В закрытом гарнизоне
– Ну что, будем начинать? – обращается один из адмиралов к командующему, и тот величаво кивает золотом шитья на фуражке, – можешь.
Далее следует начальственная отмашка, в наступившей тишине звонко щелкают мощные динамики и с крыши школы, в небо срывается стая голубей.
– Товарищи! – делает шаг к микрофону начальник политотдела соединения. – Митинг, посвященный Дню Военно-Морского флота Союза Советских Социалистических республик, – объявляю открытым!
Вслед за этим военный дирижер взмахивает палочкой, оркестр исполняет Гимн, и все проникаются важностью события.
– Слово предоставляется командующему флотилией, вице-адмиралу Батюшкину! – торжественно продолжает начпо, когда затихает завершающий аккорд.
– Товарищи североморцы! – неспешно обозревает пространство командующий. – От имени руководства Страны, Главкома и себя лично, поздравляю вас с Днем Военно-Морского флота!
Далее возникает короткая пауза и троекратное «ура!» уносится к кувыркающимся в небе голубям.
Затем командующий толкает подготовленную накануне речь, акцентируя ее на вопросах боевой и политической подготовки, выражает уверенность в дальнейшем их повышении в пику мировому империализму, после чего передает слово представителю штаба Флота и местной общественности.
Те тоже предметно высказываются, и наступает кульминация.
Застывшие на своих местах парадные расчеты напрягаются, зрители с интересом на них пялятся, и слышно как где-то в заливе кричат чайки.
– Смир-рна! – нарушается возникшая идиллия металлическим лаем из висящих на столбах репродукторов.
– К торжественному маршу, поэкипажно! На одного линейного дистанции! Первый экипаж прямо, остальные направо, шаго-м..арш!
С последней командой парадные расчеты оживают, медь оркестра взрывается «Прощанием славянки», адмиралы и иже с ними приосаниваются, а первый экипаж рубит строевым в направлении трибуны.
Сине – белое, с серебряным наконечником, знамя чуть колышется впереди строя, двести сорок, в надраенных до зеркального блеска ботинках ног, мерно попирают брусчатку площади, и в унисон им фонят стены близлежащих домов.
На подходе к трибуне в офицерских шеренгах дружно рявкают «и раз!», руки марширующих прижимаются к бокам, а нимбы белых чехлов на головах, вздергиваются вверх и вправо.
В ответ военачальники прикладывают руки к козырькам и делают подобные египетским сфинксам, лица.
Вслед за первым, перед трибуной и бурно выражающими удовольствие зрителями, теперь уже под звуки «Встречного марша» проходят второй и третий экипажи.
– Хорошо идут! – наклоняется представитель штаба флота к командующему и тот величаво кивает, – хорошо.
Когда же на площадь ступает последний, в дальнем ее конце возникает какая-то суета и крики.
Они привлекают всеобщее внимание, и в толпе зрителей раздается смех.
В нескольких метрах от последней, четко отбивающей шаг шеренги, виляя хвостами и довольно улыбаясь, гордо шествует собачья стая.
Впереди, согласно иерархии, громадный сенбернар со своей подругой колли, а за ними прочие, самых разных мастей и окраса.
Замыкают шествие несколько совсем юных щенков, дружно семенящих маленькими лапками.
– Мама, мама, смотри, военные собачки! – оглушительно визжит какая-то малышка, и смех перерастает в хохот.
А спустя час, на фуршете в Доме офицеров, отдавая дань армянскому коньяку и пайковым деликатесам, стоявшие на трибуне обмениваются мнениями по поводу завершившего парада.
– На достойном провели уровне, – солидно констатирует адмирал из штаба флота, обращаясь к командующему. – У тебя, Лев Алексеевич, – даже собаки службу знают.
– Само – собой, – отвечает тот и делает знак официанту, – повторить.
Вечером, над гремящем музыкой гарнизоном, в небо раз за разом уносятся разноцветные серии корабельных ракет.
..р-р-а! – сопровождают их восторженные крики.
И за всем этим с сопок, наблюдают «братья меньшие».
Которые тоже знают службу.
Примечания:
КДП – контрольно – дозиметрический пункт.
