По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 2

Пётр прекрасно знает о том, что Архангельск укреплён плохо. Есть у него и сведения относительно готовящейся шведами в следующем году новой диверсии против города, и он отправляет туда Корнелиуса Крюйса, отдав под его командование 600 пехотинцев и Архангельский полк (ещё 600 солдат) а заодно и приказав оценить укрепления на подступах к городу и при необходимости их поправить. Норвежец прибывает на место в марте 1702 года[143], со свойственной ему энергичностью принимается за дело и тут же сталкивается с сопротивлением местного воеводы Алексея Прозоровского[144]. Тот заявляет, что лично он подобных указаний от царя не получал, и помогать отказывается, а когда Крюйс начинает на него напирать, и вовсе занимает враждебную позицию. «В Архангельске правит воевода, а не вице-адмирал»[145], – объявляет Прозоровский. Дело доходит до ареста корабля Крюйса и обвинения его в коррупции, то есть в получении взяток. Тот протестует, жалуется в Москву, пытается что-то сделать своими силами, но без поддержки местной власти ему удаётся лишь слегка подправить соответствующие укрепления да понять, что нужно сделать для обороны дельты Северной Двины. В конце мая в Архангельск прибывает Пётр и до августа руководит работами по ремонту оборонительных сооружений города. Вряд ли сто́ит сомневаться в том, что при этом он использует сведения и советы Крюйса. Неизвестно, кстати, как царь отреагировал и на конфликт того с Прозоровским, да и на обвинения во взяточничестве, но, во всяком случае, наказания норвежца не последовало. Наоборот, он получает от Петра важное задание, с которым в августе[146] отплывает из Архангельска в Амстердам.

В Амстердаме Крюйсу предстоит организовать военное обучение 150 молодых людей, напечатать карты, которые он составил, закупить оружие, боеприпасы и, самое главное, – завербовать на русскую службу очередную партию опытных военных и гражданских специалистов. Пётр рискует: обиженный Крюйс может из «загранкомандировки» не вернуться, да ещё и рассказать враждебным шведам всё, что знает. А знает он много. Но Пётр верит ему, да к тому же кто может выполнить это поручение лучше, чем этот прямой и напористый норвежец? (Некоторые считают, что в качестве своеобразных заложников в России находились члены семьи Крюйса, но это не так: он привёз их в нашу страну лишь по своему возвращению из Амстердама, в июне 1704 года[147].)

В голландскую столицу Крюйс прибывает слишком поздно для того, чтобы устроить на корабли русских стажёров: команды для зимнего плавания уже сформированы. Но он не отчаивается, пишет соответствующее письмо царю, предлагает устроить часть из них на обучение гражданским специальностям, получает согласие и оплачивает их проживание за свой счёт. Набор иностранных специалистов тоже проходит непросто. В Европе идёт война за испанское наследство, Голландия участвует в ней, и опытные моряки нужны ей самой. Дело доходит до того, что в марте 1703 года местные власти приказывают Крюйсу набор персонала прекратить[148]. Тот, используя свои связи, добивается снятия запрета, и вскоре в Архангельск прибывают 64 морских офицера, а на следующий год – ещё 32. В общем же и целом он обеспечивает приезд в Россию 723 человек, включая женщин и детей[149]. Среди них находится датчанин Витус Беринг, который впоследствии станет первооткрывателем многих сибирских земель и имя которого носит сегодня пролив между российской Чукоткой и американской Аляской. Вместе с ним едет и немец Генрих Иоганн Фридрих Остерман[150], который вскоре превратится в Андрея Ивановича, станет бароном и при императрице Анне Иоанновне, племяннице Петра, будет руководить нашей внешней политикой[151].

