Акакий Акакиевич

«С прискорбием сообщаем, что завтра, то есть 19 ноября, а именно в понедельник, ваша очередь убирать коммунальную жилплощадь. Заранее благодарны за качество».

Мишка полюбовался на объявление и спросил Сергея:

– Может, ещё что добавим?

– Ты Толика не знаешь? Бесполезно, пошли лучше за пивом.

Да, год прошёл. Не выгнали, анатомия позади, физика закончилась ещё в первом семестре, химия превратилась в органическую, понятно, как варить курицу: помыть (обязательно!), положить в кастрюлю, залить холодной водой, добавить чайную ложку соли. Четырнадцатый трамвай ходит через центр, Литейный, цирк, Финляндский вокзал, прямо к больнице Мечникова. Очень удобно пользоваться «Соткой», чтобы добраться до Дворцовой площади, Герцена, и Фонтанки. Пиво не такое противное, как думалось вначале.

– Мишка!

– Да, иду.

Пивной ларёк от Нейшлотского совсем рядом, только за угол завернуть – и пожалуйста. Внутри него – царица! Варварская, снисходительная, глаза взирают, рот в гримасе, халатик на груди натянут, телогрейка, руки в ленивом движении, ноготки с ярко-красным чуть облупленным лаком брезгливо постукивают по прилавку, на пальчиках колечки жёлтого известного металла – царица! А рядом мужичок на подхвате – бородёнкой трясёт, морщинками подмигивает, руки греет, пол-литровые ёмкости после использования собирает, ополаскивает и к владычице несёт. Залётный в очёчках, отхлебнув заветное, начинает возмущаться:

– Какое разбавленное! Как вода! Ну нельзя же! Я так не оставлю! Это безобразие!

Царица подымает царственную руку и делает движение, как бы лениво отгоняя комара.

– Ты что?! Ты что?! – бросается на защиту мужичок, наскакивая грудью на обидчика. – Что кричишь? Это же Валя! Валя!

Тут Мишка с Сергеем и подошли с ведром. Степенно подошли, осознавая, так сказать, значительность поступка.

Мужики посторонились.

– Дорогу! – голоса. – Дорогу!

Ах, отлезьте, интеллигент! Надо быть проще и масштабнее. Ну да, конечно, куда вам с вашим стаканчиком.

Жизнь удалась. Где-то разведены мосты, метро закрылось, в далёком с притягивающими звёздочками небе ещё более далёкая ледяная жёлтая луна, падает мокрый снег, прохожий поднял зонтик, спешит, поскальзывается, Клодтовы кони рвутся в вечном движении, хрипят на мосту, а нам не страшно, мы давно дома, а нам море по колено. Греют батареи, накурено, надымлено, даже нелюдимый холостяк-сосед Толик пришёл, Серёжкина гитара в действии:

– И когда-нибудь по переулкам ты пройдёшь, болтая про любовь…

При слове «любовь» Сергей сильно трясёт гитару, чтобы звук получился жалобнее и протяжнее. Звук получается.

Час ночи, два часа ночи, Толик ушёл.

– Серый, а кто тебе из наших девочек нравится?

– А тебе?

– Да никто! Машка зубрилка, Катю, Иру и Тоню вообще не видно, Надька двинутая. Оля ничего! Но что-то я её совсем не пойму…

Сергей молчит, потом тихо отвечает:

– Надя очень умная. И вообще, давай спать.

А утром, как в расплату за тёплый вечер, гололёд и холод. Выпавшую мокрую кашу подморозило, скользко, на остановке уже толпа, вдруг там кто-то падает, и люди рассыпаются, будто пластмассовые фигурки. Добрались – сразу автобус! Идёт необычно медленно, остановился, но корпус всё равно развернуло.

– Смотри, Серый, – говорит Мишка, – как надо входить!

Проталкивает в первые ряды на вытянутой руке портфель и держит. Дверца автобуса открывается, толпа качается в едином порыве, портфель резко дёргает, Мишку тараном волочит к открытой двери, но вдруг ручка отрывается и хитреца отбрасывает назад, Сергей сгибается от хохота, автобус уезжает. На игриво блестящем под лучами солнца льду пуговицы, смятая пачка сигарет и сиротливо валяющийся портфель.

