Взрослые быстро привыкли к тому, что им помогает хороший мальчик Рома. Поначалу Рыжий обрадовался, поняв, что его услуги более чем востребованы. Когда он спрашивал, нужна ли помощь, взрослые с удовольствием поручали ему всякие дела. Однако постепенно это все больше становилось в тягость. Ему уже не приходилось искать себе работу, работа находила его. Те, кому требовался помощник, сами сразу шли к Рыжему. Его уже запросто могли оторвать не только от игр, но и от уроков. Он практически перестал общаться с друзьями, ведь, не успевал он закончить одно дело, его уже ждали для другого. Однажды он случайно услышал, как две бабушки спорили, к кому из них пойдет на грядки Рома. И даже когда он возвращался довольно поздно домой, валясь с ног от усталости, его запросто мог призвать на помощь очередной нуждающийся. Никому отказать добрый пионер не мог. Все, что он получал взамен, – слова:
– Какой хороший мальчуган! Вырастет настоящим человеком!
И день ото дня ему все меньше хотелось становиться этим самым «настоящим человеком», потому как вокруг «ненастоящие люди» жили и радовались, а не падали к ночи в постель без сил и с ноющими мышцами.
Как-то Рыжему нужно было готовиться к контрольной. Он весь вечер просидел за учебниками и, конечно же, не смог совершить свой привычный рейд помощи. Когда же он на следующий день пришел к старушке, которой каждый день помогал по хозяйству, та встретила его с холодным негодованием и довольно жестко отчитала, что, мол, у нее было много работы: и поливка, и уборка, – а он, такой-сякой, не пришел на помощь. «Настоящие пионеры так не поступают!» – прибавила она. Рыжий и после продолжал наведываться к этой старушке, однако теперь трудился у нее без особого удовольствия.
Добрый мальчик все чаще замечал, что к нему относятся как к работнику, а не как к помощнику. Его уже не просили, а приказывали; могли бесцеремонно отчитать и даже нагрубить. Но больше всего его поражало, что те, кому он помогал, сами в этот момент могли ничего не делать. Приходит старушка, дает ему задание и отправляется дальше трепаться с подружками на лавочке, пока Рыжий перелопачивает ее огород; а потом еще и наорет, если он сделал что-то не так или, по ее мнению, недостаточно много и быстро.
Самое обидное было в том, что то же самое происходило в его родном доме. Родители Рыжего не только не замечали, что их сына эксплуатирует весь двор, так еще и переложили на него все то, чего не желали делать сами. Рыжий получал взбучку за не вынесенный вовремя мусор, тогда как отец который час кряду пялился в телевизор, и метался по квартире с пылесосом, в то время как его мама штукатурила личико перед зеркалом, чтобы отправиться в гости.
Однажды старушки попросили Рыжего сколотить для них новую лавку вместо сломанной. В качестве стройматериала они сказали взять доски, громоздящиеся у забора. Тот безропотно выполнил просьбу. Спустя день выяснилось, что доски вовсе не бесхозные. Когда же на старушек накинулся рассвирепевший хозяин стройматериала, те ответили:
– А мы почем знаем? Ромка их взял, с него и спрос.
Конечно же, взрослый мужик не стал бить за воровство чужого сына. Он поступил, по мнению Рыжего, намного хуже – пожаловался его отцу. Просто мужик не знал, как поступает этот родитель со своим чадом за любую провинность…
После этого Рыжий неделю не появлялся во дворе. Не только оттого, что у него все тело было в синяках, оставленных шлангом от стиральной машинки. С той поры внутри у него словно что-то надломилось. Первым делом он снял с шеи красный галстук и поклялся больше не надевать его даже в школу. А потом он несколько дней кряду, поджав ноги к груди, сидел на кровати и, силясь, чтобы не рыдать, сжимал в пальцах черный стержень, которым неумело водил по альбомному листу. На белом бумажном поле возникли несколько трехэтажек и пятиэтажка, ряд частных домишек с огородами бабушек – его родной двор, а над ним нависло черное нечто, сплошь состоящее из клыков, шипов и щупалец. И кровь полилась рекой… Так на свет появился его первый монстр.
Когда Рыжий вновь вышел на улицу, он схватил пластмассовый пистолет и прямиком отправился к мальчишкам, играющим в войну на заброшенной стройке. А всем встреченным по пути своим бывшим работодателям нагло отвечал, что занят. И, что удивительно, с тех пор Рыжий из «хорошего мальчика» превратился для всех в «хама» и «негодника». При этом всех его друзей, которые не геройствовали на трудовом фронте, таковыми никто не считал. Рыжий все равно до самого окончания школы продолжал следить за порядком дома. Да только делал это уже не по зову сердца, а потому что до смерти боялся отца. Хотя порой природа брала свое – врожденная доброта иногда растапливала сердце творца. Бывало, когда его о чем-то просили, он не мог отказать. Точно так же, как не смог однажды отказать бывшему однокласснику по прозвищу Краб…
В тот день, когда Рыжий изобразил разрушившее мост и утопившее теплоход речное чудовище Рамшок, произошел один из тех редких случаев, когда творец по совету приятеля Сашки Карасева все-таки перешагнул через свои принципы и проявил жесткость. Он вернулся в квартиру, все так же переполненную пьяными телами и пропахшую спиртным, и, не обращая внимания на реплики Басмача и его друзей, распахнул на кухне и в зале форточки.
– Пьянка окончена! – объявил он.
Басмач, опешив от такого заявления, поднялся, хрустнув костяшками пальцев.
– Еще шаг – и я вызову милицию! – решительно предупредил Рыжий.
Басмача это только раззадорило.
– Стучать, значит, побежишь, – кровожадно усмехнулся он.
Но Краб удержал приятеля: мол, не надо. Паразиты всегда чувствуют, когда можно наглеть, а когда целесообразнее сдать позиции. Ведь иначе можно потерять жертву…
– Вовка, ты уж извини, – сказал ему Рыжий, – но я больше не могу тебя вписывать. Ищи другую квартиру.
– Ромка, ты чего? – захлопал глазами Краб. – Ты ведь знаешь, что мне некуда идти. Да и денег нет. Ты ж видел – я у тебя сегодня занимал.
Сердце Рыжего сжалось. Он все это прекрасно знал и едва не сдался. И все же собрал волю в кулак и покачал головой:
– Я тебя впускал всего лишь на неделю. Срок истек год назад.
– Куда же я пойду?
– Меня это не должно волновать. У тебя есть друзья, попросись к ним.
Краб с сомнением покосился на собутыльников. Басмач все еще сжимал и разжимал кулаки, мучаясь единственным доступным ему в жизни философским вопросом: бить или не бить? Заметив это, Краб понял, что выбор «бить» окончательно лишит его шансов остаться в квартире. Так хоть есть возможность с утра извиниться, глядишь, Рыжий и смягчится…
– О, у Славяна Тарасова вроде предки на даче. Пойдемте к нему бухать? – предложил Краб товарищам и принялся подталкивать их к выходу.
– Ты тоже, пожалуйста, иди на хер, – сказал Рыжий попытавшейся обнять его на прощание Людочке. – Спасибо, что заглянула, и забудь сюда дорогу.
Девушка пораженно захлопала ресницами.
– Я сказал, выметайся!
И прихватив этюдник, Рыжий побрел в свою комнату. Скоро сдавать экзамен, нужно подготовиться и выспаться.
– Ром, завтра поговорим. Окей? – бросил Краб ему в спину.
Творец не ответил, лишь молча захлопнул за собой дверь.
2
Утром впервые за год творец проснулся в тишине. Он уже и забыл, как прекрасен бывает покой. В квартире по-прежнему царил вчерашний кавардак, но это Рыжего не расстроило. Ведь он знал, что теперь наведет порядок и наконец заживет так, как нравится. Он вынес на кухню магнитофон, врубил свой любимый «Крах». Загремело хриплое пение его приятеля Сергея Койота: «Я устал быть загнанным в яму, где из стен вырастают ножи…» Рыжий скривился и вырубил магнитофон. Сегодня ему почему-то не хотелось слышать ничего мрачного. Он разыскал в комнате другую кассету своего бывшего музыкального коллектива – акустический концерт, записанный в период тоски Сергея Койота по его музе. Рыжий вставил ее в магнитофон, вдавил Play. Все тот же голос, но теперь уже без хрипоты и надрыва, спокойно и весело запел: «Если нет голоса, пой душой…» То что надо! И душа Рыжего пела, когда он мылся, чистил зубы, подметал и сгребал со стола грязную посуду. Он не спеша поел, сообразив завтрак из остатков вчерашней закуски.
Стрелки стоявших на холодильнике часов между тем показали половину девятого. Рыжий прикинул: до экзамена еще целых полтора часа. Творец обычно убивал время, рисуя монстров. Рыжий и на этот раз достал чистый лист и долго смотрел на него. Да только сегодня почему-то ничего жуткого в голову не лезло. Тогда он нацарапал в углу «Вясна», и под черным стержнем возникли какие-то детские каракули: цветочки, травка и глупо улыбающееся солнышко. Какое-то время Рыжий рассматривал сей шедевр, поражаясь сам себе, а потом быстро дорисовал цветочкам зубы, травкам – окровавленные шипы, а солнышку – идиотский оскал.
– Так-то лучше, – кивнул он и рассмеялся.
На сотворение «Вясны» у него ушло минут десять, так что время до экзамена это не особенно сократило. «Когда в жизни все отлично, даже время убивать не хочется», – подумал творец. Тогда он взял этюдник и наконец посвежевший и вполне довольный жизнью вышел из дома. На чистом голубом небе уже сияло солнце. Рыжий было собирался срезать путь через излюбленные гаражи, однако на этот раз передумал – вышел на центральную улицу и неторопливо побрел к университету. Спустя пару кварталов Рыжий поймал себя на том, что улыбается прохожим. Он понял это, перехватив пару ответных улыбок, в том числе от белокурой голубоглазой красотки. Он аж остановился и проводил ее взглядом. Не показалось ли? Девушка еще раз оглянулась и опять улыбнулась. Навстречу шла дамочка с отпечатком предрабочей заполошенности на лице. Она вела за руку девочку лет шести, которая плелась следом, словно узник в кандалах, видать, в так нелюбимый ею детский сад. Малышка, раскрыв рот, уставилась на веселую физиономию Рыжего. Тот состряпал в ответ гримасу, девочка засмеялась и, спотыкаясь, весело поспешила за матерью.
Едва Рыжий вошел в университет и распахнул дверь аудитории, в бочку меда его отличного настроения обрушился целый таз дегтя. «Все будет нормально, – мысленно шепнул он себе. – Главное, не делать глупостей, не спорить, сдать этот чертов предмет и перейти на следующий курс…» И двинулся вперед, стараясь не смотреть на заведующего кафедрой, сгорбившегося в лакейской позе над партой. Несложно было догадаться, над кем тот так трепетно нависает: в одной группе с Рыжим учился сын самого декана. Едва добравшись до своего места, Рыжий понял, что нормально не будет: завкафедрой заметил его и метнул в его сторону колючий взгляд.
Рыжий не мог объяснить причину их давних разногласий. Вроде у него с заведующим кафедрой никогда не возникало прямых конфликтов. Да и завкафедрой, спроси у него прямо, отчего тот терпеть не может своего рыжеволосого ученика, не смог бы ответить на этот вопрос. Наоборот, скорее всего, принялся бы возражать: мол, у меня нет любимых или нелюбимых студентов – все равны. Их неприязнь возникла как-то сразу, в один миг, едва они увидели друг друга. Как возникает воспетая поэтами любовь с первого взгляда, так, бывает, рождается и ненависть – тоже с первого взгляда. Правда, ее поэты не воспевают.
Рыжий в сотый раз как мантру повторил про себя, что сегодня должен сделать все по правилам, без замечаний, нареканий, покорно. Ведь в предыдущую сессию этот предмет он сдал с пятой попытки и едва не вылетел из университета. А вылететь для него – подобно смерти.
– Ну что, ты как?
Рыжий оглянулся и увидел Сашку Карася.
– Можешь не отвечать, – сказал тот, пожимая творцу руку. – По улыбке вижу, что все в норме. Неужели-таки выставил за порог своего Краба?.. Ладно, после расскажешь.
Рыжий пожал руки остальным одногруппникам, кивнул одногруппницам и, расположившись перед мольбертом… увидел натурщицу. И мысленно выругался. Она оказалась на сто процентов в его вкусе. И, как всегда, он на сто процентов знал, что у него с такой нет никаких шансов. Словно в подтверждение его слов, сидящая на табурете едва прикрытая простынкой белокурая обнаженная нимфа, заметив его взгляд, горделиво отвернулась, не забыв стрельнуть в творца своими прекрасными голубыми глазами. Так, на всякий случай. Зато стреляла профессионально, прицельно – прямо в сердце. Рыжий ненавидел в себе это мерзкое свойство – влюбляться с пол-оборота. Это только у все тех же поэтов любовь воспета как свет и счастье. Для Рыжего же она всегда несла лишь муки и мрак. Впрочем, Рыжий успокаивал себя тем, что не он один такой. Ведь практически все творцы, о которых он слышал, лишь воспевали любовь. Сами же они выгорали на ее костре дотла и уходили из жизни молодыми, причем по причине все той же любви. Рыжий заставил себя оторвать взгляд от восхитительных форм нимфы и уставился на свое рабочее поле. Вид чистого листа тут же породил желание изобразить монстра. Нет! Только не сегодня! Сегодня все должно быть по правилам!
– Молодые люди! – Заведующий кафедрой вышел на середину аудитории. – Хочу отметить, что сегодня вы не просто сдаете экзамен. К нам в университет приехал небезызвестный вам мастер Тимур Никитин. Да-да, тот самый, из столицы. Он отбирает лучших студентов для обучения в одном из самых престижных вузов страны. И обещал заглянуть в нашу аудиторию. Конечно, подобные перспективы мало кому из вас светят. Разве что некоторым… – Завкафедрой трепетно покосился на сына декана. – И все же хотя бы не ударьте в грязь лицом перед маэстро.
Услышав отпущенный в адрес отпрыска декана комплимент, Рыжий едва сдержал улыбку. Сам он считал этого паренька весьма слабеньким творцом. Нет, он вовсе не испытывал к сыну декана личной неприязни. Наоборот, они даже неплохо ладили. Просто Рыжий неоднократно видел работы своего одногруппника и объективно их оценивал. По его мнению, этому творцу недоставало мастерства. А постигнуть его тому мешала, как это ни удивительно, учеба. Всему виной раннее признание. Как сына декана, его в университете буквально «целовали в зад». А для чего стремиться ввысь, если тебя туда и так уже вознесли, пусть и незаслуженно? Все мы любим легкие пути, да только к совершенству можно прийти, лишь продираясь через тернии.
– Итак, приступайте! – дал отмашку завкафедрой.
Нимфа скинула простынку. У Рыжего закружилась голова. Ну не мог он ни на одну натурщицу смотреть просто как на натурщицу! Он взял карандаш и приступил…
– Это что такое? – Голос преподавателя раздался за спиной так внезапно, что Рыжий едва не выронил карандаш.
– А что не так? – удивился Рыжий, взглянув на свою работу.