Закупает Крюйс и большое количество оружия и амуниции. И это несмотря на то, что Голландия имеет обязательство перед Швецией такие товары России не продавать. Великое, всё-таки, дело – связи! Не лишним будет отметить и то, что в Амстердаме он ведёт активную разведывательную деятельность, собирая информацию о планах шведов. А ещё в числе привлечённых им в Россию лиц есть художники, скульпторы и архитекторы[152]. Они внесут свой вклад в строительство Санкт-Петербурга – новой столицы русского государства. Кстати, одно из первых писем об основании этого города Пётр отправляет 1 июля 1703 года Крюйсу[153].

По возвращении в Россию норвежец сразу же получает приказание Петра заняться оснащением и вооружением кораблей создаваемого Балтийского флота. Отвечает он также за возведение жилья для простых кораблестроителей, – по сути, обычных крестьян, – а также за противопожарную безопасность верфей и защиту их от наводнений. Участвует он и в строительстве Санкт-Петербурга[154]. Но главным делом Крюйса, несомненно, является возведение первой военно-морской базы России – города Кронштадта (хотя такое имя он получит лишь в 1723 году[155]).

Примерно в 30 километрах от Санкт-Петербурга, в Финском заливе, располагается остров. Финны издавна называют его Ретусаари, шведы – Рэйтшэр, а русские – Котлин. Остров этот небольшой: 12 километров в длину и менее трёх в ширину. Известен он с незапамятных времён. Есть свидетельства, что через него проходил знаменитый путь «из варяг в греки» и что был на нём город, называвшийся Котлинг[156]. При основании Петром Санкт-Петербурга военные специалисты сразу же обращают на него внимание. Уж больно удобно этот остров расположен: с обеих сторон от него – ме́ли, и крупный корабль может его миновать только по узкому фарва́теру, то есть достаточно глубокому проходу, располагающемуся рядом с его левым (если смотреть от города) берегом. Быстро рождается идея – построить на острове и рядом с ним укрепления и надёжно закрыть, таким образом, будущую столицу России от враждебных кораблей. Работы начинаются в 1703 году, и к моменту возвращения Крюйса из Голландии на Котлине уже стоят две артиллерийские батареи, а слева от него, на искусственном островке около фарватера, возвышается форт, то есть небольшая крепость, названная Петром Кроншлотом, что означает «Коронный за́мок»[157]. Строительство завершено в рекордные сроки, но какой ценой… По некоторым оценкам, из-за ужасающих жилищных условий, сырого климата и морозов (на зиму работы не прекращались) при возведении Кроншлота погибает 40.000 человек[158]. Хотя ряд историков считают, что эта цифра завышена. Руководит работами итальянец Доме́нико Трези́ни, и ниже я ещё расскажу и о нём, и о его взаимоотношениях с норвежцем.

Осенью 1704 года[159] царь приказывает подключиться к работам Крюйсу, который приступает к делу со свойственной ему основательностью. Ему помогает сын Ян. Проводятся тщательные промеры близлежащих глубин, которые подтверждают: крупные корабли могут пройти только по левому фарватеру. Норвежец велит построить себе на Котлине дом – первое жилое здание на острове. Он очень торопится. В июле этого года 12 шведских кораблей под командованием вице-адмирала Якоба де Пру уже подходили сюда и пытались высадить десант, но были отбиты. После этого они два дня перестреливались с четырнадцатью орудиями, установленными на Котлине, а потом целый месяц блокировали его[160]. Крюйс прекрасно понимает, что на следующий год атака повторится, причём силы шведов будут значительно больше. Он не ошибается: возвратившись в Швецию, де Пру письменно докладывает Карлу XII об обнаруженных русских укреплениях и рекомендует их при первой же возможности уничтожить[161]. Крюйс лично следит за строительными работами, торопит, ругается, помогает советами.