– Да ну, Серый, брось, это только сегодня, ведь всегда получалось…

Клёпин занялся карате и приходит на занятия с побитой мордой. Всем хвастается:

– Это не просто карате, а стиль «шотокан»!

– Ну и чем же он отличается, этот стиль? – полюбопытствовал Мишка.

– Отточенной техникой, лёгкостью и быстротой перемещений, – заученно ответил Колька. – Смотрите!

Колька поставил за спиной стул и что есть силы прыгнул назад. Упал.

– Лучше бы ты почаще учебник открывал! – посоветовала Маша Бододкина.

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона? – поднимаясь с пола, в ответ задумчиво спросил её каратист. – А? Я тебя спрашиваю, дочь ошибок трудных?

– Что-что? – у Маши заалели красные пятна на скулах.

– Мишка!

– Ну?

– Вроде уши мы ещё не проходили?

– Фанера ты трёхслойная как был, так и остался! – выпалила Маша. – И не подходи ко мне больше списывать, вот получишь! – показала крепкую розовую фигу с обгрызенным ногтем.

Клёпин открыл рот, зашёл преподаватель, Клёпин быстро сел и прошептал Мишке:

– Я видел, у тебя в сумке ватрушка.

– Ну и что?

– Дай взаймы.

– Я тоже хочу карате заниматься.

Клёпин подумал. Получил ватрушку, закрываясь рукой, откусил и пробормотал набитым ртом:

– Глупый ты ещё, нельзя тебе.

– Ах ты гад! – разозлился Мишка. – Значит, как ватрушку, значит… Отдавай!

– Поздно.

– Отдавай половину! Может, я тоже есть хочу.

– Я уже откусил. Вот, смотри…

– Всё, не садись со мною больше!

– А с кем мне садиться, с мадемуазелью Бододкиной?

– С ней и садись.

Клёпин посуровел:

– Маваси хочешь?

– Я тебе сейчас сам как дам!

– Да ну? Мишка, пойми, я ведь из добрых побуждений, ведь кто, как не я, тебя жизни учить будет? Доверчив ты, товарищ, а жизнь, понимаешь, непроста.

– Гад!

– Ну вы там, Кац, Клёпин! – подал голос биохимик Пеличко, получивший кличку «Лысый пряник». – Может, хватит?

Колька состроил умильное лицо и с жаждущим знаний выражением уставился вперёд.

– Да, кстати, – он вспомнил на перерыве, – где Ира? Её вроде уже два дня нет?

– Болеет, – сказала Надя.

– Да? Так у неё климакс?

– Ты что себе позволяешь? – возмутилась голубоглазая Ольга.

– А что? Подумаешь, климакс.

– Она только вступила на дорогу потерь, – внушительно говорит Сергей.

Вдруг взрыв. Это Надя взяла с подоконника горшок с цветком и со всей силы грохнула о пол. Все молчат. Красная, как огонь, Надя с бешено сверкающими глазами заикается:

– Ты… ы… ы… Я думала… А ты такой же, как все!

Опрометью выбегает.

Сергей встаёт. Топчется.

– Уберу, – с трудом выталкивает из себя.

Именно на втором курсе Мишка по-настоящему открыл для себя театр. Но не просто театр, а Большой драматический имени Горького. Началось всё с «Истории лошади», где Евгений Лебедев играл великолепного иноходца, а Олег Басилашвили – его блестящего, надменного хозяина. Оба были озарены таким бездумным счастьем молодости, что захватывало сердце. Спектакль на всю жизнь остался в памяти, хотя в тот вечер Мишка ничего не понял – ну спектакль, ну хороший. Посмотрел, вышел – холод, снег, смазанные огни, застывшая болотная свежесть гигантского города. Запрыгнул в полупустой троллейбус, сел возле замороженного окна, подышал в него, приставил ладонь и в оттаявший отпечаток начал смотреть на проносящийся мимо ночной Невский. В дальнейшем Мишка ходил в этот театр, как к друзьям. Тебя ждут – в прихожей свет, в кухне звяканье посуды. Стряхиваешь снег с обуви, вешаешь пальто, устраиваешься поближе к горячей батарее, негромкий разговор, но тише! Раздвигается занавес, и появляется мистер Пиквик.