Режимная зона – зона особого режима, в которой стоят АПЛ
Правдоруб
Вернувшись после ночного обхода кораблей дивизии, дежурный по соединению капитан 1 ранга Охлобыстин разоблачился, водрузил шинель и фуражку с «крабом» на штатив вешалки, после чего опоясал торс пистолетной портупеей и нацепил повязку «РЦЫ» на рукав кителя.
Затем он отправил клюющего носом помощника отдыхать, уселся в вертящееся кресло перед металлическим столом с несколькими телефонами и учинил в журнале дежурного запись о проверке несения корабельной службы.
На восьми из стоящих в базе лодок она была на должном уровне, а на двух имели место нарушения.
«…Верхневахтенный АПЛ „К-240“ спал на брезентовых чехлах в ограждении рубки. При сыгрании учебной аварийной тревоги на АПЛ „К-312“, аварийная партия 1 отсека имитировала борьбу с водой без использования штатных средств и механизмов», завершил ее Охлобыстин и витиевато расписался.
Своей властью он «вставил фитили» обеим дежурным по кораблям, а завтра, после утреннего доклада адмиралу, аналогичные вставят командирам.
Еще раз пробежав глазами написанное, «капраз» удовлетворенно хрюкнул, и, закрыв журнал, с чувством выполненного долга извлек из лежащей на столе коробки, длинную «Герцеговину флор»
– М-м-м, – довольно замычал, окутавшись дымом и, вытянув ноги, уставился в темное пятно иллюминатора.
В него дробью стучал осенний дождь, на выходе из залива всплескивал далекий огонь створа, где-то в казарменном городке тоскливо выла собака.
Охлобыстин размышлял над тем, что предстояло сделать, и проникался его важностью.
Еще с курсантских времен капитан 1 ранга всячески боролся за справедливость, резал везде правду-матку и здорово поднаторел в этом деле.
Данное сказывалось на его служебном продвижении и взаимоотношениях с начальством, но свое жизненное кредо Охлобыстин не менял.
Очередной, нанесенный им по несправедливости удар, сделал его в соединении еще более известным, и капитан 1 ранга этим по праву гордился.
Тогда, как раз, завершились небывалого размаха морские учения «Океан», Флот показал свой ядерный оскал акулам империализма, и в его передовое соединение нагрянул сам маршал Гречко с многочисленной свитой.
По этому поводу состоялся торжественный смотр, а затем всех офицеров собрали в гарнизонном ДОФе.
Далее были выступления Маршала, Главкома и Начальника Главпура*, читка приказа о присвоении очередных воинских званий и вручение наград, а также ответные речи награжденных.
– А теперь вопросы, – милостиво кивнул Маршал командующему соединением, и тот продублировал его веление залу.
Зал ответил скрипом кресел, тихим покашливанием и полетом жужжащей мухи.
Когда же этот звук затих, там поочередно материализовались назначенные политотделом «дежурные» и огласили заранее подготовленные вопросы.
Все они касались того, что могло понравиться главному стратегу, и он привычно на них ответил.
– Так, еще вопросы? – обвел глазами зал командующий и напрягся.
В третьем ряду, в центре, вверх поднялась рука с четырьмя золотыми нашивками, и вставший представился – капитан 2 ранга Охлобыстин!
Сидевший позади командующего начальник политотдела стал потеть, а его сосед, начальник особого отдела, подозрительно уставился на самозванца.
– Мы вас слушаем, товарищ Охлобыстин, – последовал кивок Маршала, – говорите.
– Я хочу сказать о той несправедливости, в которой находится Военно – Морской Флот, – значительно произнес оратор, и все навострили уши.
– Однако, – покосился Министр на сидящего рядом главкома, и тот беспокойно заворочал шеей.
– Насколько известно всем здесь присутствующим, – невозмутимо продолжал Охлобыстин, – командиры дивизий РВСН базирующихся на суше, по должности являются генералами.
В то же время командиры наших стратегических подводных ракетоносцев, не уступающие им по мощи и несущие боевое дежурство у берегов вероятного противника, всего лишь капитаны 1 ранга.
Это несправедливо, товарищ маршал!
В зале наступила грозовая тишина, а в заднем ряду под кем-то сломалось кресло.
Озадаченный Министр прозрачно воззрился на Охлобыстина, потом перевел взгляд на Главкома, и тот стал наливаться краской.
Дело в том, что этот вопрос уже давно витал в морских штабах, но озвучивать его на высшем уровне никто не решался.
Как и его грозный предшественник, Гречко не питал особой любви к флоту и все, касающееся его, считал второстепенным.
– К-х-м, – сказал Министр, после чего выпил стакан боржома и разродился ответной речью.
Из нее следовало, что Партия и Правительство уделяют особое внимание Флоту, который располагает всем необходимое для решения поставленных перед ним задач, командиры ракетоносцев имеют те звания, которые заслуживают, и ни о какой несправедливости не может быть и речи.
– А за прямо поставленный вопрос благодарю, – сказал в завершение Министр. – Можете обращаться ко мне и впредь. Я всегда выслушаю.
Затем действо закончилось, плотно отобедав, высокие гости отбыли в столицу, а над Охлобыстиным стали сгущаться тучи.
Однако гром не грянул.
Спустя некоторое время, в громоздком военном механизме что-то со скрипом провернулось, из Москвы последовал высочайший Указ, и в среде командиров подводных ракетоносцев возник первый адмирал.
Данное в подплаве восприняли на «ура», начальство сменило гнев на милость и Охлобыстину присвоили очередное звание.
А он, между тем, размышлял над новой несправедливостью.
Она касалась различия в головных уборах высших и старших офицеров Армии и Военно-Морского Флота.
И если армейские генералы и полковники носили овеянные героикой гражданской войны серебристые папахи, то равные им по званию на флоте, довольствовались почти цивильными каракулевыми шапками.
– Непорядок, – решил Охлобыстин и обратился, как водится, «по команде».
А когда сверху поступило грозное «отказать», он вспомнил последние слова маршала.
– Ну, на нет и суда нет, – докурив папиросу, воткнул ее Охлобыстин в медь пепельницы и решительно выдвинул из стола верхний ящик.
– Тэ-экс, – положил перед собой лист бумаги и вверху, в центре, аккуратно вывел, «Рапорт».
Далее, сославшись на высочайшее разрешение, он обстоятельно изложил суть проблемы, а поутру, сменившись, отправил свое творение Министру, заказным письмом.
Прошел месяц и Охлобыстина вызвал командующий соединением.
– Так, значит, говоришь папахи? – предложив сесть, открыл он сафьяновую папку.
– Именно так, товарищ адмирал, – последовал ответ. – Они.
– В таком случае ознакомься, – протянулась к нему рука с бумагой, – лично.
Охлобыстин осторожно принял документ – это был его рапорт.
Судя по красному, с входящим номером штемпелем, он прошел регистрацию в Министерстве обороны, а вверху слева, синим карандашом было размашисто начертано «Выдать в порядке исключения папаху. Гречко».
Получил ли ее борец за справедливость, история умалчивает.
Но по прошествии не столь долгого времени, флотские адмиралы и капитаны 1 ранга стали щеголять в весьма модных, нового образца шапках.
Куда до них папахам!
Картина Репина «Приплыли»
Отдав интернациональный долг дружественному Египту, большой противолодочный корабль «Адмирал Зозуля», возвращался в родную базу.
Позади осталась знойная Александрия, впереди ждал родной Североморск и сам Главком ВМФ, лично пожелавший встретить героев.
Размерено текла корабельная вахта, турбины пели свою монотонную песню, счетчик лага исправно отсчитывал пройденные мили.
На подходе к Северному морю корабль попал в сильный шторм и лишился якоря.
Данное, как водится, было занесено в вахтенный журнал, а командир сильно озаботился.
Вернуться в базу с одним якорем было неприлично, а в присутствии грозного Главкома, еще и чревато.
Но, как известно, неразрешимых ситуаций на флоте не бывает, и к командиру был вызван боцман, получивший приказ изготовить из подручных средств новый якорь.
Средств таких, в виде деревянных брусьев, на корабле имелось предостаточно и, вскоре, в одном из его вспомогательных помещений, запели пилы и застучали молотки.
– Давай, давай, шевелись, лишенцы, – расхаживал рядом с умельцами боцман и выдавал то, что на флоте называется «цу».
А спустя сутки, на палубе в районе бака, сиял кузбаслаком новый якорь, практически неотличимый от утопшего.
– Молодец, боцман, хорошо служишь – сказал мичману командир. – Давай вооружай его и в клюз*.
– Есть! – довольно гавкнул и отправился выполнять приказ
Через пару часов, мускульными усилиями десятка крепких рук и словесными – боцмана, муляж красовался на штатном месте, и корабль вновь обрел военно-морскую красоту.
А чтобы якоря не отличались (второй изрядно засолился) его тоже пролачили.
Спустя несколько суток, взвыв сиреной, БПК величаво входил на рейд Североморска, где его ждала густая толпа встречающих.
Впереди, на украшенной транспарантами стенке, сам Главком со свитой, похожий в громадной фуражке на мухомора, рядом сияющий медью оркестр и несколько военных корреспондентов с «лейками»*, а позади все остальные, праздничные и с цветами.
Молодца командир, даже якоря сияют, как у кота яйца! – бросил Главком Начпуру* и тот сморщился, поскольку был интеллигентом.
Далее был начат маневр швартовки, и корабль стал плавно подходить к стенке.
В точно назначенное время мегафон рявкнул, – отдать правый носовой! – и в воздухе весело загремели смычки.
Затем с бака последовал неожиданный доклад, – якорь встал!! – и, вслед за этим, подобно фантому, тот возник из пучины.
– Картина Репина «Приплыли», – проблеял в наступившей тишине рубки старпом, а командир встретился глазами со стоящим на причале Главкомом, и ему захотелось в море.
Что было потом, история умалчивает.
Но что-то было. Главкомы не терпят, когда всплывают якоря.
Примечания:
– Клюз – овальное отверстие в борту,
через которое проходит якорная
цепь.
– «Лейка» – марка немецкого фотоаппарата.
– Начпур – начальник политуправления Флота.
За невестой
Над полярным гарнизоном ночь.
В небе сполохи северного сияния, рассеянный свет фонарей на улицах, тишина.
Скрипя ботинками по снегу, Серега Гладков подошел к высокому крыльцу офицерского общежития, потянул на себя дверь и оказался в полумраке холла.
В нем матово блестел пол, сонно жужжали люминесцентные лампы и скучала дежурная за стойкой.
Кивнув ей, Серега прошел по длинной кишке коридора, остановился у обитой дерматином двери, с привинченной вверху табличкой «35» и зазвенел ключами.
Холостяцкое жилье встретило застарелым табачным запахом, бульканьем горячего пара в трубах и полуночным Гимном радиоточки.
Стянув с головы шапку, а с плеч шинель, Серега определил их в казенный, тоже с номерной биркой шкаф, затем переоделся в спортивный костюм и прошел в крошечный умывальник.
Вместо воды кран выдал сиплое шипенье, и, чертыхнувшись, Гладков потянулся к заранее припасенной трехлитровой банке с водой.
Умывшись и почистив зубы, он разобрал полутора спальную кровать, погасил свет, и, раздевшись, нырнул под одеяло.
Спать не хотелось, в расписанное морозными узорами окно лился лунный свет, и Серега потянулся за лежащими на прикроватной тумбочке сигаретами.
Затем всплеснул огонек зажигалки, Гладков выдул вверх тонкую струю дыма и щелкнул кнопкой блестящего никелем у изголовья, импортного «Грюндига».
Его, после первой автономки, он купил в мурманской «Березке», что б скрашивать такие вот вечера одиночества.
Стерео чудо вкрадчиво выдало «Одинкого пастуха» Джеймса Ласта, и Сереге стало грустно.
Воскресный вечер он провел в гостях у приятеля Валеры Шадрина, где были еще два их однокашника. Все с молодыми женами и вполне довольные жизнью.
Был отличный домашний стол, один за другим провозглашались тосты, веселье лилось через край.
Затем пели под гитару, супружеские пары танцевали, а Серега им завидовал.
Его приятели бракосочетались еще во время учебы, приехав в гарнизон с женами, поочередно обзавелись квартирами, а Валерка даже произвел на свет наследника.
Гладков же остался холостяком, завис в офицерском общежитии и влачил жалкое существование.
Ему до чертиков надоели холостяцкие завтраки, обеды и ужины, казенный интерьер номера и его вечерняя пустота.
– Все на хрен, женюсь, – сказал Серега стоящему в углу шкафу, после чего ткнул в пепельницу сигарету и поплотнее укутался в одеяло.
Ночью ему снились Джеймс Ласт, овцы и почему-то пастушка. На следующее утро, после политзанятий, вернувшись в дивизионный отдел, Гладков постучал в кабинет начальника и решительно переступил порог.
– Здравия желаю, товарищ капитан 2 ранга, – подойдя к заваленному бумагами столу, бодро произнес он.
– И тебе не хворать, – просматривая очередную, кивнул тот. – Присаживайся, с чем пожаловал?
– Прощу дать мне недельный отпуск. За свой счет, – усевшись на стул, «взял быка за рога», Серега.
– Недельный отпуск это хорошо, – исполнив очередную резолюцию, мечтательно протянул начальник. – А с какого такого перепугу?
– Ни с какого, – наклонился к начальнику Серега. – Хочу съездить на родину, Алексей Степанович, жениться.
– Кх-м, – с интересом воззрился на него капитан 2 ранга. – Так сразу?
– Ну да, а чего тянуть? У нас все женатые, а я нет.
– Надоела, значит, холостяцкая жизнь?
– Надоела, – вздохнул Серега, – хочется домашнего уюта.
– Ну что ж, причина уважительная, давай, поезжай, – полистав настольный календарь, сказал начальник. – А в следующий понедельник, что б был на службе.
– Есть! – радостно пробасил Серега. – Разрешите быть свободным?
– Будь, – последовал ответ, и Гладков направился к двери.
Зайдя в свой кабинет, который он делил со Шадриным, Серега сообщил приятелю о принятом решении, и тот отнесся к известию с пониманием.
– Давно пора, – солидно изрек Валерка. – Семья, как известно, ячейка общества. Кстати, а кто невеста?
– Ее у меня пока нету, – открыв сейф, извлек из него пачку купюр и сунул ее в карман Серега.
– ?!
– Ну да, пока, – многозначительно поднял палец вверх Гладков. – Но будет. В самое ближайшее время.
После этого, распрощавшись с приятелем и оставив его в неведении, Серега направил свои стопы в поселок.
Там он для начала посетил кассу аэрофлота и приобрел билет на ночной рейс до Архангельска, а затем общежитие, где переоблачился в парадно-выходную форму, дополнив ее белым шерстяным шарфом и щегольской, с золотым крабом мичманкой.
– КрасавЕц! – похвалил он себя, поглядев в зеркало, после чего прихватил дорожный кофр, и, покинув приют холостяков, монолитно зашагал в сторону морпричала.
На дворе чувствовалась весна, с крыш капало, в заливе орали чайки.
Спустя час, белоснежная рейсовая «Комета» доставила Гладкова в числе немногочисленных пассажиров в Мурманский морской порт, откуда, на такси, он проследовал в «Березку».
Там предстояло купить подарки единственному для Сереги родному человеку, каковым являлась его тетка по линии отца, Варвара Марковна.
Родители Гладкова погибли на лесосплаве, когда ему было пять лет, одинокая тетка взяла его к себе и воспитала как сына.
Потом были служба на флоте и учеба.
Все это время они состояли в переписке, а став офицером, Серега регулярно слал Варваре Марковне денежные переводы и изредка наезжал в гости.
В последний раз он был у нее пару лет назад, и тетка предлагала высватать племяннику невесту.
– Возьмешь нашу, поморскую, – певуче говорила она. – Оне лучше городских, надежнее.
Тогда Серега только посмеялся, а затем понял – все правда.
Еще во время учебы в Москве у него была девушка. Сначала они встречались, и дело шло к свадьбе, а затем, когда Гладкова распределили в Заполярье, любовь растаяла как дым.
Затем была еще одна, с которой Серега познакомился, отдыхая после похода в военном санатории в Крыму, и история повторилась.
– Права ты была, Марковна ох как права, – пробормотал Серега, глядя в лобовое стекло несущейся по проспекту «Волги».
– Чего? – не понял его таксист.
– Да это я так, мысли вслух, не обращай внимания.
«Березка» встретила несколькими болтающимися у входа фарцовщиками, важно дефилирующими по ее залам покупателями и обилием импортных товаров.
Для начала Гладков купил тетке шикарного вида пуховую шаль, пару металлических банок цейлонского чая, три бутылки рому и две коньяка (Марковна любила пунш по северному), к этому присовокупил несколько палок финской «салями» и красный шар швейцарского сыра, после чего расплатился чеками и загрузил все в кофр.
Далее он перешел в ювелирный отдел, где приобрел обручальные кольца – себе, предварительно померив, и невесте, выяснив, что размер при необходимости можно поменять.
Затем, с чувством выполненного долга, Серега оставил магазин, сел в ожидавшее его такси, и оно понеслось в сторону аэропорта.
На город опускались сумерки, в небе зажигались первые звезды.
Затем были несколько часов ожидания, ночной полет под убаюкивающее гудение турбин воздушного лайнера и посадка в Архангельске ранним утром.
– Ну, здравствуй, родина, – сказал Серега, спустившись по трапу, и с удовольствием вдохнул морозный воздух.
Добравшись до городского автовокзала, он нашел на табло с расписанием знакомый районный центр, купил в кассе билет и, до отхода автобуса, решил выпить кофе в уже работающем буфете.
– А может чего покрепче, товарищ старший лейтенант? – оценивающе оглядев рослую фигуру офицера, – заиграла глазами разбитная буфетчица.
– Рано, – подмигнул ей Серега, и, расплатившись, отошел к стоящему у окна столику.
Кофе был крепким и горячим, за стеклом рождалась алая заря, а в душе ширилась и росла надежда.
Поездка до располагавшегося в нижнем течении Северной Двины райцентра заняла ровно час, и когда мартовское солнце выкатилось из-за верхушек сосен, Гладков стоял на его центральной улице.
За прошедшие два года, здесь ничего не изменилось.
Напротив, через дорогу, монументально высилось рубленое, с красным флагом, здание райисполкома, рядом с ним белел афишами клуб и располагалась чайная, а далее тянулась череда с высокими крышами изб, над которыми в небо поднимались белесые столбы дыма.
Изредка проходящие по деревянным тротуарам местные жители с интересом поглядывали на Серегу, кивали ему как знакомому, и он им отвечал, – здравствуйте.
Теперь предстояла последняя часть пути, и, подхватив кофр, Гладков направился в сторону чайной.
Рядом с ней, с философским видом, стоял запряженный в розвальни мерин, а чуть дальше видавший виды «ЗИЛ», с затянутым тентом кузовом.
В чайной витал свежий запах пива, на обитой жестью стойке парил здоровенный, надраенный до зеркального блеска самовар, краснощекая буфетчица что-то щелкала на счетах, а за одним из столиков неспешно прихлебывали из кружек и закусывали вяленой рыбой два молодых парня и кряжистый, с бородой старик, в расстегнутом полушубке.
– Привет честной компании! – подойдя к ним, сказал Серега.
– Здорово, паря, – солидно кивнул старик, и парни сделали то же самое.
Далее Гладков назвал теткину деревню, которая была в пяти километрах от райцентра, и поинтересовался, не едет ли кто в ту сторону.
– Не, командир, мы в другую, – сказал старший из парней, и младший звонко повторил, – в другую.
– Ну, а ты, отец? – обратился Серега к деду, который в очередной раз приложился к кружке.
Тот неспешно ее опорожнил, довольно крякнул, и, огладив бороду, прогудел, – еду.
Спустя несколько минут они вышли из чайной, Егор Захарыч, так звали старика, – проверил упряжь, и сани, с устроившимся позади Гладковым, плавно тронулись в путь.
– А ты СЕргий, ежели не секрет, к кому? – поинтересовался на выезде из райцентра Захарыч и звонко чмокнул губами, – но, Ларька!
– К Гладковой, Варваре Марковне – поудобнее устраиваясь на застланном полстью сене, и, с удовольствием вдыхая запах тянущегося по сторонам хвойного бора, – ответил Серега.
– Знаю такую, – кивнул треухом дед. – Она работала у нас в леспромхозе, нормировщицей. Так ты ей сын?
– Ага, – сдвинул на затылок мичманку Серега. – Вот, приехал на побывку, – и стал жевать вытянутую из сена травинку.
– На побывку, это хорошо, – одобрительно изрек Захарыч. – Сам служил, понимаю..
Затем он сообщил, что в войну оттрубил на флоте целых семь лет, потом ловил рыбу и валил лес, а теперь на пенсии.
– А чего без жонки, али холостяк? – снова чмокнув на Ларьку, обернулся дед к Гладкову.
– Вот за ней и еду, тетка обещала засватать, – подмигнул ему Серега. – Как, есть тут у вас девки?