– Идём, идём в баню и спать. Взвару только выпьешь…
Она помогла мне подняться, и побрели мы в баню.
– Я Эрика видел, – проговорил я, оглядываясь на неё, обнимавшую меня, как немощного. – Дворец у него… хоромы не хуже царских… не жалеешь?
– Жалею, конечно… опять ведь погадала, всё из дворцов лачуги какие-то бегу, – ответила Аяя даже без улыбки, но я знал, шутит. Кроме того, наш дом, хоть и не дворец, конечно, но отменный. Аяя спросила меж тем: – Счастлив он?
Она посмотрела на меня, и тут я увидел в её глазах, как она не простила себя по сию пору за Эрика, по сию пору помнит, что предала его, мужа…
Баня расслабила мне тело, взвар и душу, и я спал после так, что не помнил даже, как добрался до подушки. А, проснувшись, увидел заходящее солнце. Я сел на постели, оглядываясь, не спуская ног, Аяя только-только заходила в дом, увидела, что я сижу, улыбнулась, поставив корзину с фруктами.
– Проснулся? Вот и хорошо, а то я соскучилась совсем, улетел, вначале не говоря ни слова, а после… Вставай Ар, поснедай, сил набираться надоть.
– Иди сюда… – сказал я. Совсем не есть я хотел теперь…
– Арюшка, да ты что, и так день пропал… – засмеялась Аяя, вроде и не желая.
– То-то, что пропал, иди, – я откинул лёгкое летнее одеяло.
Если не придёт, точно не любит меня, точно жалеет, что Эрика на меня променяла… вдруг стало так страшно…
– Какой ты… – смущаясь, она потянула платье с плеч, подходя…
– Не снимай, я сам… сам… – я обнял её, приподнявшись, потянул к себе, моя, моя, тонкая, упругая и податливая, моя… душистая, пахнет лучше всех садов в мире… губы сладкие, словно ягоды, рай там, в этих губах… И… Любит! Любит меня, не думает о нём!..
…Но я думала об Эрике. И часто. Не теперь, конечно, не в эти мгновения, но… Думала, что судьба обошлась со мной жестоко, коли заставила сделать такой выбор. И в том, что ребёнка ему не родила, я тоже винила только себя, это было наше, моё и его, я не уберегла… как и сына Огня, только теперь я виновата по-настоящему… Мы с Огнем не обсуждали это, никогда он не упоминал ни о нашем не родившемся сыне, ни о сыне Эрика. Он ничего не говорил, не спрашивал, мы спрятали всё, что случилось тогда, словно просто соединились после разлуки, а Эрик между нами никогда не возникал, и мы не переступали через него…
Но это было неправильно. Эрик его брат, и он его любит, и я люблю, мы должны были расставить всё по местам. Но ни я не решалась заговорить о моём муже, коим Эр оставался по сию пору, хотя, быть может, он и решил, что я отказалась от него, да и забыл о том и, вообще, обо мне уже тысячу раз, сколь прошло времени, подумать страшно… Только на то я и рассчитывала, что он забыл. Я не забыла, но я виновна, потому и помню и стану вечно помнить, а он… думаю, должен был забыть, чтобы не болело… А время лечит, говорят.
Н-да время. Кажется, уже и Арик потерял ему счёт. Я вовсе не помнила, сколько прошло этого времени, так ладно и согласно мы жили с Огнем, так мало менялось вокруг. Только дом приходилось подновлять и перестраивать. Мы очень много путешествовали, посещали много-много удивительных мест и городов самых разных, и островов, иных континентов с людьми, что выглядели совсем иначе, не так как мы… Но и там все менялось очень медленно, да и немногое. Сменялись правители, здания, появлялись новые, рушились старые, где-то на новых местах вырастали города, а прежние исчезали. Так гибли целые государства, например, на островах в Срединном море: вчера ещё мощнейшая держава, что торгует со всеми землями и едва ли не в страхе держит всех, заваленная златом и густонаселённая, а стоит слегка встряхнуться земле, города – в руины, цари ослабли и всё идет прахом, даже народ рассеивается среди соседей, будто зерно, высыпаясь из мешка…
Происходили переселения целых народов из-за неурожаев и нашествий, громадные битвы, уничтожающие войны и нашествия меняли лица стран и континентов. Немногие страны оставались неизменными. Кеми, Индия, что лежала у подножия гор, в которых мы обосновались, да ещё огромная Срединная империя, которую сами жители прозвали Поднебесной…
В больших устойчивых странах вовсе ничего, кажется, не менялось и время стояло на месте, в странах, вроде этой самой огромной Срединной империи, где жили непохоже на нас, узкоглазые люди, и куда сложно потому было путешествовать, Огнь-то мог представиться кем угодно, а вот я слишком привлекала внимание своей непохожестью, так что туда мы летали редко и лишь на день, чтобы никто не успел начать интересоваться нами…
Так что заметить время можно было, конечно, но скоро стало казаться, что все эти города и страны, даже чужие континенты, сменяются, как картинки в новых книгах. А книги мы скупали везде, где бывали, и оставляли свои, что писали. И что рисовали, я пристрастилась рисовать карты, Арику это очень нравилось, он просил рисовать их как можно подробнее, говоря, что глазок у меня приметливый, не как его. Иногда в книжных лавках нам попадались собственные книги, это было забавно. Их называли древними те, кто ими торговал, те книги, что мы написали, кажется, вот только…
Так что, да, время текло быстро, а может быть, и медленно, только мы не чувствовали и не замечали его здесь, в наших горных чертогах. Даже ближние деревни, куда мы летали часто то за мукой, то за крупой и иными припасами, за оружием и инструментами, за молоком. Огнь мог и придумывал некоторые инструменты и приборы, но отдавал делать по своим чертежам искусным мастерам кузнецам и столярам. У этих людей появились Боги благодаря Арику, покровительствовавшие кузнечному делу и столярному, звездочётам и иным учёным. А меня, как и прежде стали прозывать Богиней Красоты и Любви, вот так и прилипло ко мне, на удивление… И это тоже словно стирало время, словно со времён моей жизни, моего появления в Кеми, до которого я ничего не помню, ничего не изменилось.
И детей не было у нас, а это совсем уничтожало время. А почему не было, опять мы боялись говорить, думаю, Огнь винил себя в том, за связь с Предводителем Зла, я же – себя, чувствуя, что во мне что-то изменилось после того, как во мне умер наш с Эриком сын…
Мы так много предавались любви, любовным ласкам, то горячим, и неудержимым, словно мы вот-вот сгорим дотла, то неспешным и нежным, как течение большой реки, не уставая, и не пресыщаясь друг другом, мы всё время делали это, и казалось, у нас должны были появиться тысячи детей за это время, но… не было ни одного. Не зря мы были не только изгнаны, но и прокляты. Страдала я? Будь не Ар рядом, страдала бы от этой бесконечной жизни, я скоро устала бы от неё и взмолилась о конце. Но не теперь, не с ним… каждый взгляд его светящихся прозрачных глаз вливал в меня силы и горячую кровь в моё сердце, каждая его улыбка превращалась в невидимые крылья за спиной, каждое прикосновение, поцелуй заставляли рождаться снова и снова радоваться тому, что я живу и могу быть всегда и всегда с ним.
Мы не расставались ни на день, и вот вчера он улетел на весь день, и вернулся такой странный. Такой утомлённый и странный, словно опустошённый…
И вот он сам, Ар, упомянул о брате. Правда странно, вскользь и в полузабытьи, но сам сказал о нём. Не говорил ни разу за все годы, хотя, я уверена, всегда, неотступно думал о нём. Но я не спрашивала ни разу. А теперь? Расспросить?.. Как хочется расспросить… расспросить, как там милый Эр, милый, преданный, так жестоко обиженный и оскорблённый мною Эрик… больно, до сих пор больно вспоминать его… Всё, что было тогда невыносимо вспоминать, потому что я предала и разрушила нечто очень хорошее и дорогое моему сердцу. Но иначе поступить я не могла, и не смогла бы снова, потому что то, что между нами с Огнем – это больше и сильнее меня.
Как же хочется расспросить… Но… не теперь, наверное… может быть, расскажет сам?..
…Утром я встал, Аяя ещё спала на разворошённой постели, я не давал ей уснуть почти всю ночь, от ревности ли или от страха, что Эрик такой настоящий, не только виденный мною изредка и издали, чтобы он не почувствовал моего взгляда, как чувствовал всегда, да, иногда я всё же летал посмотреть на него, находя безошибочно, ныне благодаря своему диавольскому чутью. Но так редко, не более десятка раз за все эти прошедшие времена.
Я вышел на двор встретить рассвет, поднимающийся над озером. Как давно мы здесь, сколь лет ещё эти горы будут неизменны? Аяя права – одно землетрясение и целые страны и народы уходят в небытие, но мы счастливо благоденствуем здесь уже очень давно. Я не хотел даже заглядывать в свои записи и знать, сколь точно прошло лет, да и не сосчитать теперь, я бросил записывать довольно давно. Я не хотел вспоминать ни о Мировасоре, ни об остальных, кто изгнал нас, мне не нужен был никто, кроме Аяи.