– Лев, у тебя в волосах расчёска застряла!

– Где? – Лев хватается за голову и багровеет. – Колька!

Самое главное у маленького Льва – это чувство собственного достоинства и большая, стоящая дыбом шевелюра, которой он уделяет необычайно много внимания. Ещё ему нравится тоненькая ловкая Ольга в своих красивых сапожках и джинсовом костюмчике, поэтому весь второй курс он нудно смотрит на неё влюблёнными глазами. Вот и сейчас уставился.

– Лёвка, хватит, прекрати!

Лёвушка грустно вздыхает.

– Ну и когда же вы наконец, Лев и Олечка, пойдёте глазами к солнцу? – интересуется вездесущий Клёпин.

– Заткнись, Клёпин! – Ольга фыркает и вступает в содержательную беседу со старостой Любой. Люба кивает, кивает, а сама косит глазом на Клёпина.

– Миш, – поднимает от морского боя глаза Сергей, – а чего Левушка этой высокой блондинке на грудь кидается?

– Щемящее чувство дороги, – реагирует Мишка, – ах, чёрт, опять проиграл. Серый, как тебе удаётся?

К ним присаживается отвергнутый Лев.

– Лёва, она тебя не стоит, – как бы рассеяно замечает Сергей.

– Думаешь?

– Конечно. Посмотри на себя – стройный моложавый мужчина.

– То есть?

– Оговорился – молодой. Так вот, она тебя не стоит.

– Думаешь?

– Конечно. Правда, Миша?

– Правда. Бододкина гораздо лучше.

– Думаешь?

– Да.

– Она списывать не даёт.

– Точно. Ну их всех.

– Мужики, пошли ко мне после семинара? – предлагает Лев.

– А у тебя поесть что-нибудь имеется? – оживляется Мишка.

– Конечно.

– Серый?

– А я что, против? Налицо деловое сотрудничество.

У Льва очень уютная комната в общежитии, которую он делит с иностранцем из Северной Кореи. У корейца на специальной полочке портрет вождя, книги вождя, на подушечке ручка, подаренная вождём его папе. У Льва на полке лосьоны, сеточка для волос.

– Подождите!

Пара минут, и хозяин возвращается из кухни, торжественно водружая на стол сковородку – внутри бедненькая яичница. Физиономии Сергея и Мишки вытягиваются.

– А хлеб у тебя есть? – осторожно спрашивает Мишка.

Лев вытаскивает полбуханки и расставляет ещё баночек десять приправ – это он от корейца научился.

– Как сосед?

– Мужики, не представляете! Каждый вечер конспектирует своего Ким Ир Сена. Из общежития никуда.

– Он, наверное, каратист! – завистливо говорит Мишка.

– Очень сильный, – авторитетно подтверждает Лев.

– Надо бы с Клёпиным свести, пусть он ему морду набьёт. Правда, Серый?

– Им нельзя драться, – пренебрежительно фыркает Лев. – И на танцы ходить тоже нельзя.

– Можно подумать, ты большой драчун!

– Да я, если хотите, такие удары знаю!

– Не надо! Сядь, Лев. Сядь!

Лев сел.

– А я вот думаю, – говорит невпопад, – подожду месячишко, да и сделаю Оленьке предложение, правильно, мужики?

– Ну… Ну можно, конечно.

– Как я понял, хлеб у тебя кончился…

– Серый, – спрашивает Мишка по пути обратно, – а что мы вечером будем делать?

– Миш, меня вечером не будет.

– Ты с кем-то встречаешься? С кем?

– Да нет.

– Тогда что?

– К родственникам надо.

– К родственникам? – Мишка с сомнением качает головой. – Что-то ты к ним зачастил, – замечает.

