Смех сквозь слёзы. Юморески от Чичера Колымского

Загубленный талант

(Вместо предисловия)

Благодатны наши края Воронежские. Чернозё-ём! Весной оглоблю воткнул в землю, осенью – телега выросла. Это в материальном плане. А уж про духовный и говорить не приходится. Вспомните хотя бы того же Митрофана Пятницкого. Свой знаменитый хор он собирал в наших краях. У нас в каждом дворе поют. Говорок наш к этому располагает. Говорок певучий, поэтический. Звучит примерно так ( муж жене ночью спросонок):

Манькя-яя глянькя-яя, чтой-та шуршить. Не сынок ли Федя на машине к нам едя-яя?

–Будя табе! Скажешь тожа-аа…Эт вить мышонок твой ботинок гложа-аа.

Очень ладный говорок. Оттого, наверное, у нас частушку сочинить проще простого: был бы повод, хотя бы махонькая зацепка.

Как-то мой дядя с приятелем (они тогда ещё парнями были) под семиструнку репетировали частушки для концерта художественной самодеятельности. Репетируют, а по радио в известиях передают: ”В Советском Союзе запущен спутник с собачкой на борту”. Дядин приятель тут же подхватил:

“До чего дошла наука!

В небесах летает сука”

В общем, вы поняли, в каких краях я родился. Куда не кинь – сплошные таланты: Через правое плечо плюнешь, то попадёшь в поэта; через левое – в композитора. Как ни крутись, даже если ты и не хочешь,– ты обречён быть талантом. Лично мне жизнь сулила быть знаменитым поэтом, но одна заковыка помешала этому.

Уже в начальных классах я стал сочинять стихи. Плохие ли, хорошие ли – судить не берусь. Сочинил как-то очередные стихи, переписал их на чистый лист и решил послать в “Пионерскую Правду”. Послать- то можно, только сначала кто бы ошибки в них исправил. ( Грамотей-то я до сих пор никудышный!) На перемене между уроков шмыгнул в кабинет директора.

–Стихи!.. Это хорошо,– одобрил меня Ким Григорьевич, директор наш.– Стоящее дело! Не всё же баклуши бить целыми днями.– Помолчав немного, читая стихи, добавил,– иди, я проверю ошибки и принесу.

На уроке математики он вошёл в наш класс. Видать Судьба так распорядилась, что речь о моих стихах зашла именно на математике. Перед этим уроком на большой перемене со мной произошёл инцидент, о котором вы узнаете чуть позже.

Как только Ким Григорьевич вошёл в наш класс, у меня где-то под ложечкой сразу похолодело, словно я мороженного переел. Нутром почувствовал,– не ко времени я затеял дело со стихами. Нужно было денёк, другой погодить. Говорить о моих стихах на математике при учителе Иван Михалыче?!? У этого человека не язык, а бритва,– не почувствуешь, как обреет под ноль (хвать, хвать, а ты уже лысый!). Нет, не ко времени я со своими стихами.

–Ребятки,– между тем, обратился к нам Ким Григорьевич. Жестом руки успокоил учеников, давая понять, чтобы мы садились.– Я всегда считал, и буду считать, что вы замечательные люди,– директор наш был слегка романтик. В своих речах любил “подъезжать” издалека.– Не знаю, кто кем из вас станет, но уже сейчас некоторые, сидящие среди вас…– и так далее и тому подобное говорил директор. Прочитал стихи, не называя автора. Сказал по поводу газеты. В классе воцарилась тишина. Иван Михалыч, от удивления уронил на пол деревянный циркуль, глядя на директора не мигающим взглядом. Вскоре ребята оживились, кто-то даже захлопал в ладоши, стали оборачиваться друг на друга, искать глазами, кто бы мог написать стихи. Под одобряющие голоса класса Ким Григорич назвал-таки автора, то есть меня.

Последние слова, будто электрическим током выпрямили сутулую фигуру Ивана Михалыча. Он круто изменился в лице. Подошёл к директору, взял листок со стихами. Он не читал их, а медленно и основательно обнюхивал каждый уголок бумаги, вертел в руках лист и так, и эдак и снова обнюхивал. Поведение учителя математики заворожило ребят. Директор застыл в немой позе.

