– С Австралией прервана связь и пока неясно, насколько значительны повреждения. Острова в Полинезии, Микронезии, другие регионы в Тихом океане потеряны с радаров и спутников. Серия их трёхсот цунами прокатилась по планете. Пока…
Я посмотрел на Эрика, он же стал переключать каналы, но ничего кроме тех же новостей на всех возможных языках, которые рассказывали, сопровождая съемками, транслируемыми с тысяч камер, установленных по всему миру и круглосуточно снимающих всё, что попадает в объектив. Тут Эрик был прав, ни одной точки мира нет, где бы не было этих всевидящих глаз.
И только наш город, не известный никому, потому что камер здесь не было, а у тех нескольких компьютеров, что стояли в специальном корпусе у Викола и использовались только для дела, были удалены камеры. Когда в начале века Викол сделал это, некоторые из нас хохотали до слёз, особенно Агори и Мировасор, но Викол и ухом не повёл, сказав, что все компьютерщики в мире так делают, стало быть, и он будет, потому что связываться по скайпу он не собирался, мы все использовали иные, невзламываемые средства связи. Компьютеры менялись на более совершенные во всём мире, но Викол не торопился, считая, что в более новых и средства слежения куда совершеннее, а потому теперь у него стояли динозавры тридцати, а то и пятидесятилетней давности, которые, кстати, работали отлично. Так что мы были почти уверены, что за нами не следят, потому что и мобильными телефонами здесь мы не пользовались, только за пределами города, а здесь прятали в сейф, на этом тоже настоял Викол, и тоже долго подвергался остракизму. Но его поддержал Орсег, которому, конечно, мобильник вообще было бы некуда пристроить. Спорить мы не стали, Аяины посланники справлялись со своими обязанностями не хуже, а Басыр, тот же Орсег и Вералга могли оказываться в любой точке мира когда угодно, так что пользоваться всем этим нам незачем, в общем-то, было привыкать. Хотя, конечно, Мировасор и Вералга и их половины, те, кто жили, что называется, в миру, пользовались всеми этими вещами, но неизменно оставляли, являясь сюда, в наш город предвечных, и современный, и древний, как самые древние города на земле…
Эрик посмотрел на меня.
– Что думаешь?
Я поперхнулся.
– Я?.. кха-кха… кха-кхе…
– Запей, Господи, как ребёнок… куда ты напихал полный рот, неделю, что ли, не ел? – поморщился Эрик.
– С-сутки… кха-кха!.. – кашляя, проговорил я, аппетит, впрочем, сразу пропал, да и не было его, хотелось побороть нахлынувшую слабость.
– Сутки… таскаешься вечно где-то, весь день с утра тебя выглядывал. Так что скажешь-то?
– А что я должен сказать? Чего ты от меня ждешь? – сказал я, оставляя еду, решив просто допить чай, чтобы почистить горло.
– Да не впадай ты в тупость, Ар! – рассердился Эрик. – Что ты… прям, не знаю, чем ты занимался, что у тебя голова-то не работает… Неужели ты думаешь, что это какие-то природные цунами? Ну?! Тогда как в ознобе трясло бы всю землю, а о землетрясениях ничего не сообщают. Триста цунами!
– Ну а какие, Эр? – я всё не мог понять, о чём он. – Что, байкальские братья в масштабах планеты, что ли?
Эрик нахмурился, вглядываясь в меня.
– Что-о?.. Что ты сказал? Байкальские братья?.. Это ты… к чему? – он подошёл ближе, весь надуваясь и всё больше с каждым шагом. – Ты… где был?
Он оглядел меня, бледнея, втянул ноздрями воздух:
– Локти… стёр… ты, что… чем ты… занимался? Где ты был?!
Он схватил меня за плечо, затрещала футболка, потому что я оттолкнул его.
– Да пошёл ты, Эр! – вскричал я, думая, до чего мы хорошо друг друга знаем всё же, ничего не надо вызнавать, всё видно и так, особенно, что касается Аяи.
– Ах ты!
Он рванулся ко мне, и мы сцепились в полное удовольствие, мутузя друг друга. Что-то загрохотало, у меня от удара в скулу качнулось всё в голове…
Глава 8. Живи, братец…
– Аяя, я баню нормальную тебе истопила, идём, – сказала Рыба, подбирая с пола превращённый в тряпку красивый когда-то халат.
– Оставь, выбросить надо… – сказала я.
– И что извалялись, в кровати не могли, что ли? Осподи, а спина-то… чё деется… как бесноватые…
Волнуясь, Рыба начинала говорить как встарь, как привыкла с детства, это ныне язык у нас всех сильно переменился, даже думать стали почти как нынешние люди…
– Не болтай… – нахмурилась я, упоминание беса, даже вот так, походя, пугало меня неизменно, заставляя холодеть.
– Дак-ить как не болтай, када… ах ты ж… Ты иди, я бальзама лечебного принесу, смажу…
Я вошла в баню, чистое платье сложила на лавке и зашла в парилку, устроенную по старинному образцу, я будто перенеслась на сотни лет назад, и сразу будто стало легче. Но спину и, правда, саднило, хотя это и не очень-то волновало меня сейчас. Куда больше вошедшее в меня осознание того, что я в последние дни натворила такого, от чего воздерживалась и успешно столько столетий. И что же теперь мне делать? Что теперь мне делать с этим? Вначале вторжение Эрика, но, зная его, можно было бы это пережить, ожидая, что он, избавившись от страха, который, я уверена, и пригнал его в мою постель, снова вырвется в мир, в поисках нового счастья, и найдёт, несомненно, это всегда ему удавалось. Но как быть с тем, что произошло у нас с Арием? Как это я допустила? Ну как не устояла? Какая несусветная глупость! Зачем…
Теперь… ничего хорошего не жди, как напутала. И понял всё об Эрике, и… Нельзя нам с ним. С ним нельзя… Именно потому, что я люблю его как не люблю даже саму жизнь, потому что он не сможет простить мне и забыть ни Эрика, ни тем более московского моего счастья и горя… если он не мог жить с подозрениями, что с ним сделают воспоминания о Нисюрлиле? Как же я позволила свершиться… Господи, ну как?
А как было устоять? Будь я мертва и то поднялась бы и раскрыла объятия ему. А я не мертва, я жива… жива…
Я заплакала от бессилия, от растерянности, потому что я не знала теперь, что мне делать…
– А-яй-яй, касатка, ты чего это? ты што плачешь, глазки свои ясные портишь? Из-за них, мужиков этих? Да не нать! Всё уладится, не плачь…
Она приобняла меня, мягкая, как квашня, пахнущая кухней своим ситцевым простым платьем, я сама сшила его ей, мне нравилось заниматься шитьём, отдаваясь этому старинному женскому занятию, я обдумывала то, что делала в лаборатории, раскладывала по полкам в своей голове то, что узнала за день. Что она сказала? «Уладится»?..
– Да как же? Рыбочка?.. как уладится, когда я… вон один… а теперь…
– Ну… это канешна… это ты… но никто не просит же признаваться. Муж твой, он иде? Он с новой женой девятый век живет, а тебе што? И так с такое басой здеся, как в заточении сидишь, тоже, грех… Людям радость на тебя глядеть, а ты… середь людей жила бы, так и выходила бы замуж, как вона, наши все… и как мущины женятся. Они скока жен-от поменяли? От то-то, а туда же… с упреками.… Ну, канешна, ты с ими… лучше бы смертных брала себе, на што тебе наши… Хотя… куды от них, ежли так-от липнут… то никого, а то сразу два штуки – это… с перебором, скажем прямо, но… никто же не знат. И не говори.
– Да сам он всё понял… что говорить, когда он в сердце моём читает яснее, чем буквицы в книге… – я заметила, что и я так же сползла в своей речи в прошлое. Все мы так-то, кажется, меняемся, ан-нет, все мы те же, какими были, когда явились на свет.
– Ну понял и што… его теперя дело, куды там… Права какие у него? Он ни муж, ни отец, ни брат, ты оженися вначале, а после требуй верности. Вот так я считаю.
– Арий понял, так и Эрбин поймёт… ещё… затеют ссору…
– Подумаешь, носы разобьют друг дружке… – отмахнулась было Рыба. А потом вспомнила и посмотрела на меня. – А вообче… это ты, касатка, верно плачешь-от, бедуешь не зряшно, када они в последний раз бились, Байкал из берегов вышел несколько деревень смыл, я думала, жива не буду… ты не помнишь…
Я вытерла слёзы, глядя на неё.
– Это когда такое стряслось?
– Это, касатка, так давно, что и не то што лет и веков, а уж и тысячелетий я не сосчитаю… – вздохнула Рыба. – Давай-ка помаслю спину-то, коли ты дурочка такая, идей-то по камням ободралась вся… Знать любишь шибко, коли не почуяла ничего.
Я не ответила, только вздохнула, а Рыба продолжила, смазывая мою уже вымытую спину.
– Ну а любишь, так и не реви, он, Арий-от тоже, поумнел, небось, поймёт, что сладкую ладку лучше на двоих разделить, чем вовсе голодному сидеть.
– Тьфу! Да ну тебя, вот язык – чистое помело! – поморщилась я, ещё не чувствуя подвоха.
– А ты не стыдися, касатка, ловкие-то женщины и по десятку кобельков на сворке водят, и от кажного им и злато, и любовь, и доход. Подумай! А ты всё в честные деушки метишься… Подумай, баю! На твою басу и сейчас, в энти паршивые времена, царей мешками ловить мочно… Смекай, кумекай!
– Замолчи, Рыба! – я оттолкнула её руки и вдруг сообразила, что то вовсе и не Рыба со мной… Рыба не любит тискаться, никогда почти не касается, редкий случай, чтобы стала обнимать. Вот и теперь, смазала бы спину и дело с концом, а энта и гладит, и охаживает… не Рыба это!
Я поднялась, отступая, мокрые волосы укрыли мою наготу от Него. Сатана понял, что раскрыт и сменил вид на свой обычный, ухмыляясь.
– Кожа-то – шёлк, касатка, – голосом Рыбы произнёс Он, похохатывая. А после добавил уже своим обычным, басовитым: – Такой ныне в мире не сыскать… Послушала бы меня, правила бы теперь всей планетой…
