и огромные плоты из сплавного леса. Так что грузовикам, поездам и немногочисленным личным автомобилям приходилось ездить либо над, либо под рекой. Над головами пассажиров поезда ПЖДС, который теперь шел по Бродвейскому туннелю, громоздились тонны земли и щебня, тонны текучей воды, сваи причалов и кили океанских судов, громадные железобетонные опоры магистральных эстакад, колонна паровых грузовиков, груженных морожеными курами, которых выращивали в клетках на птицефабрике, реактивный самолет на высоте тридцати четырех тысяч футов и звезды на высоте 4,3 светового года и больше. Джордж Орр, бледный в отсветах мерцающих флуоресцентных ламп, покачиваясь и держась за стальную ручку раскачивающегося на поручне ремня, мчался вместе с тысячью других душ сквозь подречную тьму. Он чувствовал невероятную тяжесть, огромный вес давил на него. Я живу в кошмаре, думал он, от которого лишь иногда пробуждаюсь во сне.

Пассажиры стали пробиваться к дверям, чтобы сойти на «Юнион», и под их напором эта сентенциозная фраза из головы у него вылетела; он сосредоточился исключительно на том, чтобы удержать ручку ремня. Его еще подташнивало, и он боялся, что, если отпустит ремень и полностью отдастся силе d, его вырвет.

Поезд тронулся с басовитым хрипом чего-то трущегося, к которому в равной пропорции примешивались пронзительные взвизги.

Систему ПЖДС построили всего пятнадцать лет назад, но поздно, второпях, экономя на материалах, не до, а прямо во время того периода, когда разваливался прежний автопром, нацеленный на массовый выпуск личных машин. Вагоны были сделаны как раз в Детройте, и это было заметно и по производимым ими звукам, и по срокам эксплуатации. Живя в городе и постоянно ездя на метро, Орр этого ужасающего грохота даже не слышал. Ему было всего тридцать, но окончания слухового нерва у него уже заметно потеряли чувствительность, да и потом, скрежет был привычным сопровождением кошмара. Отвоевав ручку ремня, Орр снова пустился в размышления.

С тех пор как он поневоле заинтересовался снами, его всегда удивляло, что большинство из них с пробуждением забывается. Видимо, неосознанное мышление – что в младенчестве, что во сне – от сознательного припоминания ускользает. Но разве под гипнозом он в бессознательном состоянии? Вовсе нет. Пока ему не скажут спать, он бодрствует. Тогда почему не может вспомнить? Это его беспокоило. Хотелось знать, что там делает Хейбер. Вот, например, первый сегодняшний сон – может, врач ему просто сказал опять увидеть лошадь, а кучу навоза выдумал он сам? Неловко. А если это доктор захотел сон о дерьме? Тоже неловко, но уже в другом роде. Хорошо еще, он не сотворил Хейберу кучу дымящегося коричневого навоза прямо в кабинете. Хотя почему? Отчасти сотворил – картинка на стене.

Поезд с завыванием вкатывался на станцию «Олдер-стрит», а Орр вытянулся и замер, будто его прогладили с двух сторон утюгом. Гора, думал он, не обращая внимания на то, что шестьдесят восемь людей, толкаясь, пихаясь и царапаясь, пробиваются мимо него к дверям. Гора. Он сказал мне во сне опять сделать гору. Вот у меня конь и сделал гору. Но если он сказал вернуть гору, значит он знал, что до лошади на стене была гора. Он знал. Он заметил, как первый сон изменил действительность. Он увидел перемену. Он мне верит. Я не сумасшедший!

Орра наполнило такое ликование, что из сорока двух человек, в тот момент как раз протискивавшихся в вагон, семь или восемь, приплюснутых ближе всех к нему, ощутили несильную, но вполне явственную волну облегчения и благодати. Женщина, которой не удалось отвоевать у него ручку ремня, почувствовала, как проклятая боль в намозоленном пальце наконец отпустила; вдавленный в него справа мужчина вдруг подумал о солнечном свете; старик, присевший на корточки прямо у его ног, на минуту забыл про свой голод.

Соображал Орр не быстро. Вообще, особой сообразительностью он не отличался. К умозаключениям приходил медленно; ему были неведомы ни стремительный коньковый бег по гладкому твердому льду логики, ни взмывание под небеса на восходящих потоках воображения – нет, он ковылял к выводам по тяжкой почве обыденности. Взаимосвязи он не видел, как видели интеллектуалы, – он эти связи ощущал, как сантехник, на ощупь. Орр был неглуп, но не привык нагружать мозг и думать быстро. Только когда он вышел на станции «Росс-Айленд-Бридж-Уэст», прошел в гору несколько кварталов, поднялся на лифте в свою однокомнатную квартиру (восемь с половиной на одиннадцать футов) на восемнадцатом этаже убогого двадцатиэтажного железобетонного здания «Корбетт кондоминиум» для жильцов на самообеспечении («Недорого, стильно и в центре!»), когда положил в инфрапечь кусок соевой буханки, достал из встроенного в стену холодильника пиво и постоял у окна (квартиры с окнами стоили вдвое дороже), рассматривая переливающиеся огнями высотки Западных холмов с бурлящей вокруг них жизнью, ему наконец пришел в голову вопрос: «Почему Хейбер не показал, что знает: сны у меня действенные?»

Он еще поразмышлял, попробовал зайти и с той и с другой стороны, примерялся и так и этак, решил, что предмет неповоротливый.

Он думал так: «Хейбер знает – теперь-то точно, – что картинка дважды поменялась. Почему ничего не сказал? Он же знает, как я боялся, что сошел с ума. Говорит, хочет помочь. Мне бы очень помогло, если б он подтвердил, что видит то же, что и я, что мне не мерещится».

Медленно, задумчиво отхлебнув пива, Орр продолжил размышлять: «Значит, теперь он знает, что дождь кончился. Но, когда я ему сказал, он не пошел проверить. Может, испугался? Похоже. Его это все крепко напугало, он хочет сперва понять, что к чему, держит мысли при себе. Оно и понятно. Было бы странно, если бы он не испугался. Но что он станет делать потом, когда успокоится? Как будет останавливать сны, чтобы я больше ничего не менял? Нет, надо с этим кончать. Уже и так далеко зашло…»

Орр покачал головой и отвернулся от холмов, покрытых огнями и людским копошением.