–Нет!– покачивая отрицательно головой и продолжая обнюхивать лист бумаги, произнёс Иван Михалыч.– Эти стихи…нюххх- нюххх… не напечатают… нюххх-нюххх… в газете…

Почему?– спохватился директор, забрал у Ивана Михалыча стихи и тоже стал принюхиваться к бумаге в явном недоразумении. А учитель математики, как всегда в таких случаях, чтобы не заметили на его лице чудачество, отвернулся к доске, стал рисовать циркулем геометрические фигуры. Мол, моя хата с краю, ничего не знаю,– судите сами.

–Почему?– в недоумении твердил Ким Григорьевич. Ученики, как галчата, рты порасскрывали- ничегошеньки не понимают. Больше всех, конечно, переживал я … и не только по поводу стихов.

Иван Михалыч, выдержав актёрскую паузу столько, сколько этого требовали обстоятельства, быстро метнулся от доски к столу.

–Да потому, что вот!– он достал из своего портфеля пачку папирос “Север”, со злобой кинул её на журнал. Все, кроме директора, знали, что это моя пачка “Севера”, конфискованная Иван Михалычем только что на перемене. Пачка новенькая, не мятая,– всего одну папироску удалось мне выкурить из неё. Глядя на неё, я глотал слюнки, а учитель математики “резал правду- матку”.– От его стихов за версту несёт куревом.– При этих словах учителя Ким Григорьевич стал тереть руками лицо, как это делают при насморке. Сразу принял сторону учителя, начал поддакивать ему, для убедительности приложился ещё раз носом к листу бумаги. За партой кто-то ехидно хихикнул в кулачок, а Ивану Михалычу того и нужно было. Он продолжал разносить в пух и прах юное дарование, – что ж там в газете дураки что ли сидят…они сразу догадаются, что автор этих стихов( кстати, недурственных) курит с пяти лет…Посмотрите на него! Он же позеленел от табака!…Его в пору засушить под навесом и измельчить на махорку,– и пошло, и поехало! То прямой дорогой, то пересечённой местностью. Укатал математик лирика вдрызг!

Ким Григорьевич был добрее. Старался затушить пожар страстей, приглушить и сгладить тон упрёков. Даже посоветовал всё-таки послать стихи в “Пионерскую Правду”.

–Может, напечатают,– подмигнул он мне.

Правда, однако, оказалась на стороне учителя математики: стихи мои не опубликовали, хотя ответ из газеты пришёл. В нём ничего не говорилось по поводу курения как, впрочем, и о качестве стихов. Витиеватым тоном литсотрудник намекал мне показывать во всём пример другим ребятишкам, к чему, собственно говоря, призывал и Иван Михалыч.

Перечитав письмо, я с детской беззаботностью махнул рукой на поэзию: чему быть, того не миновать! Сложнее получилось с курением: попробуй, брось её, проклятую цигарку! Тянул чертову соску до пятидесяти лет, пока в больнице не просветили язву желудка. Врач сказал: ”Тпруу-уу! Распрягай – приехали”. Вот уже несколько лет не курю. А совсем недавно появился зуд творчества,– под ложечкой стало, так это маленько пошкрябывать. Раньше-то всё на курево, а теперь, на писанину потянуло. Попробовал писать стихи. Курам на смех получаются. Вот что никотин, пакость такая, выделывает! Сгубил мой талант наповал, иссушил на корню. Только что и умею теперь рассказывать побаски наподобие тех, которые вы услышите далее.

Урок немецкого

(Письмо студента брату)

“Колян, привет! Извини, что долго молчал. Есть на то причины. Помнишь, я тебе рассказывал о Сан Саныче, преподавателе немецкого. Ну тот, что всегда “под мухой” ходил. Какая лафа при нём была! Футбол, спиртбол! Не до занятий было. За два года мы забыли даже то, что в школе учили. Двух слов связать не могли. Представляешь, недавно Сан Саныча турнули. Мало того, на его место пригласили чистокровную немку. Она в Дрезденском университете преподавала русский. Хельга Вильямовна Штосс. Занятия ведёт, исключительно на немецком. Злая, как мегера. В параллельной группе на первом уроке двадцать пять двоек поставила. А у нас на занятии был такой прикол,– упадёшь-,не встанешь!

–Кто староста группы?– на своём родном застрочила немка, как из пулемёта. А мы ни бельмеса не понимаем. Попрятали головы, как страусы. Кому охота платить штраф (мы за каждую двойку баксы отстёгиваем)?

Тут Толя Бирман ( ты его знаешь, рыжеволосый такой, с большими залысинами и маленькими рачьими глазками на выкате) очухался немного, толк в бок своего соседа Валентина Грищука. Валентин – староста нашей группы. Видел бы ты его – умора. Тщедушный- тщедушный – кожа да кости. Грудь- как у цыплока коленка,– бей чем хошь, только потихоньку. Одним словом, живой свидетель Хиросим).

Так вот, значит, Толя толк Грищука в бок: ”Она спрашивает, кто староста группы”.

Валентин робко потянул руку вверх, а затем и сам поднялся:

– ”Ихь…”, то есть “я” по-немецки.

–Зер гу-утт!– цепким взглядом стрельнула немка на худющего студентика, мол, очень хорошо, а сама намотала на ус, что её вопрос староста разгадал не без помощи соседа.– Что у вас было сегодня на завтрак?– всё также сухо пустила немка вторую очередь. Валентин, естественно, ничегошеньки не понял из её слов. Чтобы не выдать себя, закатил глазки к потолку, будто обдумывает ответ, а сам теребит, теребит за рукав Бирмана, чтобы тот быстрее подсказывал. Толя уже раскрыл, было рот, но немка зыркнула на него и повторила свой вопрос. Валентин услышал знакомое слово “морген”, уцепился за него, упрямый хохол, как утопающий за соломинку.

–Морген…утро…утро, – бубнил Грищук, скосив глаза на Толика.

Бирман на то и Бирман,– кого хочешь вокруг пальца обведёт. Прикрыл ладошкой рот так, чтобы немка не видела, стал интенсивно жевать и чавкать. Немка “подсказку” не видит, но слышит, кто-то чавкает. Валентин быстренько сообразил, что от него требуют и выпалил первое попавшееся: ”Ихь тринке тее”, то есть “я пил чай”.

–Зер гу-утт!– поняв, что с ней ведут нечестную игру, немка стала ещё суровее и продолжила “пытать” студента.– Что вы ели вчера в обед?

Валентин услышал знакомое слово “ессен”(есть, кушать), да Бирман успел шепнуть слово “обед”. Грищук, продолжая закатывать глазки к потолку, усиленно пытался вспомнить, что он вчера обедал. Наконец-то вспомнил: украинский борщ, гуляш с гречкой и чай. На радостях набрал полную грудь воздуха, чтобы выпалить ответ, но в последний момент, к ужасу своему, сообразил: он не знает, как сказать по-немецки “украинский борщ и гуляш с гречкой”. Аудитория во главе с немкой замерла в ожидании ответа. Пауза явно затягивалась, да и Валентину уже страсть как хотелось выдохнуть( лёгкие- то у него с твой кулачок будут). Он резко испустил дух и на самом конце издыхания тихо сказал:”Ихь тринке тее”…

Хельга Вильямовна разгадала замешательство Грищука, но, видя, что тот упрямится, как партизан на допросах, решила окончательно “добить” его:

–Что у вас будет на ужин?– выстрелила немка с пулемётной скоростью напоследок. К удивлению своему, Валентин понял вопрос и … оторопел. Во- первых, последнее время ему не всегда приходилось ужинать,– на какие ши-ши!? в наше- то время! Во-вторых, как выразить эту мысль на немецком при столь скудных познаниях оного? Это ж целый трактат арийской лексики для нашего студента. Ему ничего не оставалось делать, как вздохнуть и на вздохе пролепетать:”Ихь тринке тее…”

Немка сняла очки, изумлённо глядя на тщедушного Валентина, подалась вся вперёд, чтобы зрить его во весь рост, и чистейшим русским языком сказала:

–То-то я смотрю вы такой доходяга. Немудрено! Весь день на чае…

Мы попадали со смеху.

Ну ладно, Колян, заканчиваю. Времени в обрез: нужно учить немецкий.

Иваныч

На пикете Московской Кольцевой Автомобильной Дороги дежурит капитан Г А И Семён Иваныч Обиралов. Вы не знаете его? Да знаете! Во-о-оо! Мировой мужик. Начальство в нём души не чает, потому как честный до невозможности. Лишней копеечки ни- ни- ни! Сколько за смену насшибает… тысячу рублей или там полторы тысячи… тютелька – в- тютельку все подсчитает и точно половину отдаст начальнику смены. ( Нелишне будет вам знать, что порядок в Г А И железный: попробуй, смухлюй,– завтра же будешь охранять Юрия Долгорукова, а там за смену и рубля рваного не сшибёшь.) Точно половину, значит, выложит начальнику смены. Тот- своему начальнику половину. Тот- своему. Так ручеёк становится всё толще и толще, течёт и не пересыхает. Не имеет права пересохнуть: у его истока – сам Обиралов! Иваныч – нескончаемый родник: свежую копеечку подбивает, подбивает. Вот уже двадцать пять лет выходит он на большую дорогу с кистенёмм-мм… простите, великодушно, случайно с языка сорвалось. С жезлом выходит! Конечно, с жезлом. Со своей палочкой – выручалочкой.

Дни, как водится, идут ни шатко, ни валко. Шофера, разумеется, нарушают П Д Д. Иваныч их щучит. В этом плане у Иваныча солидный опыт имеется, система отработана. Прижучит какого – ни будь негодника: “Ваш-шши документы”. Проверяя бумазейки, попутно лекцию прочитает:

–За рулём сидишь!– фраза в его устах звучит, как откровение. – Не только впереди и с боку, на шесть метров под землёй должен видеть. – листая документы, смотрит в глаза провинившемуся,– реагирует ли тот на его замечания. Слова эти Иваныч заучил наизусть в первый день своей службы. Не обветшали, не потёрлись, как новенькие! Верой и правдой служат они Иванычу, как заклинания старику Хоттабычу.

После его магических слов, водитель выглядит кроликом перед удавом: глазёнками хлоп, хлоп, молит о снисхождении. Не глаза, а чистый ручей,– ничего не скрывают. Такие взгляды Иваныч читает без запинки. Иного трусишку так припугнёт, что тот готов последнюю рубаху отдать. До этого, конечно, не доходит. Три шкуры Иваныч не дерёт. Строго следует канонам гаишника: ”Не режь баранов, а стриги!”

Работёнка у Иваныча, надо признаться,– не мёд. С первого дня службы у-ух как трудно копеечка дается. Помнится такой случай. Только взял с водителя двушник (два железных рубля), тут на “канарейке” проверяющий из головного управления подкатывает. Куда деваться? Двушник, зараза, печёт ладонь калёным железом! На пикете оборудован пожарный щит. Под щитом ящик с песком. Кинул Иваныч двушник в песок, придавил сапогом, тем и цел остался. С той поры брал только железными,– ни одна комиссия не докопается. Но однажды с ящиком маленький конфуз приключился.

Смена близилась к концу. Иваныч хотел было уже собирать “урожай” из ящика, пересчитать и половину, как положено, приготовить начальнику смены. Вдруг…Ах, это “вдруг”! Вечно оно нам все карты путает. Вдруг у самого пикета, на перекрёстке происходит авария. Авария пустяшная: грузовик подрезал иномарку и легонько чиркнул по крылу. Другой бы хозяин иномарки махнул рукой на царапину. Странный народ! эти владельцы иномарок. Такие жадные до денег! И этот пристал, как пчела до мёда: “Давай составлять протокол”. Какой протокол! Разве Иванычу сейчас до писанины! Успеть бы к приезду начальства сдунуть маленько пыль с железных рублей. Негоже начальству подавать грязные деньги! Оно страшно не любит этого.

Тут из иномарки вылезла женщина и девочка лет пяти с маленьким ведёрком в руках.

–Поиграй здесь,– указала мать дочке на ящик с песком, а сама в будку, намереваясь при необходимости “пустить слезу”.

Выводя в протоколе закорючки, чёрт бы их побрал! Иваныч услышал звон монеты о пустое ведёрко. Он ещё не догадался в чём дело, но его интуиция…О-о-оо! Эта интуиция! У Иваныча она особая. О такой говорят:” Хороший нос за неделю кулак чувствует”.

–Чей ребёнок?– вскрикнул Иваныч.– Ре-бё-нок чей? Уберите!

Всё закончилось тем, что иномарка с лёгкой царапиной на крыле, с протоколом об аварии и с полным ведёрком железных рублей укатила дальше. Иваныч остался ни с чем,– вроде бы как смену и не работал. А тут начальник на “канарейке” вот он. Заначка у Иваныча всегда при себе

–Молодец, Иваныч! Хорошо работаешь,– шурша о карман купюрами, похвалило начальство и укатило в сторону следующего пикета.

А вы говорите, у гаишников доходное место. Как бы не так! Иногда кровными приходится расплачиваться. Вот так- то вот.

–А как же операция “Чистые руки”?– по простоте душевной спросите вы Иваныча. Не задумываясь, он ответит:

–Мыть нужно обязательно! К чистым рукам деньжонки лучше липнут.

Сказка про белого бычка

( Только не для детей! Боже упаси!)

Жили-были старик со старухой. Не где-то там, ”у самого синего моря” или “в тридевятом царстве”. Нет. Совсем рядом в Тульской области, а может быть даже в Рязанской.

Прошлой весной принесла им бурёнка телочка – ну точь- в- точь из сказки: белый, до того милый, до того пригожий,– всем на загляденье. На выгоне зелёную травку щиплет, спокойно – ни одну курицу или другую какую животину не тронет. А начнёт резвиться и так это ножками чудно и забавно взбрыкнет, что старуха, наблюдая за ним из окна, кончиком фартука смахнёт набегавшую слезу умиления.

–Что ты, старуха?– спросит старик.

–Эт…я так, старик, -промолвит старуха, отводя взгляд в сторону.

Возвратился как – то старик из гаража, пригорюнился, буйную голову повесил.

–Что закручинился, старче?– спрашивает его старуха,– не весел и песен не поёшь.

–Да как же мне не кручиниться, старая,– отвечает ей старик , потупив очи до долу.– Конь мой верный сдыхает… Вот-вот копыто откинет. На чём ездить буду?

Старуха аж в лице переменилась. Во всей округе ,хоть на двадцать, хоть на пятьдесят километров кинь лошадей давнёхонько она не видала. Какой Конь?!

–Какой! Какой1-взмолился старик.– Да “Москвич” мой сломался, в крестовину его мать!– заругался старик и стал темнее ночи. Начали со старухой думать – гадать, где бы денег достать…на ремонт. В селе сейчас легче прошлогоднего снега добыть, чем взять в займы…

–Пенсия…– заикнулась было старуха.

–Да что там твоей пенсии? ! …На два ржавых болта только и хватит,– резонно возмутился старик и закручинился пуще прежнего. Не оттого закручинился он, что не знал, где взять денег, а потому, что уж больно не хотелось пугать старуху крамольными мыслями. Да и самому уж больно жаль бычка. Пожил-то, бедолага, на свете всего ничего,– не более полгода.

– На панель пойду, а бычка не дам резать!– заупрямилась старуха.

–Пойми, глупая,– делает ей внушение старик,– В двадцать лет, когда я сватался, за тебя дали бы не только на “Москвича”, на новенький “Мерседесс”… а сейчас…-старик безнадёжно махнул рукой и принялся точить ножик. Два дня старик точит ножик, два дня старуха ревмя ревет. Наконец, поняла, старая – иного выхода просто нет. Хоть и жаль телочка, а что сделаешь?

Режут, значит, они бычка ( ах, какой был бычок!), везут в Москву продавать. Всё- таки мясо там дороже, рассудил старик, там же купит и запчасти дешевле. Кое-как, с горем пополам ладит своего “коня” (“Москвича- то”). Пуповиной привязал крестовину к горловине, и ещё одну “хреновину” перетянул “морковиной”. В Японии это назвали бы гибкой технологией, а по-нашенски – на соплях. Ага! Трогаются в путь. Старуха, садясь в машину, ворчит, мол, переться за две сотни верст “киселя хлебать”. На месте бы продали, своим людям, пусть дешевле, зато бычка вспоминали бы дольше. Как – будто чувствовала, старая, что в белокаменной с ними приключится неладное.

Едут они, значит, не спеша, поторапливаются. Ага! Пяти верст не дотянули до Кольцевой дороги, вдруг та “хреновина с морковиной” хрясь! возьми да и лопни, будь она неладна. Остановились на обочине, а старуха и говорит (вот как душа её чуяла):

–Не протухло бы мясо,– а сама уголком платка слезу вытирает. Опять ей, видно, бычок вспомнился.

–Смотри, ещё накаркаешь…в крестовину мать,– заругался старик. Хвать большущий гаечный ключ и… шасть под машину… ремонтировать, значит.

А тут недалёко при въезде в Белокаменную на Большой Московской Кольцевой Дороге на “канарейке”(это такая машина с мигалкой) гулял добрый молодец в форме капитана милиции с кистенёмммм…тьфу-у… не так выразился… с жезлом, с полосатой палочкой- выручалочкой. Величали того молодца- Федор Иваныч Обиралов. (Промеж себя его все называли Федя Нос и не без основания). С виду в нём примечательного ничего не было, окромя носа. Длиннющий- длиннющий. Его нос, как говорится, на семерых рос, а одному достался. Такого носа, прямо скажу вам, нигде не сыскать. На два часа опережает своего хозяина, появляясь в нужном месте. Сказать, что Федя родился с таким носом, я не могу, ибо рос он мальчик, как мальчик. Был не в меру любопытен и всё время нос держал по ветру.

А в природе ведь как: некоторые органы животных, например, постоянно растут и видоизменяются. Морские котики, моржи когда-то ходили по земле. Теперь у них ласты. Да что там моржи. Вот, к примеру, наши депутаты. От постоянной болтовни у них так вытянулись языки, что у многих теперь рты не закрывается. Вот и у Феди нос рос и рос. Стал как миноискатель. Да что там миноискатель! Лучше. За смену, бывает, двадцать, а то сорок машин пропустит мимо себя, ни одну не остановит, но на сорок первой (как в воду глядит) отмажется, что надо. И всё благодаря носу. Спрячется с радаром за куст и выжидает. Странное дело: радар ничего не показывает, а нос выловит такую “поклёвку”, что простому смертному гаишнику нужно год вкалывать по три смены. Так, выглядывая из-за куста, нос указал добру молодцу на машину моих героев. Нет, не подумайте, что мясо у них протухло. (Что оно там… ночь пролежало, да полдня ехали, да полдня ремонтировались). Нет, не успело ещё испортиться, но близко к этому.

На Большой Дороге, значит, и свидились старики с добрым молодцем.

Молодец сразу не понравился старику. Да и старухе тоже. Везде сует свой нос. В салон, в багажник. Давай права качать, придираться.

–Куда путь держим?– и не дожидаясь ответа, приказал разворачивать оглобли обратно,– иногородние машины в город не пропускаем.

–Как так? По какому такому праву?– возмутились старик со старухой.

–Ха- ха! Вот народ! Вы что газет не читаете что ли?– хахакнул добрый молодец и вытащил из-за пазухи газету трёхмесячной давности.

–На время Всемирных Юношеских Олимпийских Игр,– вслух стал читать старик постановление мэрии Москвы,– ограничить въезд в столицу иногороднего транспорта, за исключением транспорта со спец – пропусками и машин с сельхозпродукцией…с сельхозпродукцией,-повторил старик и озадачился, почёсывая затылок, не зная, что делать.

–А мы как раз с сельхозпродукцией,– нашлась старуха что сказать, приподняв простынку, которая прикрывала собою…(язык не поворачивается сказать “мясо”)…прикрывала собою останки телочка. Мухи роем тут же ринулись в салон. Понятно! по какой причине. Завидев насекомых, добрый молодец радостно ухмыльнулся, передёрнув носом, словно курком автомата: ситуэйшен- что вода для рыбы- “клиент” вот-вот “созреет”, нужно только чуть- чуть “дожать”. Вдарился тут добрый молодец о земь и… прикинулся “шлангом”:

–А кто вам сказал, что мясо – сельхозпродукт? У нас в Москве многие держат свиней и коз прямо на балконах. Какой же это сельхоз…даже вовсе и нет,– добрый молодец палочкой- выручалочкой нахлобучил фуражку с затылка на глаза и замолчал. Слукавил, конечно, он насчёт сельхозпродукции. Но кто ему судья? На дороге он – царь и бог. Приезжие только что и могут,– как можно щедрее “дыхнуть в карман”.

Для стариков, пожалуй, это был бы самый лучший вариант. Дай они добру молодцу деньжонок “на жисть”, и дело бы с концом. Но старик со старухой были в этом плане не шибко просвещёнными, можно даже сказать интеллигентно – щепетильными. Как дать?(! ! ! ) Удобно ли? (! ! ! )А вдруг откажется.(! ! ! ) Не возьмёт. (? ? ?)Тогда что? Со стыда хоть в землю провались? А потом, где они, деньги- то: за душой ведь ни копейки (с чего бы им завестись,– от сырости???).И наконец! а с какой такой стати они должны давать!? За здорово живешь? Так ведь не напасёшься…и пошло, и поехало. Старик в таких случаях “заводился” с пол-оборота, гораздо лучше своего “Москвича”. И в этот раз “завёлся” старик, как часы. На грех и “искра оказалась на месте, не пропала и не отсырела, и бензопровод не засорился”.

–Ну, “затарахтел” дед,– обмолвилась старуха,– теперь не остановишь.

И вправду сел старик на автобус и поехал в Управление ГАИ”резать правду- матку”. А она у нас правда-то где-е?? (в п…е) …на конце…Кощеевой иглы. Найти её старик не смог, сколько не старался. Пропало мясо. Как говорится, получились пустые хлопоты при поздней дороге. Больше всего жаль телочка. Сгинул ни за что, ни про что. А ведь какой был телочек!! И всё из-за этой скотины!… Вы меня не так поняли. На Федора Иваныча Обиралова я даже перстом не указал, не то что словом обмолвился…Не знаю как вы, а я считаю, что виновник в этой истории -“Москвич”. Нешто может быть иначе? ! Присмотритесь внимательно к буковкам его фирмы: “А-З-Л-К”. О чём они говорят? “Автомобиль Заранее Лишённый Качества”.

Господа хорошие из “АЗЛК”! Умоляем: не губите наши-и телячьи души!

Языковой баръер

( случай из практики частного извоза )

Качу я по Рублёвке ни жив, ни мёртв. А тут гаишники подливают масло в огонь: как мне казалось, каждый, при появлении моей машины, судорожно хватался за телефонную трубку. Не иначе, как ведут меня по рации. Где-нибудь в укромном местечке, подальше от свидетелей остановят и крышка. У страха глаза велики! Отчётливо представляю, что ждёт меня впереди и мысленно проклинаю дядю Мишу. который сидит со мной рядом. Семидесятилетний старик – татарин – мой компаньон. Всю жизнь проработал таксистом в Москве. Знал её лучше, чем свои пять пальцев. Ушёл на пенсию. Своей машины не имел, а деньжонки на карманные расходы позарез нужны. На Киевском вокзале он прирабатывал, помогая “щипачам” ( так называли тогда нас, частников) “пробивать” ( подбирать) пассажиров. Делал он это виртуозно: другой за десятку не уговорит, он выцыганит четвертную. Когда я надумал “щипать”, мне посоветовали поработать с ним в паре, пообтереться. Москвы я совершенно не знал, а дядя Миша, наоборот, как у себя на кухне: “тут направо”, “тут налево”, а “тут прямо”. В первом совместном рейсе я не мог сдержать удивления: