Аяя вскрикнула и выставила руки, отталкивая меня, пытаясь вывернуться. Но нет. Теперь я не выпущу. Всё верно ты говорила, и я понимаю, и ты права во всём. Но потому я и не отпущу тебя. Я другой. Ты не знаешь этого, я не слышу больше голоса Ада, я не вижу Его, Он не приходит ко мне, и я не в Его власти. Того, что едва не заставило тебя ненавидеть меня, больше нет. Больше нет…
А есть я, тот, что помнит не только времена после Кеми, когда ты неизменно любила меня, но и те, старые, байкальские, когда ты помнила Марея, и не хотела меня…
– Огнь… отпусти, ты что?!.. – выдохнула она, когда мы приземлились на вершине скалы, я заметил тут небольшую площадку и спустился именно сюда. – Пусти!.. Вот… дурак… Дурак! – в бессилии кричала она, не в силах вырваться из моих объятий.
Я выпустил её из рук уже на земле, здесь, на этих камнях и пыли, в окружении кривых от вечных ветров сосен.
– Ты что делаешь?!.. Ты что?!.. – воскликнула она, споткнувшись, плеснув распущенными волосами, и едва не упала, потому под ногами тут валуны. – Ты…
Ну, а потому я, снова подхватил её под спину, предупреждая падение, могла ведь разбиться об окружающие камни, я Силой расшвырял их с площадки, и осталась она гладкой, лишь покрытой толстым слоем мягкой нагретой пыли.
Халат её, из кружева цвета молока, в борьбе и в полёте раскрылся, сваливаясь с плеча… нет, я не отпустил её больше. Нет уж… Да, в пыль… что теперь, если кругом глаза и уши, и приходится забираться к самым небесам как какие-нибудь птицы, чтобы остаться одним…
– Огнь, ты… – забарахталась Аяя, пытаясь выскользнуть, но только напрасно пылила себе на волосы. – Не надо… не надо… потом не… не остановиться… а-ха-а… не на-да-а-а…
И я знаю, как знает и она, что если бы она хотела, действительно, толкнула бы меня так, что я улетел бы на Луну, она способна стены высотой до неба толкать, что ей я, как комар…
Я вдвинулся мощно, иначе не мог, и мне казалось, не членом, весь я, всей душой с сердцем, со всей моей не расходованной почти две тысячи лет страстью, всеми мыслями, всем, что есть во мне, с вожделением только к ней… я жизни так не хочу, как её, потому что жизнь без неё бесцветна и безвкусна… И я чувствую её так, как не чувствую ничто, весь я там, в моём уде, как на острие стрелы, что я… вселенная, и она горит пламенем невыносимой ослепляющей яркости и… сладости…
…Волны экстаза накатывают одна за другой, не делая перерыва, никакого отдыха или охлаждения…
Огнь… я думала, что не забыла, как это… как это, когда ты так близко, когда я уже не понимаю, где я, а где уже ты… я думала, я… могу жить без тебя… Но я забыла… забыла… а это совсем другой мир…
Небо засияло всеми возможными оттенками синевы и золота, воздух пахнет смолой, горячей хвоей, нагретыми камнями и твоей кожей, твоими волосами, их гладкий шёлк намок от пота, набрал пыли, но аромат всё тот же – полынь и горький мёд…
Я думала смогу любить тебя и, не касаясь, но… я хочу касаться тебя, не отрываться от тебя и чтобы ты касался не только взглядом, который я чувствую…
Что же это такое… какое же это счастье соединяться с тобой, и пусть всё остальное взорвётся и сгорит, хоть весь мир. Я опять я, и ни страха, ни тьмы, ничего, кроме тебя, твоего дыхания, твоей души так же вошедшей в мою, как твоё тело влилось в моё, внутрь и снаружи, твои руки, живот, бёдра, твой язык и губы, твои волосы перепутались с моими, ты со мной, и я жива, я чувствую, как жизнь вновь задышала во мне, заливая меня всё новыми волнами горячего счастья… Ещё, Огнь, ещё… поцелуй меня ещё, мне всё будет мало… не напиться тобой…
– Иди сюда… ты… не надо на камнях… – он подтянул меня на себя.
– Они теплые… да и… не твёрдо… здесь, – сказала я сухим, непослушным горлом, ещё вздрагивая от скачки сердца.
– У тебя… кровь… кровь на спине, «не твёрдо», – он улыбнулся, убирая волосы у меня от лица.
– Да?.. я не чувствую ничего… кроме… я хочу тебя… снова, – сказала я, глядя в его прозрачные глаза, чистая вода… Огник.
– Точно? – засмеялся он, поднимаясь и удерживая меня в объятиях.
– Не точно… сильно…
Это не наслаждение, не экстаз, это громадней и выше, больше всего иного, всего, что вне этого, что я чувствовал, когда бы то ни было. Только с нею, только с нею всегда так…
Мы, все грязные от намокшей от пота пыли на нашей коже, волосы превратились в грязные плащи, но что может нам мешать? Она прижала лоб к моей щеке, губы распухли от страсти и пересохли от яростно вырывающегося дыхания, но ещё слаще на вкус вот такие, и рот горячий, сладкий, язык к моему… и дыхание, и сердца скачут словно одно…
– А… не хотела меня… – засмеялся я, уж день перевалился к закату.
Я повернул голову, у неё вздрагивают соски от быстрого бега сердца, ещё не замедлившегося, ещё бешеного, как и у меня.
– Ну… я же… хотела, как не хотела… как я могла… не хотеть… ты не брал, вот и… уговаривала себя, что и так… и так можно… и так хорошо. Что и так хорошо, что так лучше… – улыбнулась она, глядя в небо.
Вот счастье-то… вот как это небо, бескрайнее, бездонное. Даром, что я знаю, что это небо не так уж и велико и за ним чёрная звёздная чернота, но я вижу его таким, как моё счастье – бездонным и безмерным…
– Яй, скажи мне… Ты рассказала, что… наши с тобой клетки тянутся друг к другу… я понял, но… а… чьи ещё тянутся к тебе? К твоим? – спросил я, предполагая, что давеча она сказала не всё.
Она помолчала, улыбаясь.
– Все? – спросил я, потому что уже знал ответ. Потому что я так и думал.
– Догадался… – Аяя повернула голову ко мне, улыбаясь. – Я не хотела говорить, разве это важно.
– Не важно, но многое объясняет… – я провёл рукой по её лбу, куда упала прядь волос, на коже осталась полоса. Ох и грязны мы…
– Все абсолютно. Всё живое. Клетки всех людей, животных, даже растений. Всё приходит в движение, оживает, словно в моих магнит. Странно, да?
– Ничего странного. Магнит и есть, и самый мощный из всех на Земле. Потому ты – Богиня Любви. Я всегда это знал. Ещё… очень давно…
Она повернулась ко мне вся.
– А мои только к тебе. Только к твоим… – она повела по моей груди ладонью. – Ох и грязны мы с тобой, Арюшка… Летим, в Море окунёмся.
– Вода ледяная, поди, – улыбнулся я, вытирая разводы грязи у неё на щеке, слёзы, пыль, мои поцелуи, чего там только не налипло… – Летим.
Она сверкнула улыбкой, мы поднялись, подхватили одежду, превратившуюся здесь в пыльные тряпки.
– Я знаю тут одну бухту среди скал, людям туда не подойти ни с берега, ни с Моря. Только таким как мы и в воду и на берег, летучим, – сказала Аяя.
Бухта эта совсем маленькая и полоса берега совсем узкая, а глубина большая, уже у самого берега. Мы купались, выполоскали насколько возможно было одежду, и развесили на камнях вокруг сушиться, а сами лежали тут, на траве, совокупляясь снова и снова, снова купались…
Солнце подкатилось к горизонту, когда Аяя принесла подсохшую, хотя всё же сероватую нашу одежду.
– Возвращаться пора, Ар. Ночевать тут нельзя, застынем насмерть.
– Летим ночевать ко мне, – сказал я, одеваясь.
Волосы спутались у неё и у меня, расчесать было нечем, она заплела свои в толстую лохматую косу, намереваясь, вероятно, расчесать дома, придётся и мне заняться тем же, иначе колтунов после не вычешешь. Её и попрошу, любила когда-то волосы мне разбирать…
– Нет, Ар… не сегодня.
– Но у тебя народу полон дом: Рыба, Дамэ… мне они не помеха, конечно, живали и теснее, но у меня тихо и гневных глаз Дамэ нет.
Я только собрался сказать, как долго я мечтал уснуть рядом с нею, Аяя опустила руки и сама без сил опустилась на валун.
– Арик… Я… хочу сказать… мы… Можем… втайне всё это оставить? Ну… то есть…
Моё сердце закипело, я почувствовал, что слепну от гнева. Я набрал побольше воздуха, и отвернулся, чтобы сейчас же не схватить её и не утащить в свой дом, запереть там и не выпускать больше.
– Ты… из-за Эрика? Или потому что Ван вот-вот приедет? – произнёс я очень тихо, стараясь удержаться и, ослепнув от злости, не наброситься на неё. Отвернувшись, я сел рядом на валун.