Но вчера… Сначала то, что захотел от меня Сатана, а Он не беспокоил меня до сих пор ни разу, и после, словно продолжение этого наваждения – явление Дамэ, не кого-нибудь, а именно Дамэ – Его создания, Его приспешника. Не странное ли совпадение? И совпадение ли? Я видел, что Дамэ, несмотря на происхождение, чист душой, но до конца не мог доверять ему и забыть о том, Кем он создан, тем паче что теперь и во мне есть Его частица, и это пугало меня… Но именно появление Дамэ подтолкнуло меня на то, чтобы увидеться, наконец, с братом по-настоящему.
И теперь… мне казалось теперь, что вчерашний день положил конец всему этому нашему с Аяей уединённому райскому существованию, как те самые землетрясения или извержения вулканов, что оканчивают истории целых стран… Что там ждёт нас впереди, меня ничто не может испугать, кроме одного – потерять её.
Поднялось солнце, вода в озере приобрела темно-красный цвет, словно оно наполнилось кровью, и такое я видел впервые здесь, и это тоже показалось мне пугающим знамением. Аяя тоже вышла на крыльцо.
– Сыро, Ар, а ты совсем телешом, простынешь, – сказала она, успела платье надеть, косу доплетает, сейчас кончик оставит, и он будет медленно расплетаться, завившись крупными трубками…
– Не выспалась, поди? – сказал я, подойдя. Она набросила мне на плечи свой большой платок, укрывая, он тёплый от неё.
– Ничего, – Аяя улыбнулась. – Ты-то выспался теперь?.. Лохматый… – пригладила мои взлохмаченные бурной ночью космы.
– Так я обратно вернулся бы в постель… жаль, ты ужо не токмо встала, но даже одеться успела, нарочно, небось, чтобы я не утянул тебя снова… – я обнял её, притягивая к себе под ягодицы. Она засмеялась, шутя отстраняясь.
Мы вернулись в дом, на крыльце и действительно слишком свежо, да и поесть, верно, надо… Аяя накрыла бранкой стол, ладки вчерашние сладкие, молоко, мёд…
– Расскажешь, может, где был вчера? – спросила Аяя.
Я задумался. Я сразу не хотел говорить о том Аяе, не хотел все эти годы напоминать ей, почему мы стали изгнанниками, чего она так боялась во мне. А ещё я не хотел, чтобы она сказала мне: «Скажи Ему, что ты свободен от Него, Он сам освободил тебя…». Я не хотел, потому что намеревался придержать эту возможность бунта наперёд, если мне придётся воспротивиться чему-то посерьёзнее, того, что Он предложил мне ныне – всего лишь смутить ничего не значащей болтовнёй человека, которого, очевидно, ничем было не смутить. Мне самому было любопытно и поговорить с ним и послушать его, но Аяя может усмотреть в этом диавольский соблазн и, конечно, будет права… А потому я сказал:
– Я виделся с Эриком.
Она вспыхнула от этих слов. И мне стало не по себе, может быть лучше, безопаснее, было бы рассказать то, иное, настоящее, что я хотел скрыть?.. Но теперь слово назад не вернёшь.
– И… как он? – спросила Аяя. – Ты вчера так и… не сказал.
– Ты скучаешь по нему? – всё, я загорелся, запылал лоб, грудь…
– Скучаю, что ж… Ты сам скучаешь, ведь и раньше видел его? мне не рассказывал токмо, – сказала она, опустив ресницы.
– Видел, да. И тебе не говорил, чтобы не видеть, как ты зардеешься от одного его имени! Да только он и не помнит тебя, Яй, у него ныне две жены, одна краше другой, юные красавицы-персиянки…
Аяя коротко взглянула на меня и поднялась из-за стола, убирая посуду со стола.
– Две – это плохо, – как-то грустно покивала она. – Это значит, ни одну толком не любит. Мечется, стало быть… – сказала она тихонько, собирая плошки, накрывая полотенцами. Я повёл рукой, и убрал всё разом, буду ещё суету эту терпеть… Аяя лишь взглянула, словно досадуя, что не дал ей возиться.
– «Мечется», как бы ни так! – сказал я, чувствуя, как невольно зло оскалился. – И не думает! Сытый, жирный, как котяра на сметане! И не вспоминает тебя!
Она глянула на меня на миг и сказала:
– Так и слава Богу… – ещё тише, почти беззвучно. – Хорошо, что не помнит зла.
Она не посмотрела на меня, произнося эти слова, и меня это вывело из себя. И потому что я лгал, и потому что ей не был безразличен Эрик. Эрик, мерзавец, который когда-то выкрал её из моего дома! А она не помнит, никакого зла не помнит от него, а вот как любила его, и как было хорошо с ним, помнит… может, и ласки его…
– Да ты что, Ар? Ополоумел?! – изумилась она, отшатнувшись от меня.