К весне 1705 года на Котлине появляется ещё три соединённые друг с другом артиллерийские батареи, и 1 июня на них устанавливаются пушки[162]. А через четыре (!) дня поутру появляется шведский флот, на этот раз под командованием адмирала Корнелиуса Анкаршерны[163]. В его распоряжении семь линкоров, каждый из который имеет на борту от 64 до 75 пушек, пять фрегатов и 11 более мелких судов. На шведских кораблях 1.000 финских солдат, которые должны осуществить десант[164]. Сила – не сравнить с прошлогодней. Шведы атакуют в этот же день. Анкаршерна ставит задачу: русские укрепления должны быть захвачены до полудня[165].

Какими же силами располагает Крюйс? Он командует Балтийским флотом в составе восьми 28-пушечных фрегатов, пяти 14-пушечных шняв (более мелких по сравнению с фрегатами кораблей), четырёх 5-пушечных галер и отряда мелких судов[166]. Как видите, самых грозных кораблей, линкоров, у него нет. Не следует также забывать, что Балтийский флот в серьёзном морском сражении никогда ещё не участвовал. Правда, его поддерживают около ста орудий Котлина и Кроншлота[167]. Кроме того, Крюйс идёт на хитрость. На единственном фарватере, слева от острова, он выстраивает свои самые крупные суда, а между ними размещает, по сути, куклы: пустые корпуса кораблей, которые издали очень похожи на реальные. Кроме того, на бортах фрегатов он перпендикулярно устанавливает обитые железом деревянные балки, которые бы пробивали вражеские корабли в случае если те пойдут на таран.

Шведские линкоры и фрегаты останавливаются вне зоны досягаемости наших батарей, а более мелкие суда устремляются к острову, намереваясь высадить десант. Начинается артиллерийская дуэль. И тут проявляется первое преимущество Котлина: десантные корабли утыкаются в мель. Финским солдатам приходится прыгать в воду и медленно брести вперёд по вязкому дну. Для береговых пушек Крюйса они идеальные мишени, и вскоре пальба по ним начинается такая, что десант устремляется назад и начинает лезть на борта. Офицеры принимаются сбрасывать их в воду, поднимается неразбериха, и многие суда переворачиваются. Атака захлёбывается. После этого Анкаршерна боевые действия сворачивает. Срабатывает, кстати, и уловка Крюйса: шведский адмирал принимает подставные суда за настоящие и предпочитает отойти.

В ночь с 15 на 16 июня он, однако, возвращается с бо́льшими силами. Особенно много у него плоскодонных десантных судов: их около восьмидесяти. На этот раз они достигают Котлина и высаживают на него несколько сотен человек. Но береговая артиллерия Крюйса вновь сбрасывает их в воду. 17 июня следует ещё одна атака, теперь под прикрытием огня одновременно изо всех имеющихся орудий. Но наш флот отвечает взаимностью да ещё так точно, что шведские корабли получают многочисленные повреждения и вновь оказываются вынужденными отойти. Крюйс с удовлетворением пишет Петру: «Наши пушки с кораблей таково метко стреляли, будто из мушкетов, и нам часто и многожды было можно слышать, как ядра в корабли неприятельские щёлкали»[168].

21 июня Анкаршерна атакует в четвёртый раз. Начинает он опять с артиллерийского обстрела левого берега Котлина, который, правда, особого вреда его укреплениям не доставляет. Одновременно на правый берег высаживается мощный десант. И вновь срабатывает природная защита острова. Солдаты высаживаются на песчаную отмель, бегут к крепости и… оказываются перед глубокой водой. Они плохо знают местные глубины и попадают в ловушку: свои корабли далеко, а русские орудия под боком. Начинается расстрел беззащитных людей. Шведы теряют 560 человек убитыми и 114 ранеными. Семь офицеров и 28 солдат попадают в плен[169]. Неудача полнейшая.

Шведские корабли стоят в видимости Котлина до 2 июля, после чего уходят к Выборгу. Возвращаются они 25 июля, вновь пытаются высадить десант и опять неудачно[170]. Крюйс выстоял, русский Балтийский флот под его командованием получил боевое крещение да ещё и победил. Поражение шведского флота оказывается настолько чувствительным, что после этого в ходе Северной войны он у Котлина не появится уже ни разу, а своё следующее нападение предпримет аж через целых 85 (!) лет, во время русско-шведской войны 1788–1790 годов[171]. И вообще вы должна знать и гордиться тем, что за всю историю существования укреплений Котлина, а затем и Кронштадта, ни один вражеский корабль прорваться через них не смог. Зная это, посудите сами, какую услугу нашей стране оказал Корнелиус Крюйс.

Справедливости ради следует сказать, что всё это лето шведы предпринимают несколько наступлений на Санкт-Петербург и по суше. Генерал Георг Майдель, под командованием которого примерно 10.000 человек[172], атакует город четыре раза: 15 июня, а также 4-го, 8-го и 12 июля[173]. Два раза ему даже удаётся достичь Каменного острова, но русские пушки неизменно его отгоняют. (У шведов, правда, нет осадной артиллерии, так что реально шансов взять Санкт-Петербург у них немного.) Нетрудно заметить, кстати, что, кроме второй атаки, адмирал Анкаршерна и генерал Майдель действуют на редкость несогласованно: посмотрите, когда нападает первый, а когда – второй. В нашей же армии главная роль в отражении врага на этом направлении принадлежит генерал-лейтенанту Роберту (или, по-русски, Роману Вилимовичу) Брюсу, ещё одному иностранцу на русской службе, шотландцу, старшему брату Джеймса (по-русски Якова) Брюса, близкого сподвижника Петра, о котором я ещё расскажу отдельно. А пока, пользуясь случаем, отмечу, что когда наши горе-патриоты гордо заявляют, что нога вражеского солдата никогда не ступала на землю Санкт-Петербурга, они обманывают и себя, и других. Ступала. Дважды. Только вот как ступала, так и отступала.

В 1708 году Крюйс снова вступает в дело. В августе этого года крупная шведская армия под командованием генерала Георга Любекера начинает наступление на Санкт-Петербург. Правда, прямого приказа овладеть этим городом у него нет. Его главная задача – разместиться на вражеской территории и связать наши силы с тем, чтобы Пётр не смог их бросить против наступающего на Москву Карла XII. В России Любекеру приходится несладко: наши войска сожгли и уничтожили на его пути практически всё. Армия начинает голодать, но всё же отбрасывает войска под командованием Фёдора Апраксина и форсирует Неву, приближаясь к Санкт-Петербургу. Апраксин нервничает, и тут щедрый на хитрости Крюйс применяет очередную уловку. Он составляет фальшивое письмо о том, что навстречу шведам движется русское подкрепление в количестве сорока тысяч человек, и ставит на нём поддельную подпись командующего. Это письмо он вручает одному крестьянину и отправляет того к своему подчинённому бригадиру Фразеру, который стоит со своим корпусом около дороги на Ревель. Крюйс рассчитывает, что гонец будет в пути перехвачен противником и письмо спровоцирует того на отступление. Поначалу, однако, план не срабатывает: крестьянин благополучно добирается до Фразера, и можно представить себе его изумление, когда он читает это послание, ведь ему прекрасно известно, что никаких сорока тысяч рядом нет и в помине. Но помогает случай. Продвигаясь к Санкт-Петербургу, Любекер неожиданно натыкается на лагерь Фразера и сходу его атакует. Тот убегает так стремительно, что оставляет в палатке свою военную корреспонденцию, в которой, естественно, находится и письмо Крюйса. Оно оказывается в руках шведов, Любекер на этот крючок попадается и спешно отступает к Финскому заливу. Здесь его ожидает адмирал Анкаршерна, начинается эвакуация, но тут разыгрывается шторм, и шведы, бросив на берегу несколько сотен человек, а также 4.000 лошадей, снимаются с якорей. Лошадей оставшиеся солдаты забить успевают, а вот сами попадают под атаку наших войск и либо погибают, либо попадают в плен[174]. В русской истории это столкновение получило название боя у Сойкиной мызы, и я говорил о нём в рассказе о Северной войне.

В 1710 году Крюйс участвует в операции по взятию Выборга, крупнейшей шведской крепости на Финском заливе. Я подробно писа́л об этом в рассказе о Северной войне и повторяться не буду. Напомню лишь, что именно он как командующий Балтийским флотом доставил к городу 7.000 человек и 80 осадных орудий, огонь которых заставил шведов сдаться. И именно его присутствие под Выборгом вынудило шведские корабли, спешившие на помощь своим осаждённым товарищам, повернуть назад. Я уж не говорю о том, что с Крюйсом прибыл и сам Пётр Первый.

Вообще к тому времени отношение царя к своему вице-адмиралу становится чрезвычайно тёплым. Так, например, будущий император редко ходил к кому-либо домой по государственным делам, вызывая своих подчинённых к себе. Крюйс был одним из немногих исключений: датский посол Юст Юль неоднократно, иногда даже ежедневно, заставал Петра в доме норвежца. На свадьбе царской племянницы Анны Иоанновны (будущей русской императрицы) её жених, курляндский герцог Фридрих Вильгельм, шёл под венец в сопровождении Петра и Крюйса. Если царь выражал пожелание самому управлять кораблём, он назначал своим начальником норвежца и демонстрировал при этом «такие повиновение и почтительность, словно бы самый незначительный из состоящих на его службе»[175].

В конце 1710 года Турция объявляет России войну, и царь отправляет Крюйса в Азов. Там он застаёт картину печальную: стоящие в порту корабли боевыми можно назвать с большим трудом. Они либо сгнили, либо сильно разрушились. И вновь начинаются срочные ремонтные работы. 22 июля 1711 года под Таганрогом появляется турецкий флот с намерением высадить здесь десант и уничтожить эту русскую военно-морскую базу. Крюйс с едва отремонтированными кораблями идёт им навстречу и заставляет отойти. Турки даже не делают по Таганрогу ни одного выстрела. Нельзя не отметить, что в данном случае норвежец выступает и как первый командующий русским Азовским флотом. Вскоре, однако, военные действия здесь прекращаются: Пётр терпит поражение на реке Прут, и Крюйсу приказывается возвратиться в Санкт-Петербург.

19 февраля 1712 года происходит вторая свадьба Петра. Он женится на Марте Скавронской, простой женщине из Прибалтики, получившей в России имя Екатерины. На свадьбе шафером, или, как бы сказали у нас сегодня, свидетелем со стороны жениха является Корнелиус Крюйс, а со стороны невесты – его супруга[176]. За свадебным столом норвежец сидит по правую руку от Петра, царь называет его посаженным отцом. Вице-адмирал близок к государю как никогда, и это плодит вокруг него множество завистников. Осложняет ситуацию и его характер. Столкнувшись с воровством, волокитой или несправедливостью, Крюйс легко выходит из себя и может, например, стукнуть по столу кулаком в присутствии лиц, стоящих рангом выше него[177]. Нечестных чиновников он выводит на чистую воду и пишет на них рапорты своему руководителю Апраксину, а то и Петру. Но роковой для него становится ссора с Александром Меншиковым – царским любимцем и человеком злопамятным и мстительным. Всё происходит из-за корабельного леса. Меншиков проталкивает на должность вице-губернатора Ингерманландии (сейчас это примерно Ленинградская область), Финляндии, Эстляндии и Лифляндии своего человека и приказывает ему описа́ть все деревья, пригодные для строительства судов. Формально это приказ совершенно правильный: лучший лес должен идти на нужды кораблестроения. Но в результате такой переписи он попадает под контроль Меншикова, и часть его тот продаёт, так сказать, налево. Правдолюб и борец за справедливость Крюйс этим возмущён и пишет рапорт Апраксину. Этого царский фаворит ему не простит.

Зимой 1713 года норвежец выступает уже против планов самого́ царя. Пётр чётко вознамерился сделать центром русской морской торговли Санкт-Петербург. Это автоматически означало упадок Архангельска, а этот город был чрезвычайно важен для голландских купцов, которым Крюйс покровительствовал. И он пишет на имя царя бумагу, в которой пытается доказать, что через Санкт-Петербург следует пускать лишь одну шестую часть российского товарооборота. А Пётр людей, препятствующих его воле, как известно, не жалует.

Весной того же года царь решает завоевать Гельсингфорс – нынешнюю столицу Финляндии город Хельсинки. Наш флот проводит бомбардировку города, однако вскоре в Финский залив входят 8 шведских линейных кораблей и один фрегат и блокируют гельсингфорскую гавань. Русские галеры помешать им не могут никак, и Пётр возвращается к Котлину. Здесь он извещает Крюйса о намерении запереть неприятельский флот в Финском заливе, назначает его командующим операцией и просит его, как начальника, разрешить ему тоже в ней участвовать. Норвежец на это ничего не отвечает, проводит бессонную ночь, и на следующий день пишет царю письмо с отказом. Пётр сильно разгневан. «Також с дедушкой нашим, как с чортом вожусь, – восклицает он, – и не знаю, что делать. Бог знает, что за человек»[178]. А человеком-то Крюйс был опытным. Он понимает, что план царя крайне рискован, что наш флот ещё не может тягаться со шведским, что дело поэтому может закончиться неудачей, а это ударит по престижу главы государства. Хуже того, в бою тот может и вовсе погибнуть. Как бы то ни было, Пётр с мнением своего формального командира соглашается, и это в очередной раз показывает, насколько он его уважает. Крюйс же как в воду глядел: морская операция проваливается (хотя Гельсингфорс удаётся взять с суши). Это приводит его карьеру почти к краху: норвежца отдают под трибунал, то есть судят военным судом. Его обвиняют в том, что он не только упустил шведский флот, но и при его преследовании посадил на мель два линейных корабля. Это была сущая правда, хотя произошло это ночью. К тому же при попытке снять линкоры с мели один из них, 50-пушечный красавец «Выборг»[179], раскалывается надвое, и его приходится сжечь.

В январе 1714 года суд заканчивается. Крюйс получает чрезвычайно суровый приговор: смертная казнь. Вице-адмирал отказывается писать прошение о помиловании.

Вскоре, однако, смертный приговор Пётр заменяет на ссылку, и норвежец отправляется в Казань, на окраину русского государства. Казанская ссылка продолжается недолго. Летом к вице-адмиралу приезжает из Москвы жена и убеждает его направить царю письмо с просьбой пощадить его седины, что он и делает. Пётр выдерживает паузу и отвечает лишь через несколько месяцев. Отвечает согласием. Более того, он отправляет в Казань Меншикова, приказав тому вернуть Крюйсу шпагу. По возвращении норвежца в Санкт-Петербург Пётр, как и раньше, приходит к нему домой, обнимает и говорит: «Я уже больше не сердит на тебя»[180]. Никогда не догадаетесь, как ведёт себя вице-адмирал в ответ. Он не падает перед царём, как было тогда принято в России, на колени, не благодарит его со слезами за милость, нет. Он произносит: «Да и я уже больше не сержусь»[181]. Вот уж характер так характер!

Пётр не обижается, просит простить его за причинённые в ссылке неудобства и велит выплатить заслуженному моряку около 20.000 рублей. Крюйс ему по-прежнему нужен, ведь по словам польского историка Казимира Валишевского «с его отъездом всё пошло вверх дном в Адмиралтействе»[182].

В 1715 году царь образовывает Морской комиссариат, который руководит всей хозяйственной частью, связанной с военно-морским флотом. Возглавляет его генерал-майор Григорий Чернышёв, человек Меншикова. Крюйс назначается его заместителем и отвечает за кораблестроение, а также управление портами. Это означает, что по окончании летних кампаний стоящие в по́ртах боевые суда поступают в распоряжение Крюйса, который должен обеспечить их ремонт, возможное перевооружение и подготовку к выходу в море, включая снабжение всем необходимым. В этом деле равных ему нет, но он тяготится разросшейся русской бюрократией и к тому же постоянно ссорится с Чернышёвым. Начинает давать о себе знать и возраст. Крюйсу шестьдесят, он плохо слышит (что немудрено после стольких лет жизни под орудийный грохот), у него сильно ослабло зрение, болят суставы. Заслуженный вице-адмирал начинает думать об отставке. В 1716 году он прямо просит об этом царя, жалуясь на бессонницу, одышку и боли в груди, но получает отказ[183]. В то время Пётр задумывает реформу системы государственного управления по типу шведской и датской, и опыт Крюйса ему необходим.

В декабре 1717 года учреждается главный орган управления военно-морским флотом – Адмиралтейств-коллегия или, попросту говоря, Адмиралтейство. Его главой назначается Фёдор Апраксин, а его заместителем… снова Корнелиус Крюйс. Из 175 сотрудников Адмиралтейства иностранцев всего два: сам Крюйс да какой-то переводчик-англичанин[184]. Это ещё раз подтверждает полное доверие к нему со стороны Петра. На данной должности норвежец совершает дело, ставшее, пожалуй, венцом в его карьере: пишет Морской устав – главный документ военно-морского флота в любой стране. Инициатором здесь, как это часто бывало, выступает Пётр I, но реальным автором, конечно же, является Крюйс. В 1721 году, после заключения долгожданного мира со Швецией, положившего конец Северной войне, вице-адмирал становится адмиралом. Это вершина его государственной карьеры в России.

28 января 1725 года умирает Пётр. Его смерть наносит здоровью Крюйса последний удар. Он давно уже чувствует себя неважно, нередко работает дома, будучи не в силах посещать Адмиралтейство, с сотрудниками которого продолжает воевать. Меншиков не прекращает против него своих интриг. Адмирал умирает 3 июня 1727 года, не дожив одиннадцати дней до своего 66-летия. Его тело направляется морем в Амстердам, где оно покоится и поныне в старейшей церкви города А́уде керк, что в переводе с голландского так и означает: «Старая церковь».

Так какова же роль этого человека в истории нашей страны? Посудите сами. Когда он в 1698 году приезжает в Россию, нормальных боевых судов у нас попросту не было. А к концу Северной войны в состав Балтийского флота входят 77 крупных кораблей, в том числе 48 линкоров и 29 фрегатов[185], а также 4 шня́вы (лёгкие двухмачтовые корабли, нёсшие по 14–18 пушек), 2 бомбардирских корабля (предназначались для атак прибрежных укреплений), 2 прама (о праме можно прочитать в рассказе про Северную войну) и 78 малых парусных судов[186]. Остров Котлин с Кронштадтом представляет собой мощную и в прямом смысле слова непреодолимую крепость, а также первую в нашей стране полноценную военно-морскую базу. В ходе Северной войны Балтийский флот, по некоторым оценкам, захватил 55 шведских боевых кораблей[187], – в начале военных действий такое предсказание подняли бы на смех не только военно-морские эксперты всех стран, но, пожалуй, и сам будущий российский император. В 1705 году Крюйс спасает от уничтожения любимое детище Петра – Санкт-Петербург. Норвежец в течение многих лет входит в близкое окружение царя, тот питает к нему самое глубокое уважение, прислушивается к его советам и называет отцом. Наконец, Крюйс является самым непосредственным создателем отраслей промышленности России, связанных со строительством и обеспечением её военно-морских сил. На этом фоне не очень важным, но весьма показательным представляется и тот факт, что он основал в Санкт-Петербурге первую школу, «Петришуле», которая, кстати, функционирует до сих пор.