– Тихо, тихо! Кому сказала – тихо! – седовласая декан, чьё розовое полное лицо выражает довольство жизнью, звучным голосом перекрывает невнятный шум в лекционном зале. Надевает очки. – Та-ак… К сессии привлечено внимание общественности института, посвящается сессия Двадцать шестому съезду. Продлится сессия с двадцать первого декабря по двадцать седьмое января. Гордитесь, – делает неопределённый жест, – для экзаменов мы выделили лучшие комнаты. Кто там тянет руку? Сначала халат наденьте! Что, подали как не вышедших? Исправим. И в большом деле бывают ошибки, а уж в вашем маленьком личном…. Так что те, кто чувствует, что много знает, бегайте по кафедрам, – и вдруг патетически восклицает: – Никто не должен ехать домой, не сдав долги! Так, нам надо закончить все дела к четырём… Ну тогда к пяти. Читаю расписание экзаменов. Почему не надо? Мнения учёных разошлись? Так читать или нет?! Ну ладно, в деканате вывешено.

Сергей наконец получил общежитие, а Мишка, хотя тоже просил, – нет. И по-прежнему мыкался по квартирам – никак ему не удавалось надолго зацепиться на одном месте. Когда он поступал, они с мамой написали в заявлении, что на общежитие не претендуют, надеялись, что поможет, теперь же приходилось расплачиваться. А в этот раз вообще пролёт из пролётов: договорился, заплатил, получил ключ от квартиры, приехал – а ключ к двери не подходит. Ну и где ночевать? Ещё и экзамены… В общем, спал с Серёгой валетом целую неделю. Вечером Сергей ушёл на свидание (признался наконец), сидеть одному было скучно, пошёл к Клёпину. Клёпин вальяжно пьёт чай, и, похлопывая себя по животу, спрашивает:

– Слышь, Мишка, а можно химию за три дня выучить?

– Можно, наверное.

– А ты учил?

– Вчера начал.

– А пожрать у тебя есть?

Мишка посмотрел подозрительно.

– Мужик, деньги кончились!

– Ну, огурцы есть солёные.

– Что, домашние?

– К Серёжке мать приезжала.

Клёпин оживился:

– Счас организуем! – вскочил, распахнул дверь и немедленно увидел в коридоре чёрного как смоль важного негра. – Эй, товарищ, – заорал, – стой, да-да, тебе! Не хочешь русские огурцы попробовать? Правильно, конечно, вкусно. Давай так – через час приходи, с нас закуска, с тебя спиртное, а что, всё честно? Зубровка? Тащи зубровку.

Побежал по коридору:

– Костя? Как дела? Выпить хочешь? Но мы без картошечки не принимаем! Давай, паря. Жду!

Перегнулся через перила:

– О, какие! Девочки, а у нас праздник, ну да – в двадцать седьмой комнате, только вас и не хватает. Милости просим.

Возвратился:

– Теперь от негра избавиться – и всё путём.

Мишка пошёл в кино. Экзамены экзаменами, но и в кино ходить надо. Особенно если это «Цирк» Чарли Чаплина. Показывали в одном из маленьких кинотеатров на Невском, где покатые полы и деревянные стулья с откидывающимися сиденьями. Народу в очереди стояло немного, Мишка пристроился и вдруг почувствовал, как дёргают за рукав. Обернулся: парень чуть младше его, в руках чёрная шапка.

– Нужна?

Мишку словно кто-то за язык дёрнул:

– Сколько?

– Пятерик.

– Не-а. Я бы лучше белую.

– Будет!

Парень исчез и вернулся с белой.

Мишка понял, что попал. Но отступать было некуда.

– Не-а… Вот если бы с чёрными крапинками.

Шапка из рук парня пропала.

– Ты что, сука, издеваешься? Да я тебя? – попёр грудью.

Мишка воинственно напрягся. Парень быстро оглянулся – очередь внимательно смотрела.

– Мы тебя подождём! – прошипел. – Только выйди!

Мишка купил билет, зашёл в полупустой зал и сел поближе к экрану. Начался фильм, он забыл о неприятностях и начал жизнерадостно хихикать. Его опять потянули за рукав:

– Тише, молодой человек, тише!

Рядом сидела сухонькая маленькая старушка.

– Что смешного, молодой человек, ну что тут смешного?

Мишка пожал плечами и повернулся к экрану. Сзади раздалось бульканье – кто-то явно пил из горла. Грустный человек с тросточкой споткнулся, Мишка рассмеялся.

– Как не стыдно! Вы мешаете смотреть!

Нищий спрятался от полицейского, сзади с громким стуком упала и покатилась бутылка, полицейский тревожно обернулся.

Мишка прыснул.

– Какой наглый молодой человек!

Сзади раздался храп.

Мишка встал и, подойдя к выходу, осторожно отодвинул щеколду: его ждали. Но через переднюю дверь путь оказался свободен. Мишка с удовольствием вдохнул морозный воздух и затерялся на Невском.

– Мишка, вот ты скажи, а за ночь химию можно выучить или нет?

– Можно, Колька, отстань!

Сессия позади, а Мишка опять пролетел: не смог по-человечески списать формулы с внутренних полей халата – химик, заподозрив неладное, постоянно крутился рядом. Столько времени убил на подготовку, халат испортил, а стипендия ахнулась. И с надеждами на общежитие пришлось расстаться: ничего не подозревая, сидел в комнате у Клёпина в спортивных штанах – и вдруг заходит декан с патрулем. Увидев постоянного просителя, декан остолбенела:

– Кац, а вы что здесь делаете? – и свирепо обернулась к патрулю. – Где хозяин?!

– Я поищу, – Мишка, не растерявшись, выскочил за дверь.

– Кац, Кац! – закричали следом, да где там. Каца и след простыл.

И Серёжку не видно. Кстати, теперь ясно, с кем он встречается, – с Надей! Что он в ней нашёл? Надя ему свободной минутки не оставляет, забыла комсомол, моральные качества, Маркса, Ленина, верность – всё в загоне.

– Надька, гони шоколадку! – Клёпин.

– За что?

– За то, что я разрешаю вам вдвоём сидеть.

Надя молчит, но зато реагирует Мишка:

– Серый, ты ему лучше трусы индивидуальные подари.

– Подарю. Со своего плеча.

– Таких уже не выпускают, – замечает Ольга.

Через некоторое время, когда все забыли, Надя вежливо просит:

– Коля, повернись, пожалуйста, в профиль.

Удивлённый Клёпин поворачивается, потом спрашивает:

– А что?

– Ты так хуже смотришься.

– Серый! – Клёпин в расстройстве роняет дневник. – Ну что ты в ней нашёл?

– Комсомольские билеты… – серьёзно отвечает Сергей.

Надя опрометью выбегает, Сергей за ней. Возвращаются вместе. У Нади постное, как бы только вымытое лицо, потупила глаза, румянец на щеках. У Сергея в глазах смешинки.

Но, конечно, не это главное. Главное то, что группа по инициативе правильной Любы подхватила начинание москвичей – взяла на себя обслуживание двух палат в больнице. А бывший провинциал, оставшись без друга, зачастил в Эрмитаж и выписал в школьную записную книжечку: «Сюрреализм отличается от абстракционизма неполным уходом от действительности».

Ещё недавно в метро рассматривал мозаику, ну то есть ворон, как всегда, считал, только решил сесть в поезд и вдруг услышал:

– Молодой человек, молодой человек!

Оглянулся – к нему пробирался незнакомый седой мужчина. Мишка задержался.

– Извините! – мужчина тяжело дышал. – Будем знакомы – Исаак.

– Михаил.

Мужчина скользнул взглядом по окружающим:

– Отойдёмте?

– Ладно, – Мишка недоумевал.

– Простите, Михаил, вы еврей?

– Еврей.

– Понимаете, Михаил, я уезжаю в Израиль, на нашу родину.

– Да? – Мишке стало интересно. – Именно в Израиль? Не в Америку?

– В Америку ни в коем случае!

– Но в Израиле же война!

В глазах Исаака мелькнула сумасшедшинка:

– Хватит мне этих гоев! Все евреи должны жить в Израиле!

– Я не спорю, – миролюбиво сказал Мишка.

– Так вот, – Исаак глубоко вздохнул, – у меня есть дочка, а у вас, молодой человек такое хорошее еврейское лицо, что я подумал… Подумал…. А давайте я вас с дочкой познакомлю?

– Меня? – Мишка растерялся.

– Вас, именно вас! Быстро оформляем брак и всей семьёй уезжаем на историческую родину.

– Но я, я…

– Прошу вас, подумайте, вы не понимаете, от чего вы отказываетесь! Это уникальная возможность! Подождите!

Исаак встревоженно посмотрел по сторонам, вытащил блокнот и, записав номер, оторвал листочек с телефоном.

– Возьмите! И приезжайте! Обязательно приезжайте к нам.

Быстрым шагом ушёл.

Мишка ещё подержал листочек в руке и неуверенно сунул в карман. Так сложилось, что в их семье мало говорили о еврействе, да и в институте с евреями, сплошь питерскими ребятами, живущими своей, отличной от его, провинциала, жизнью, он не сошёлся. Куда ехать? Зачем? Из Питера?! А как же БДТ, Эрмитаж? В своё время он брал в библиотеке книжку про арабов, но до конца не дочитал – где он и где арабы… Кстати, за два года Мишка только раз оказался в чисто еврейской компании – все после танцев собрались в закутке, и хозяйка квартиры, поставив пластинку с песнями, торжественно зашептала:

– Слушайте! Надо слушать между строк.

Мишка вслушивался, вслушивался, но ничего не разобрал. Между прочим, час назад та же самая хозяйка в ответ на приглашение потанцевать томно сказала что, видите ли, она его боится, и завела в кухню, где состоялся многозначительный разговор по поводу её загадочных глаз, мятежной души и невыразимой грусти. После пластинки Мишка окончательно почувствовал себя не в своей тарелке, разозлился и ушёл.

Так что глупости. Он достал листок и выкинул в ближайшую урну.

– Усе мысли начальства спускаются в этот жёлтенький продолговатенький квадратик…

На третьем курсе началась военная кафедра. Руководил ею полковник Семенюк – огромный, важный, роняющий медленные слова с очень слышимым украинским акцентом. На первой лекции, оглядев молча полупустой зал, он лениво проговорил:

– По поводу отработок всем обращаться к Татьяне Петровне Дурик, – чуть подумал, – или к Дурик Татьяне Петровне, что то же самое.

Раздались смешки. Семенюк ещё раз оглядел зал:

– Наша кафедра, как вы понимаете, имеет важное отличие. У нас вы не только приобретаете знания, но ещё и взрослеете. И мы вам в этом помогаем. Так, к нам приходят курсанты-девушки, а уходят офицеры-женщины.

Смешки раздались громче.

– А начнём мы с самого простого, тут я диаграммку придумал. Сверху, как всегда, начальство – штаб. Извилистой такой линией обведено. Все мысли начальства спускаются.… И туда спускаются, и сюда спускаются, а что им не спускаться? Штаб ведь. А вот сбоку, туточки, у нас разведка. Разведка осуществляется подглядыванием, подслушиванием, подсматриванием…

Смех прокатился уже почти не скрываемый.

Семенюк ещё раз оглядел зал и вдруг позвал:

– А ну-ка встань сынку, да-да, ты.

Кто-то встал.

– Ну, сынку, расскажи мне, что смешного? Чего ты смеёшься? Расскажи дядьке, может, и я посмеюсь с тобой? Вместе посмеёмся? Не хочешь? – и таким же будничным тоном добавил: – А ну вон отсюда. И завтра ко мне в кабинет. Лично буду тобой заниматься.

Зал оцепенел.

– На чём мы остановились? – продолжил. – Разведка осуществляется… Подглядыванием, подслушиванием, и всё это военная хитрость. В нашем деле ведь именно это главное – запутать возможного противника. Кстати, а почему вы так сидите? Полно мест, а расселись как на гулянке. А ну быстро на первые ряды. Не поняли? – и рявкнул. – Вперёд, я сказал!

Студенты тихо пересели.

– Плотнее! Ещё плотнее! Вот так у меня и сидеть.

Посмотрел на часы:

– Перерыв.

На второй половине он так же лениво вошёл в аудиторию и усмехнулся:

– Вот они, наши родимые, как на выставке.

Присутствовавшие на первой половине лекции испуганно обернулись: на задних сиденьях с разрывом пять и больше рядов сидели попавшие в ловушку, ничего не понимающие опоздавшие.

– Вот это и есть военная хитрость, – полковник улыбался. – Татьяна Петровна Дурик, запишите их всех, ох они у меня попляшут.

Одним из попавшихся оказался, конечно, Клёпин. Когда к Семенюку выстроилась повинная очередь, он каждого вышедшего с дрожью в голосе спрашивал:

– Что сказал? Как он ответил? А ты что сказал?

Оказалось, что на жалобу «лечил зубы» Семенюк реагирует положительно: сочувственно кивает и желает выздоровления. Клёпин приободрился, бодро прошёл внутрь. И выскочил красный как рак через минуту.

– Колька?! – подбежали Сергей с Мишкой.

Он отмахнулся.

– Ну!

Клёпин, не глядя в глаза, выговорил с ненавистью:

– Сказал: лечи дальше.

– Так что же делать?!

– А я почём знаю?

Наконец Мишка снял новую квартиру. Квартира находилась в полуподвале, и сквозь небольшое окошко были видны ноги прохожих. Жёлтый свет робкой лампочки, стены с разводами, клопиные пятна. И всё бы ничего, но, почуяв свежего жильца, бодрое местное население взяло привычку нападать на него каждую ночь. А когда жилец по чьему-то совету поставил ножки кровати в банки с водой, зловредные гады собирались на потолке и пикировали вниз. Вот в этой квартире на Садовой и прожил Мишка свою третью золотую питерскую осень с её порывами холодного ветра, жёлто-красной опадающей листвой и вечно нахмуренным, полным дождя небом. Но в квартире было тепло, лежали учебники, а на одной из стен Мишка нарисовал ёлочку в преддверии неизбежно наступающего праздника.

И всё-таки с квартирами была настоящая беда: то ключ не подходил, то клопы, то алкоголики, то бабка мерзопакостная попадалась, а один раз его даже попытались ударить ножом в спину за то, что позвонил из коридорного телефона. Хорошо еще, отскочил вовремя. Несостоявшийся убивец, еле удержавшийся на ногах от богатырского замаха, пьяно качаясь, удивлённо посмотрел на зажатое в руке орудие возмездия и поплёлся обратно в свою комнату. Но, так или иначе, каждое утро по свежему снежку, лужам, под дождём или солнцем, с троллейбуса на автобус, с автобуса на метро, с метро на трамвай и вперёд, дальше, выше – к знаниям. На третьем курсе одним из базисных предметов была фармакология. В двадцать четвёртой группе её вела совсем молодая с конопушками на миловидном лице женщина. Шмыгая носом (у неё был хронический насморк) и не имея привычки что-либо объяснять, за семинар она успевала опросить почти всех, задавая коварные блицвопросы. Мишка с ней совсем замучился – как ни учил, постоянно вляпывался. Хотя, надо сказать, не только он. Когда эта молодая и красивая женщина входила в аудиторию, в группе начиналась тихая паника. Плюс физиология с лягушками, военная кафедра с Семенюком и Пилипенко, их преподавателем. Ходили слухи, что Пилипенко из секретного шестого отдела, но по его вечно улыбающейся усатой физиономии ничего понять было нельзя – похохатывал, масляно смотрел на девиц, закручивал шуточки не хуже своего неординарного начальника и задолбал с зарином и заманом. На одном из занятий, когда медленно, как в раздумье, открылась дверь и через неё к ним протиснулась туша Семенюка, Пилипенко немедленно верноподданнически заорал: