Сказание о Завгаре. О фантастической судьбе реального гражданина Вселенной

Краткая биографическая справка из Фантлаба:

Борис Александрович Завгородний (Родился: 20 октября 1952 г. Россия, Волгоград) – русский писатель, активист фэн-движения, журналист. За свою жизнь Борис Завгородний сменил множество профессий: был токарем, острильщиком, киноварщиком, дворником, экскурсоводом, официантом, сантехником, литературным агентом, челноком-торговцем и даже издателем.

Известен всему миру как «советский фэн №1» (поскольку первым из российских любителей фантастики попал в международный справочник «Fandom Directory»). Бессменный председатель волгоградского КЛФ «Ветер времени». Один из организаторов фэн-премии «Великое Кольцо». Участвовал в издании многих фэнзинов, в том числе «Шалтая-Болтая», который по итогам «EuroCon-2006» был признан лучшим фэнзином Европы.

Организовал Фэндом Волгограда, посетил почти все конвенты России и побывал на конах Болгарии, Венгрии, Сан-Марино. Провёл в 1991 году «Волгакон», один из самых известных конвентов нашей страны.

Лауреат премии «Малый Странник» -1994 как «человек-легенда российского Фэндома». Лауреат приза «Звезда Фэндома».

Как издатель выпустил несколько малотиражных книжных серий, в которых увидели свет дебютные книги молодых отечественных фантастов, а также антология «Киберпанки на Волге» (рассказы Брюса Стерлинга и Пола Ди Филиппо). В 1995 году был ответственным секретарём литературной премии «Странник», вручаемой на Конгрессе Фантастов России.

В 2000 году Борис Завгородний в соавторстве с Сергеем Зайцевым написал фантастический роман «Рось квадратная, изначальная».

В 2002 вышла книга о Борисе Завгороднем – «И это всё о нём…». (сост. С. Мелихова).

Сайт FANDOM Волгограда:

Завгороднего называют «Фэн №1» и «основатель Фэндома». Бесспорно, что Борис является самой одиозной фигурой в Фэндоме. Его присутствие на любой конвенции делает историю. О нём пишут в фэнзинах и в официальной прессе.

Борис Александрович за свою жизнь успел поработать токарем, острильщиком, киноварщиком, дворником, экскурсоводом, официантом, писателем, сантехником, литературным агентом, челноком-торговцем, издателем. Организовал Фэндом Волгограда, посетил почти все конвенции России и побывал на конах Болгарии, Венгрии, Сан-Марино. Издал более 20 книг и провёл в 1991 году Волгакон – лучшую до сих пор конвенцию в нашей стране.

Читателю от Бориса Завгороднего

«Не люблю я писать. А читать вот наоборот – люблю до самозабвения! Прям как болезнь, как у какого-то мокреца. Сама мысль о написании такой книги зрела давно, с тех пор как я узнал, что в других странах об их Фэндомах написана куча вещей! Самая главная среди них, конечно, работа Сэма Московица, «Бессмертный шторм» – о начале становления Фэндома США, выдержавшая несколько изданий. Но есть также занимательные вещицы об Австралийском Фэндоме, печатавшиеся в фэнзине «Ментор» под редакцией Рона Кларка, и об Аргентинском Фэндоме, которые я отрывочно смог когда-то скачать в сети и которые благополучно затерялись. Там кстати, в тамошнем Фэндоме, встречались такие известные на Руси фамилии как Врангель, Юденич. Но… Как идея этой книги проникла в Сабитова, не понимаю. Я не верил в её реальность до знакомства с ним. Да и он, думаю, принял окончательное решение во время нашей встречи. Хотя в голове у него уже имелась готовая концепция, и мне она понравилась. Да и другой всё равно не было.

Написать историю Фэндома в увлекательной форме и уместить её в одной книге задача нереальная. А вот показать её через один срез, пусть даже через мою биографию, как это захотел сделать Валерий – вполне может получиться. Конечно, это будет всего лишь краешек. Моя жизнь была немыслима без фантастики и Фэндома, без фантастического слова и связанного с ним реального дела. «Пусть будет так», – согласился я.

Я не понимаю, откуда и почему взялся Сабитов. Как джинн из Лампы… Надежды на написание этой книги не было никакой. Сам бы я не справился. Никто другой из друзей Фэндома не хочет браться за этот труд. Он – человек со стороны, не фэндомовский. Как и многие, с детства увлечённый фантастикой советской и переводной. Но служба в армии не оставляет возможности присутствовать ещё где-то в нужной делу мере. Он начал публиковать фантастические рассказы во время службы. Но смог реально посвятить себя фантастике только после выхода в запас, став ветераном. И ему нетрудно оказалось войти в тему, очароваться историей Фэндома. А взгляд как бы со стороны, надеюсь, позволил осветить тему книги более непредвзято и, возможно, с неожиданной точки. Хотя… Всё равно эта история не будет полной, пока все те, кто стоял у истоков фэн-движения не напишут о своих клубах!»

Плод Дикого поля

«Не на небе, на земле…»

Прежде всего обратимся к истокам земным: географическим и генетическим. Ибо небесные нам неведомы.

Борис: Как-то попросил я маму…

Как-то попросил я маму: «Мама, напиши мне о своей жизни. Рассказы быстро забываются, а так что-то да останется. Может, и мои дети заинтересуются когда-нибудь, а может, даже и внуки, как до них-то жили их родственники…»

«Родилась я 30 ноября 1926 года в селе Средне-Погромное Средне-Ахтубинского района. Это где сейчас Волжский. До ГЭСа здесь были сёла Средне-Погромное, Нижне-Погромное, Верхне-Погромное и Безродное. Так вот, в этом селе, где-то в степи, и родилась я. На моих родах умерла моя мама, видно не было близко больницы. Из рассказа Манефы и мамы Нюры никто толком не знает, почему так случилось с моей мамой. Встал вопрос: куда девать ребёнка, то есть меня? И решили взять меня на воспитание родители моей мамы: бабушка Таня и дедушка Семен Емельянович. У них было шестеро детей – это:

1) Дядя Ваня.

2) Дядя Саша.

3) Тётя Дуся (мать Анны – моя двоюродная сестра, что живёт сейчас где-то в Бекетовке. Белова Таня к ней иногда ездит).

4) Наташа – моя мама родная.

5) Мама Нюра. Почему Нюра мама? – она меня крестила, поэтому она мне крёстная мать.

6) Манефа (все они покойники, царство им небесное).

В 1934 году умирает бабушка и меня берёт к себе мама Нюра. Как рассказывала Манефа, дедушка очень любил меня и Манефе из-за меня от дедушки здорово перепадало. Дед был очень строгим. И чуть-чуть за мной Манефа не досмотрит, он её наказывал. Где училась в начальных классах, не помню. А в 1935 году дядя Ваня прислал письмо из Средней Азии (он там служил в Армии), после службы женился там и остался жить. Точно город не помню, вроде бы Ташкент или где-то рядом. Так вот он прислал письмо и просил, чтобы кто-нибудь из родственников приехал к нему в гости – он очень соскучился по родне. И как ты думаешь, кого прислали в Среднюю Азию в гости к дяде Ване? Меня и Манефу: мне было 9 лет, Манефе 16 лет.

Помню, сначала плыли пароходом, потом долго ехали поездом. На каждой станции Манефа выходила из вагона, покупала всякое лакомство и деньги, которые нам дали на дорогу, были все израсходованы, не доехав до места. Сидим с ней на вокзале, у меня начался сильный коклюш, до рвоты; не помню, сколько мы там просидели, и на нас обратил внимание начальник вокзала. Он нас взял к себе домой. Помню, искупались в душе у него и поехали дальше (наверное, он нам дал деньги на дорогу). Приезжаем – нас встречает жена дядя Вани. Тётя Нина встретила без радости, потому как дядя Ваня сидел в тюрьме. Он работал бухгалтером и, видно, влип или проворовался. Нам нужно было уезжать домой – а денег на дорогу нет, и Манефа поступила работать в парикмахерскую ученицей, а меня определили в детский дом. Помню его, дом этот – в лесу расположен, очень красиво там было. Помню сообщение, что у нас там было землетрясение, но этого я не заметила. Не знаю, сколько месяцев Манефа работала, но однажды приходит ко мне в детский дом и говорит, что завтра едем домой в Сталинград (или ещё он был Царицын?). Я помню, было наверное тепло, связала шнурками свои ботиночки, которые мне там дали, перевесила их через плечо, пальтишко с собой взяла, и ушла из детдома. Да, ещё забыла написать. Когда мы собирались в гости к дяде Ване, мне сшили платьице, очень-очень коротенькое, видно было трусики, ну как в городе носят. А в Средней Азии узбечки или таджички (не знаю) – ходят в одежде до пят; как увидят меня в таком платье коротком, то за мной толпой бегут и улюлюкают все. Я прибежала и в слёзы: «Больше не надену такие короткие платья». Ну, короче, мы возвратились домой и жить стала с мамой Нюрой на Красном Октябре – где-то в частном секторе в небольшой кухоньке. Училась в 35-й школе. По моему, она и сейчас так называется, как-то по радио слышала. Это были, наверное, уже 3—4 классы. Не помню. А летом, когда были школьные каникулы, я с дедушкой пасла коз, овец, коров там же на Красном Октябре, в Городище – наверное, ты слышал, есть такой Городищенский район. Он нанимался пастухом, а я была подпаском – тогда так говорили. Для меня это был тяжёлый труд: особенно козы, они непоседливые, так и бегала их заворачивать в стадо. А однажды прямо на пастбище объягнилась овца и дедушка завернул мне в тряпку этого новорождённого ягнёнка, и я понесла его хозяйке домой, за что получила гостинец. Коров пасти тоже было непросто, иногда корова, как взбесится, хвост поднимет и бежать из стада, я за ней бегу, плачу и кричу ей: «Куда, гадина!». А оказывается, у них заводится на коже какое-то насекомое, оно кусает и она от укусов бесится и бежит. Зато когда наступает полдень, гоним на водопой; было такое место, течёт ручей, песочек, вот они напьются и ложатся отдыхать. А я с дедушкой обедать. Обычно на обед был кусок сала свиного, солёного, который в жару весь растопился, и хлеб. А дед, видно, был уже беззубый, хлеб обрезал, корки отдавал мне, а сам ел мякиш-серединку, и я про себя очень на него серчала. А вот бахчи он нанимался караулить, это было для меня интересно. Можно сказать, мы там с ним в степи на бахчах жили всё лето. Особенно мне запомнились вечера – мало того, что дед караулил бахчи, ещё приходили в ночь хозяева некоторых бахчей; и вот сумерки, сидят взрослые беседуют, а я прилягу на колени деда и слушаю стрекотню всей живности и свист, и чириканье, и кваканье и смотрю на чистое-чистое небо и наслаждаюсь этим зрелищем. И вот за лето, особенно когда пасли, я вся завшивлюсь. В волосах на голове полно вшей. Тогда мама Нюра смажет мне голову керосином, туго завяжет голову платком, они там подохнут, счешет густым гребешком, вымоет меня с мылом и иду я в школу чистенькая. Ещё помню, я писала тебе, дедушка очень любил меня; и вот ещё он летом работал на Волге бакенщиком (наверное, знаешь, что это такое), зажигал огни на Волге для пароходства. Домик у него был где-то на острове, что ли. И вот у него всегда собирались рыбаки. Варят рыбу, застолье, я сижу у дедушки на коленях (наверное, мне было лет 4—5, точно не помню), но помню, что эти рыбаки знали – дед сказал, что я круглая сирота и они просят меня у дедушки взять к себе в дети (тогда так говорили). Дедушка плачет, целует меня колючей своей бородой и не отдаёт. Говорит, сами воспитаем. И всегда меня жалел, подкладывал с рыбы икру варёную – очень вкусная была, особенно с окуней в мешочке (то есть в плёнке), и вот я наслаждалась ею.

Значит, вспоминаю дальше – извини за непоследовательность. Когда я жила с мамой Нюрой на Красном, она мне, уходя на работу даст задание: натаскать из колонки воды вёдрами, а меня подружки зовут на улицу и вот, чтобы быстрее натаскать, я на коромысле (знаешь что это такое – на плечи эти коромысла кладёшь, два ведра вешаешь, да ещё в руке третье) – это чтобы быстрее натаскать и на улицу играть. А игры у нас: это лапта (мячом вышибали из круга провинившегося игрока), классики, чертили на асфальте – думаю, ты все эти игры знаешь; ещё играли в прятки, в догонялки (дети как дети были). Так вот, когда я несу эти три ведра с водой (представляешь девочка лет 12—13 прёт столько груза), а соседи-бабушки пришёптываются: ведь она сиротка. Меня мама Нюра за это ругала – чтоб я постольку не носила. Потом мама Нюра выходит замуж – звали его дядя Федя. Очень был хороший человек, работал на кислородном заводе, что на Тракторном, на Южном посёлке. Он меня спокойно воспитывал, никогда не повышал на меня голос. А до него мама Нюра была замужем, он погиб в гражданскую войну. Была у неё дочь Мария – умерла от какой-то болезни. И вот дяде Феде завод даёт комнату рядом с заводом. Я перешла учиться в 12-ю школу, что около хлебозавода номер 6 на Тракторном. Когда приходится сейчас мимо неё ехать, всегда смотрю на окна своего класса – «это четвёртый этаж». Крайние три окна от хлебозавода. Здесь я окончила седьмой класс, он был тогда выпускной. Училась на хорошо и отлично. Тогда не было таких оценок: 1—2—3—4—5. А были: (отл.) – отлично, (хор.) – хорошо, (поср.) – посредственно, (плох.) – плохо и (оч. плох.) – очень плохо. Вот так сокращённо ставили оценки учителя.

Так как дядя Федя хорошо ко мне относился, мама Нюра просила меня называть его папой. Я очень стеснялась так его называть, потому что была уже взрослой девочкой, но старалась это делать. Когда он перед работой во вторую смену ложился отдыхать, просил меня его разбудить. Так вот я подхожу к кровати и тихо шепчу: папа, папа вставай. Он молчит. Тогда я громко говорю: дядя Федя – вставайте! Вот так я привыкала его называть папой. Комната, которую ему дали, была очень маленькая и они решили построить дом около кислородного завода, было там место. Немного там мы пожили и оно оказалось (это место) внеплановым. И дали план для строительства дома на Спартановке, по улице Эмбенской, 55. («Блин, почти Эмберской, а нумерация это наверное первая пенталогия и вторая. Такие вот совпадения». Прим. Завгара.) Не знаю есть ли она сейчас в таком названии. Это был уже, наверное, 40-й или 41-й год. Вот здесь тоже запомнился момент: в доме, когда южный посёлок ломали и переносили на Спартановку, было очень много гнутых гвоздей. Так вот, это была моя работа: выпрямлять гвозди. И опять лето, подружки зовут купаться на Волгу, а у меня задание. Я послушная была и старалась выпрямить сколько мне приказали – и тогда иду с подружками на Волгу. Но я знала, что мама Нюра мне не родная мама (слышала, наверное, от родственников). А на Спартановке у меня была самая лучшая подружка Надя Ляшенко (ведь помню!). И вот когда я приду к ней в гости, а её мать хохлушка, да так ласково её называет – доча, моя доча, а мне становится завидно, меня мама Нюра и не обижала, но и не сюсюкалась со мной. И вот мне захотелось, чтобы и со мной ласково поговорили, и я решила своим детским умом вызвать жалость к себе. А зимой во дворе мороз, снегу по колено. Я в одних трусах, совершенно босиком (а дома никого не было), вокруг дома не помню сколько я ходила по снегу босиком – цель у меня была простудиться и заболеть – вот тогда, я думаю, они меня сильно пожалеют. Но к счастью, я не заболела и они не узнали о моём эксперименте. Это был 1941 год, война уже началась, но Сталинград ещё не бомбили. И вот летом, это был 1942 год я пошла в кино, днём в кинотеатр «Ударник». Помню, шёл фильм «Маскарад», и ведь он совершенно не детский. Ну, я его смотрю, и вдруг кино прекращается и объявляют тревогу: над Сталинградом появились немецкие самолёты. Я прихожу домой, начинаем стёкла окон проклеивать полосками бумаги, чтобы не потрескались от взрывов. Но в этот день не бомбили.

Я после семи классов стала учиться в швейной мастерской на пошиве брюк, костюмов. Она находилась на Нижнем посёлке в доме рядом с нынешним троллейбусным кольцом. Там тогда и сейчас магазин, а с задней стороны дома была эта мастерская. А мама Нюра сначала работала уборщицей в этом магазине, потом продавцом. И вот однажды (это был, наверное, август 1942) приходит дядя Федя (вернее, заходит к нам в магазин) и говорит, что сообщили: немец подошёл вплотную к Сталинграду со стороны степи. Надо лучшие вещи все одевать на себя и эвакуироваться за Волгу. А он уходит в ополчение вместе с заводом. И вот в этот день над Нижним посёлком так низко летал самолёт немецкий («рама» – называли его взрослые), так низко, что лицо лётчика было видно и беспрерывно стрекотал пулемёт из самолёта. Все бегут, кричат, плачут. Короче, начался обстрел города. А у нас за домом было вырыто бомбоубежище, или, как называли это сооружение – щель. Такая длинная, глубокая траншея, хорошо накрыта и два выхода в концах. Вот мы, три семьи (соседи), и прятались в этой щели. Когда начался очередной обстрел, дядя Федя сидел в щели против двери. Она была открыта и его осколком в висок ранило насмерть. Он истёк кровью. Мама Нюра простынями, которые мы с собой взяли в щель, перебинтовывала ему голову – а кровь била как из фонтана. Меня мама Нюра в слезах послала в медсанбат, к военным где-то через улицу. Я бегу, плачу, свист пуль, взрываются снаряды. Рядом пробегала курица, в неё попал, наверное, осколок – закудахтала и лапы кверху. В меня же не попало ничего. Дали мне военные бинта. У них самих раненые бойцы. И так мы его ночью похоронили за домом. Сбили ящик и закопали. А когда освободили Сталинград, приехали его родители из Безродного села и забрали труп, чтобы похоронить, как положено. Жить становилось страшно…

Спартановку он не бомбил, а обстреливал постоянно. Немец стоял.., забыла, как называлось это место. Знаю – дубовая роща, там был детский летний лагерь. Вы с Наташей там отдыхали (маленькие были, 5 и 8 лет), естественно, после войны. Да, ещё немец наводил ужас на нас. Сидим однажды в щели. Тишина и вдруг свист истошный в небе. Ну, всё, думают взрослые, летит снаряд или бомба. Свист всё сильнее и сильнее, все крестятся, молятся и вдруг тишина. Оказывается, он бросил с самолёта бензобак, весь продырявленный; и вот этот свист наводил ужас. Короче, надо эвакуироваться за Волгу. Сначала вечерами утихало, мы втроём – Манефа, мама Нюра и я на лодке (чья была лодка – не знаю) – перевозили вещички свои к тёте Дусе на Скудры. Не знаю, почему так называлось это место. Там был совхоз «Ударник», где-то недалеко совхоз «Лебяжья поляна» – это и сейчас так называется. И потом переправа в городе напротив Краснослободска стала работать. В это время пошли бомбёжки, горят нефтебаки на Южном посёлке. Короче всё горит – Тракторный, Красный Октябрь, Баррикады. Было, конечно, ужасно страшно. Но выжить и спастись было важнее всего. И вот помню: на тележку погрузили вещи и пешком до переправы вереницы беженцев потянулись, в том числе и я с мамой Нюрой. Только стали подходить к Нижнему посёлку со Спартановки, он как даст по нам пулями, снарядами. Мы все вещи бросаем и в кювет вниз лицом. Затихнет, снова в дорогу. Летели пули или осколки так близко, что чувствовалось тепло, когда они пролетали мимо лица. И вот, Слава Богу, нас ни разу не ранило. И вот так мы целый день плелись на переправу, дошли, а там тысячная толпа: и военные и население-беженцы. С наступлением сумерек беззвучный катерок потянул наш паром. Ночь была лунная и вдруг над нами вспыхнула ракета. Военные поняли, что это разведка и через несколько минут (мы ещё были посредине Волги) на противоположном берегу разорвался снаряд или бомба. Метили в нас, но не рассчитали… И мы стали жить у тёти Дуси на этих самых Скудрах, а они от берега Волги рядом. А немец стал бомбить и здесь. Были убитые. И решили все эвакуироваться дальше от этого места. У тёти Дуси муж лесник, у него была лошадь, всё погрузили и на эвакопункт. Там организовано было горячее питание. Покормили нас и мы поехали дальше (не помню точностей).

Но где-то в лесу мы вырыли землянку и там зимовали 1942—1943 года. Было много военных и беженцев-мирных. Военные нас, особенно детвору, предупреждали – не поднимать никакие игрушки. Немец сбрасывал с самолёта красочные игрушки, которые, если их тронуть, могли взрываться. Но я раз не утерпела и хотела из снега смёрзшегося вытащить какой-то пропеллер, но он не поддавался мне – был сильно вмёрзший, я похвалилась, за что получила хорошую нотацию. Вот так нас (точно наверно) уберегал Бог от ранений и смерти, потому что все взрослые носили с собой «Живые Помощи». В 1943 году в феврале немца выгнали из Сталинграда, и мы вернулись в свой дом на Спартановке. Стали жить вчетвером: Манефа, я, мама Нюра и дедушка (он в войну жил где, не знаю) у сестры что ли. Манефа враз поступила на Тракторный завод, в термический цех, в контору и стала учиться в техникуме. Мама Нюра тоже на Тракторный поступила, продавцом в ларёк хлебный, а меня Манефа тоже устроила в термический пирометристкой. Это такая профессия… Печи, а чтобы соблюдать температурный режим стоят приборы, которые регулируют эту температуру. Работа мне нравилась, но платили меньше, чем на печах. Она, эта работа, квалифицировалась как вспомогательная, типа как слесарь, электрик и т. д. Поэтому со временем, когда была уже замужем, я перешла на печи работать. Платили чуть больше, и на пенсию пошла с 45 лет. Работала добросовестно, было много премий, к праздникам подарки. Помню отрез на платье, который я подарила Наташе на свадьбу, покрывало на кровать, грамоту из Министерства Сельского Хозяйства. Короче ходила в передовых. 29 лет проработала на одном месте и не жалею об этом, и вспоминаю с гордостью.

Опять про дедушку. Когда жили уже после немца на Спартановке, мы работали, дедушка дома сидел, был старенький и, наверное, больной. Не знаю, сколько ему было лет. Мы на него получали 300 грамм хлеба по карточкам. Хлеб получали в ларьке, в заводе. И вот когда я из третьей смены иду утром домой, и несу ему эти 300 грамм (а несу их за пазухой под фуфайкой, зима была), чтоб мне хлебом не пахло. Потому как очень хотелось есть. Я получала 800 грамм. Так вот, кусочек 200 грамм продашь на базаре, а остальное съешь и опять хочется есть. Так вот, когда я несу этот хлеб за пазухой, а он всё равно пахнет вкусно и я пока с тракторного приду на Спартановку (тогда не было транспорта), я эти 300 грамм, все обломаю корки, и я их не ела, а сосала, чтоб на дольше во рту был вкус хлеба. Было мне стыдно отдавать ему обломанный паёк, но он меня за это никогда не ругал.