Мысли
– Нет девчонки, самовлюбленного болвана, подобно этому, я давно не встречала. Он смотрит на меня такими глазами, будто я сейчас брошусь ему на шею, раздвину ноги и заставлю себя осчастливить. А что он говорил! О боже! Какие-то беженцы, какой-то Ташкент, перестрелки русских с узбеками в городском парке, изнасилованные русские женщины по кустам, какие-то ножевые ранения на его спине. Он показывал странные язвы. А по глазам видно, что врет. И к тому же, кажется, он трус.
Лена тогда зашипела, отбросив не подошедшую ей туфлю:
– Во-первых, не ори так громко, он может услышать. Во-вторых, Слава не врет про Ташкент. Он в принципе беженец. Семья в прошлом году перебралась в Москву, и они теперь живут у каких-то дальних родственников, которые уже злятся. Живут вшестером в двухкомнатной квартире. Его отцу что-то обещали в исполкоме, но сама знаешь, как в Москве с квартирами. А мать, кстати, нашла какого-то мужика с жилплощадью и решилась на жертву. Развестись со Славкиным отцом, фиктивно выйти замуж, потом снова развестись, поделить квартиру того мужика и снова вернуться к первому мужу и Славику. Видишь, как несчастно живут люди.
Катина двоюродная сестра, снова глотнув сок, поперхнулась и закашлялась:
– Вот оно в чем дело. То-то он к тебе прицепился как клещ. Когда наглец тебя разыскивал, даже нам звонил: «Здрасьте, а Лены нет?», причем часов этак в двенадцать ночи. Я дала трубку деду, он ему всыпал перец в ухо! Так, значит, беженец. Скажи-ка мне, Лена, статус беженца разве исключает тот факт, что он подлец и трус? «Беженец» – разве это аргумент? Нет. Это повод поплакаться в жилетку и влезть в душу, чтобы покопаться там грязными пальцами. Ну как, кстати, квартира-то твоя ему нравится? Трехкомнатная все ж. Наверное, тоже всей семьей продумали: осторожненько, чтобы не вспугнуть, жениться, развестись, делиться… Так?
Лена вспыхнула и выбежала в прихожую. Хлопнула дверь. Кате стало обидно за подругу.
– Прошу Славика нашего не обижать! – крикнула она и кинулась за Леной. Они вместе вбежали в комнату, обнялись и заплакали. Не обращая на них внимания, закрыв глаза на ковре сидел Слава Бабкин. Разговора он не слышал – из магнитофона во всю мощь раздавался «Приветливый месяц».
– Ты слышишь меня или нет, Катя? – Света дернула ее за штанину, заглянула в глаза.
– Ах да, да. Замечталась я что-то…
– То-то и видно. О хорошем хоть?
Катя пожала плечами. В прихожей подруга по-прежнему разговаривала по телефону:
– Нет, сегодня, наверное, не получится… Что?… Зачем?… Не надо. Когда он приедет, то сам позвонит… Что?… Да. Он обещал… Нет, еще не пришли. Ну и что… Нет, не хочу…
Света ухмыльнулась, забралась с ногами на кровать и немигающим взором уставилась на Катю:
– Так я дорасскажу, значит… Вот. Славик и говорит ей: «Лен, раз ты такая близкая подружка Петюни, познакомь меня с ним».
Та спрашивает: «Зачем?» А он ей: «Хочу в „Месяце“ петь». У нее легкий шок, но виду не подает… А ты что так удивляешься? Ты что про это не знаешь, что ли?
– Ну почему… знаю… – выдавила из себя Катя, понимая теперь причину резкого смещения бабкинских акцентов на ее подругу. Теперь все прояснилось: Ленка пообещала устроить знакомство и стала более ценной для него. К тому же здесь его принимают лучше. Катя вздохнула и подумала: «Надоели они оба, и Славик и Коля, – дураки какие-то. Вот Денис совсем другой… Но почему же он не берет трубку?»
Вслух же она сказала:
– Ты говори, говори, Светочка, всегда интересно слушать, как наши похождения выглядят со стороны…
Та оживилась, подобрала колени, откинула волосы со лба:
– Вот, значит, она и говорит Славику: «… хорошо, позвоню Болотникову по этому вопросу, он, кажется, собирался на дачу в эти выходные, и на всю неделю, может быть уже уехал». Но Славик умоляет Ленку: «Найди его, это очень важно для меня. Талант пропадает». Представляешь, талант! А сам поет фальшиво. Если б моя преподавательница по виолончели, Тамариха, услышала, то точно скончалась бы на месте. Ну ладно… В общем, Ленка говорит: «Хорошо, подумаем, как его найти». И потом почти месяц про…
– И давно ты про это знаешь? – перебила девушку Катя.
– Недели три уже. А ты что…
– Да нет, я, конечно, все знаю. Просто показалось, что не так давно это было. Ну и?…
Света заерзала, потянула нитку из разорванной штанины застиранных джинсов:
– Точно, недели три назад, почти месяц, ну это не важно. Важно, что Славик все это время постоянно названивал, приходил сюда. Сидел до двенадцати, до часу, все напирал на то, что она обещала. А Ленка все крутит: то не приехал Петюня, то уже уехал и забегал проститься на пять минут и она не успела или забыла спросить. Но Бабкин все не отстает и не отстает. Пел тут. Вот умора. «Голос, – говорит, – у меня классный, сейчас спою, а ты потом передай ему, что голос хороший и общие данные тоже». Представь себе, Кать, орал как мартовский кот, в которого швырнули пустой бутылкой. Жуть. Ну крутила она, крутила, делать нечего. Говорит ему: на даче, мол. Он требует съездить, раз она на всех болотниковских дачах была и знает, где это находится. Собрались, поехали. Брызгалов тоже увязался, или Славик, что ли, его взял. Электрички, все такое, поздний вечер, а Брызгалов типа лосяра, типа защитник чертов… Поехали, значит…
Неожиданно резко и неприятно завизжал в прихожей дверной звонок. Света вздрогнула:
– Фу, никак не могу привыкнуть к этому противному звуку… Эй, Лен! Открой дверь, оглохла, что ль?
– Заткнись, мерзавка тропическая, без тебя слышу… Нет, Слав, это я не тебе, тут, кажется, мать с работы пришла… Я перезвоню… Все, пока. Открываю, мам!
Щелкнул замок, низкий, грудной женский голос недовольно произнес:
– Вы что здесь, повымирали все? На сумки, тащи на кухню. В магазинах, как всегда, ни черта нет. Картошки вот только купила да молока. Кто у тебя? Катюша?
Катя со Светой выглянули из комнаты.
– Здравствуйте, тетя Тамара.
– Привет, мам.
– Привет, попрыгуньи, как дела? Ничего не сожгли, ничего не погромили?
– Все, что можно было разгромить и превратить в труху, уже обработала Ленка, – съязвила младшая сестра.
Старшая в долгу не осталась:
– Помолчи, ты сегодня опять школу прогуляла, несносная.
Катя будто очнулась:
– Тетя Тамара, вы не будете против, если я позвоню?
– Нет, категорически против. Как же это можно – звонить. Ты что, заболела, у тебя температура? Нет, звонить нельзя. Это вообще телефон без проводов…
Все рассмеялись. Мать похлопала по спине Свету, повисшую у нее на шее. Катя вернулась в комнату, набрала номер, и в этот раз на другом конце провода моментально ответили:
– Ставка генерала от кавалерии Каледина, говорите.
Девушка опешила, положила трубку и через минуту опять набрала номер. Тот же голос, искаженный помехами, неохотно отозвался:
– Китайское посольство слушает…
– Алло, это двести девяносто один, шестьдесят девять, восемнадцать?
– Верно, а откуда вы узнали, что это ЭТОТ номер?
– Я по нему позвонила…
– А-а-а… Понятно. Что дальше?
– Дениса позовите, пожалуйста. Пусть он возьмет трубочку.
На том конце закашлялись, через паузу почти шепотом ответили:
– Он не может сейчас позваться…
– Почему же?
– Он сейчас разговаривает по телефону…
– С кем? – опешила Катя.
– Вы очень любопытны, девушка, но это не страшно, хотя иногда мешает… Он в общем-то сейчас разговаривает с вами.
– Денис, это ты?
– Блестящая догадка! Это действительно я.
Катя облегченно и радостно вздохнула:
– Я тебе уже звонила.
– Я понял. А скажи, почему тебе китайское посольство понравилось больше ставки генерала Каледина?
– Не знаю… Ты зачем тогда убежал? Я бы всех быстро утихомирила и выставила за порог…
– Катя, извини, как-нибудь тебе все расскажу. А сейчас мне нужно срочно идти. Пока.
– Пока… – Послышались длинные гудки. Катя разочарованно опустилась в кресло…
Глава 5
– Хорст! – Грузный мужчина лет тридцати вывалился с переднего сиденья темно-синего «шевроле» и побежал по узкой улочке за невысоким брюнетом спортивного телосложения. Тот, не оборачиваясь на крик, ускорил шаг и исчез в ближайшей подворотне. – Хорст, да остановись ты! – Двубортный костюм, казалось, треснет по швам, распираемый пухлым телом бегущего толстяка. Он, сопя и задыхаясь, тяжело пронесся мимо двух идущих ему навстречу офицеров бундесвера и едва не задел выпяченным задом стеллаж с капустой, морковью и помидорами, стоящий перед входом в скромный овощной магазинчик. Тем временем невысокий брюнет нырнул в узкую калитку кованых ворот с грубыми завитушками в виде листьев клена и каким-то несложным гербом. Толстяк через мгновение влетел вслед за ним в узкий внутренний дворик, окруженный со всех сторон подслеповатыми окнами, на которых еще сохранились средневековые ставни, обитые ржавыми металлическими полосами. – Надо же, делся куда-то… – пробурчал он и в этот миг почувствовал на своем потном виске холодное прикосновение стали. Через секунду толстяк услышал хруст взводящегося курка, и тихий голос прошептал в самое ухо:
– Руки за голову. Стреляю без предупреждения. Руки подними. Вот так. Теперь повернись!.. Тьфу ты! Зибенталь. Чтоб тебя!
Толстяк опустил руки и попытался улыбнуться:
– Ну и напугал ты меня, Хорст. А я думаю, куда ты делся из этого тупика…
– Дать бы тебе сейчас промеж глаз. Орешь, гонишься, внимание привлекаешь. Тоже мне кинозвезда!
Хорст быстро сунул пистолет в карман куртки, махнул рукой Зибенталю, и они неторопливо вышли на улицу. Однако, перед тем как окончательно ступить на тротуар из тени подворотни, Хорст осторожно выглянул в зазор между стеной и водосточной трубой. Потом критически посмотрел на стоящего с открытым ртом Зибенталя, покачал головой и заговорил уже на ходу:
– Воистину хочешь спокойно жить – не имей родственников вообще. Черт побери! Если все братья бросятся вдруг к мужьям своих сестер и будут за ними гоняться по городам, то Германия станет одним большим Бедламом. Ты согласен, Артур?
– Но я же не знал, что ты не хочешь со мной встречаться. Мне показалось, что ты просто не слышишь меня. А почему ты, собственно, не хотел со мной встречаться?
– Да что ты, что ты, – улыбнулся в ответ Хорст и быстро переменил тему: – Кстати, это же твой «шевроле»?
– Ну да… Но подожди, ответь мне на вопрос…
– Слушай, посмотри на свою машину. Ты же заткнул ею улицу, как пробкой из-под шампанского!
– Действительно. Как же это я так. Стой! Погоди! – Зибенталь, подпрыгивая, припустился вдоль улицы к автомобилю, около которого уже прохаживался с задумчивым видом полицейский.
Хорст пожал плечами, повернулся и зашел в ближайшее открытое кафе. Там он взял два двойных кофе и два коньяка и стал наблюдать, как Зибенталь что-то доказывал невозмутимому полицейскому, который выписывал штрафную квитанцию. Раздраженно ее скомкав, толстяк оглянулся в поисках Хорста. Тот поднял руку.
Артур подбежал, грустно уселся на стул и залпом выпил свой коньяк:
– Представляешь, полицейский содрал триста марок, подлец. Здесь, оказывается, нельзя ездить без специального разрешения, памятник архитектуры какой-то. Вот незадача!
– Да успокойся ты, смотри, какая погода, будто опять лето вернулось. Забудь о деньгах – как пришли, так и ушли. Скажи лучше, что ты здесь делаешь?
– Хочу купить картонажную фабрику и вот никак не могу ее разыскать. Все кручусь по центру и никак не найду, а звоню в офис – все время занято!
Зибенталь хлопнул от расстройства пухлой ладонью по столику. Звякнули чашки.
Хорст улыбнулся:
– А я смотрю, ты пошел в гору. Какие-то фабрики. Ты еще не покупаешь, случайно, автомобильные заводы «Порше»? А как же твои губные гармошки, как это… многоладовые? Не сложился бизнес?
– Нет, наоборот. Теперь идут за милую душу. Только успевай. Вот тут договорился двигать их в Бразилию. Но упаковок нет. Знаешь, пока все продавалось поблизости, можно было обойтись просто пакетиками. Из мастерской сразу в магазин и на прилавок. А сейчас нужна машина, морские контейнеры, склады и там еще черт-те что! В общем, сохранность гармошек зависит теперь только от упаковки. Так что, сам видишь, без картонажной фабрики мне не обойтись.
– Так можно было где-нибудь заказывать коробки. Чего ради разоряться на фабрику. Рабочих надо держать, картон опять же…
– Ты не понимаешь! – Зибенталь оживился. – Да там всего четверо рабочих и пара полиграфических станков. Картон уже куплен в Гольштейне. Он, правда, из макулатуры, но ничего, для Южной Америки сгодится. Теперь главное – найти эту богадельню. Вот не везет! Да еще эти триста марок!
Артур расстроенно похлопал себя по нагрудному карману, где лежал бумажник с чековой книжкой. Хорст в утешение патетически воскликнул:
– Да хватит тебе уже! Это не самое худшее, что может быть в жизни. Кстати, где ты остановился? Может, наведаюсь как-нибудь в гости…
– В «Райском уголке», что на Хауптштрассе. Знаешь, напротив кирхи. Я там живу с парнем из Бремерхафена. Он мой компаньон. Мы вместе с ним и покупаем фабрику. Он, кстати, делает помазки для бритья. Классные помазки, просто прелесть. Я тебе презентую парочку.
Хорст нервно посмотрел на часы и прикрыл ладонью глаза:
– Нет, Артур. Я зачищаю свою свиную щетину электробритвой. Меня раздражает эта канитель с мылом и лезвиями. Ты мне лучше скажи, как там поживает твой папаша? Старик Зибенталь все еще коптит небо?
Артур, шевеля толстыми губами, шумно хлебнул кофе:
– Отец, как всегда, молодцом. Вот потащился в Польшу, решил присмотреть чего-нибудь из старинных картин для своего дома. Ты знаешь, он себя начинает плохо чувствовать, если раз в полгода не прибьет что-нибудь на стенку своей гостиной. И все-таки, Хорст… Все-таки скажи мне, что ты тут делаешь? Жена в Бонне, а ты? Опять Аннет оставил в одиночестве? Небось, расслабляешься по полной?
– Да брось! Расслабишься тут… От твоей сестрицы нигде не укроешься. Все раскопает, выведает.
– Это точно. Кстати, она мне говорила что-то про твою работу, про какие-то там электромоторы, холодильные установки для Конго. Правда, я никак не пойму, какая связь между холодильниками для папуасов и пушечкой, которую ты наставлял на меня во дворе? – Зибенталь рассмеялся, Хорст тоже выдавил на своем лице кривую улыбку:
– Не думал я, что Аннет копается в моих бумагах. Спасибо, буду теперь от нее прятать документы. Надо же, встречаешь черт знает где родственника из Штутгарта и он рассказывает, чем ты занимаешься в «секретной» боннской конторе. Ох уж эти женщины, везде суют свои длинные носы…
Хорст пододвинул Артуру свой коньяк, заказал еще и демонстративно посмотрел на часы. Зибенталь с жадностью выпил и с обидой сказал:
– На время посматриваешь. Понимаю, отделаться от меня хочешь… От родственника своего.
Артур уже захмелел, и в его голосе послышались плаксивые нотки. Хорст, отвернувшись, досадливо поморщился:
– Ну что ты, старина! Просто дела в конторе. Надо мне позвонить срочно.
Он встал, подошел к стойке бара, улыбнулся бармену и показал ему на телефон. Тот кивнул. Хорст снял трубку и набрал номер:
– Алло, это контора «Майнц-Телефункен»? Да, да, торговое представительство в Рейн-Вестфалии… Это говорит Хорст Фромм, представитель центрального налогового отделения Боннского управления, из отдела внешней торговли. Я договаривался сегодня на три часа. Как с кем? С господином Гизевиусом. Почему не может? Он сейчас разве не на службе? Странно… А с кем я разговариваю, простите? – Хорст недоуменно посмотрел на трубку пощелкал рычагами аппарата: – Что за черт, разъединили…
– Эй, Хорст, бросай трепаться, иди лучше выпьем! Сегодня я, видимо, не найду эту дурацкую картонажную богадельню, да и триста марок надо помянуть…
Похлопывая по спине подошедшего родственника, Зибенталь осушил новый бокал с коньяком.
– Нет, нет. Здесь что-то не так… И голос незнакомый. Позвоню-ка я еще разок этому Гизевиусу…
В это время в кафе с шумом ворвалась группа туристов, увешанных фотоаппаратами и одетых так, будто им предстояло восхождение на Джомолунгму. Один из солидных мужчин, в шортах цвета хаки и темных очках, запасся даже здоровенным ледорубом, нелепо торчащим из его рюкзака. Компания набросилась на пищу, которую им, очевидно, приготовили заранее, и стали ее с аппетитом поглощать, пока Хорст Фромм опять безрезультатно дозванивался в «Майнц-Телефункен».
Когда он снова вернулся к столику и закурил, нервно похлопывая ладонью по колену, Зибенталь придвинул ему коньяк и булку с ветчиной:
– Не расстраивайся, дозвонишься потом. Выпей. Хочешь, расскажу случай из своей жизни? Когда я гостил у двоюродного брата отца в Саарбрюккене, то познакомился там с одной прелюбопытной дамой. На первый взгляд она ничего собой не представляла, но была у нее одна маленькая странность. Она целыми днями бродила с ворохом газет под мышкой и чуть что – бух задницей на лавку и давай шелестеть страницами! Она читала все подряд. И «Беобахтер», и спортивные газеты, и светские хроники. Ты представляешь, светские хроники, кто с кем развелся, кто с кем играет в гольф или уединяется во время вечерних конных прогулок… Ну да я не то…
Зибенталь уже окончательно захмелел и стал путаться в словах. Фромм критически посмотрел на него, затянулся сигаретой, стряхнул пепел в пластмассовую пепельницу, застегнул верхнюю пуговицу рубашки.
– Нет, здесь что-то не так. Позвоню-ка я еще раз…
Пока он звонил, Зибенталь залез в бумажник и пересчитал наличные деньги, то и дело роняя на камень мощеного дворика пфенниги, визитные карточки и маленькие фотографии, похожие на порнографические открытки:
– Эх, дьявольщина, триста марок… Триста! А, Хорст. Садись, хватит бегать туда-сюда. Ты дозвонился? Ну чего? Опять нет твоего Гиневиса?
– Гизевиуса. Теперь там вообще никто не подходит.
Хорст подсел к Зибенталю и стал рассеянно смотреть, как за соседним столиком туристы пожирали ветчину с овощами и активно откупоривали баночное пиво. «Гессер» был немного перестоявшим. Он бурно извергался из-под сорванных язычков.
Неожиданно где-то недалеко, нарастая, завыли сирены пожарных машин и едва заметно потянуло дымком. Фромм тревожно завертел головой, пытаясь определить, откуда идет этот запах:
– Не нравится мне все это.
– Да брось ты, заладил: не нравится, не нравится. Вот ты лучше дальше слушай. Ну, та бабенка в принципе ничего была. Немного перезревшая, но кое-что умела. Знаешь, штучки там разные.
Зибенталь, пьяно мотая головой, сделал неопределенный жест рукой:
– Ах да, я не совсем про нее. Так вот, у нее была подруга. Пошла она как-то раз в магазин, ну подруга эта с дочкой. И потеряла там ребенка в толпе. Представляешь, дура. Кхе, кхе… Искала, искала, потом смотрит – идет дочка, но будто года на два младше. Ну не отличишь, и платье такое же. Она к ней. За руку хватает, глаза квадратные, не поймет, в чем дело. А тут еще такая же девочка, но постарше. У нее даже припадок случился. Вдруг прибегает какая-то взбешенная женщина: чего вы, мол, мою дочь хватаете? Смешно? Оказывается, муж этой подруги был в разводе с той…
Было очевидно, что Зибенталь окончательно запутался, и Хорст перебил его:
– Слушай, Артур, меня уже подташнивает от твоих вечных историй. Надоело. Опять напился в полчаса… Тебе еще фабрику искать. Я пойду уже, если будет время, загляну к тебе. Пока!
Фромм шлепнул толстяка по ладони, которой тот попытался загородить ему путь к выходу и, перепрыгнув через кучу набросанных рюкзаков туристов, выскочил на улицу.
– Оказывается, это была дочь того парня, то есть сводная сестра, родная, но свободная… Эй, Хорст! – понеслось ему вслед.
Не оборачиваясь на крики Зибенталя, которые потонули в нестройном хоре туристов, затянувших что-то о полях и лесах, Фромм свернул за угол массивного здания старой постройки и вышел на центральную площадь рядом с кирхой.
Здесь в воздухе уже отчетливо пахло дымом. На площадь, чуть не налетев на Фромма, выскочила пожарная машина с включенной сиреной. Нетерпеливо сигналя и сверкая огнями, она въехала в одну из узких улочек и скрылась в ее искривлениях. За ней гурьбой пронеслись мальчишки на велосипедах, изо всех сил нажимая на педали. Хорст вышел на середину площади и поднял голову.
Над магистратом, вернее, за ним поднимался густой столб черно-синего дыма и уносился в сторону леса, на юго-восточную окраину Грюнешвейга. Секунду поколебавшись, Хорст решительно зашагал в ту сторону. Чем ближе подходил он к месту пожара, тем более тревожными становились лица людей, запирающих свои лавочки и магазинчики. А какой-то явно полоумный седой мужчина в затертом кителе военного образца, взобравшись по лестнице на второй этаж, заколачивал крест-накрест окна. В другом месте, почти у самых флажков оцепления, на свертках и чемоданах сидела сморщенная старуха. Она, пыхтя, отбивалась от озлобленных людей разных возрастов. Это была, очевидно, ее родня, которая хотела затащить старуху обратно в дом и убрать с проезжей части ее вещи. Соседи в другое время с удовольствием бы поглазели на этот цирк и от души посмеялись. Но теперь они с тревогой высовывались из окон, рискуя свалиться на тротуар, и подозрительно наблюдали за пожарными, как бы прикидывая, справятся те с огнем или нужно готовиться к бегству, подобно беспокойной старухе, сидящей на своем барахле. Та же, оскалив вставные зубы, скрипучим голосом проповедовала своей родне:
– Да отпустите меня, никуда я не пойду! Сейчас нас начнут эвакуировать в убежища. Неужели вы не знаете, как горят старые города? Сейчас все будет в огне, как в сорок пятом при американских бомбардировках… Безумцы, дураки, спасайте письменный стол и африканские маски из отцовой комнаты, им цены нет! Да нет же, я обратно не вернусь, мне еще рано в крематорий, я еще не сумасшедшая…
Молодцы в касках, не обращая внимания на вопли старухи, тем временем устанавливали стояк тройной разводки и накручивали муфты брандсбойных рукавов. Хорст аккуратно обошел пожарных, протиснулся сквозь толпу зевак и, ловко нырнув под натянутые флажки, оказался в огороженной зоне.
– Вы куда это? – преградил ему путь полицейский.
– Я представитель центрального налогового управления, вот мое удостоверение.
Он вынул книжечку, но полицейский, косо посмотрев на нее, лишь усмехнулся:
– Очень сожалею, но вам нечего здесь делать. Бороться с огнем дело пожарных, а не налоговых инспекторов. Попрошу покинуть зону оцепления!
Хорст замялся и оглянулся на толпу. Среди ее пестроты он заметил молодого человека с квадратной челюстью, который пристально глядел на него, прямо-таки сверлил взглядом. Рядом с ним стояла подвижная палатка, продавец которой, быстро среагировав на скопление людей, бойко торговал сосисками с соусом.
Толпа вокруг ограждений с каждой минутой становилась все больше. И, как всегда неожиданно, появились телевизионщики. Бесцеремонно расчистив себе место, они установили одну камеру на подъемнике, а с другой попытались прорваться за линию пожарных машин, перегородивших улицу. Хорст еще раз огляделся. Тип с квадратной челюстью куда-то исчез. Однако Фромм ощущал, что за ним наблюдают, хотя сейчас его волновало другое. Он до сих пор не мог определить, что горит. Здание исторического музея или местное отделение Промышленного земельного банка, на верхнем этаже которого размещалась посредническая контора фирмы «Майнц-Телефункен». Густой дым и изгиб узкой улицы закрывали ему вид на очаг пожара. Хорсту надо было срочно что-то предпринять. Тем более что полицейский, видимо не желая повторять свое предупреждение дважды, уже поигрывал дубинкой, переминаясь с ноги на ногу, готовился вышвырнуть обратно за ограждения растерянного представителя налоговой инспекции.
Между тем телевизионщикам разрешили продвинуться к центру событий, и они, увешавшись сумками, магнитофонами и ощетинившись микрофонами, нагло ворвались в фургончик начальника пожарной команды, откуда тот осуществлял связь со своими подразделениями. Начальник не имел возможности оторваться от наушников и с плохо скрытым раздражением отбивался короткими ответами от длинноногой девицы с блокнотом. Та же, прижимаясь к его плечу, выведывала, каким образом происходит компенсация травм и увечий при тушении пожаров. Голос у нее был звонкий, с четкой дикцией, и говорила она очень быстро, практически без пауз:
– Ну хорошо, раз вы не знаете ничего про компенсации, расскажите хотя бы, сколько потребуется времени вашим людям, чтобы потушить, ну, например, соседнюю деревню Хейде?
– Не знаю, мне кажется, полминуты… Что?
Начальник плотнее прижал наушники к голове:
– Геннерт, что вы там делаете? Почему не можете? Крепкая? Попробуйте проникнуть со двора, но не прекращайте попыток взломать главную дверь. Поставьте к ней Кауля и Мербаха, пусть вырубят отбойником всю коробку. Об этом не беспокойтесь… Что вы хотите от меня, дамочка?