Я прикасаюсь. Книга стихотворений разных лет

А коль вовсе не были – значит, не судьба.

Ах, вернётся бабушка утром в понедельничек.

Уберу я комнату – в ней же чёрт чего!

Вымою стаканчики, выстираю тельничек.

Я здесь делал курсовые – больше ничего.

Крошка и Антошка

В нашем городе Антошку

Крошка полюбила.

Полюбил и Тошка Крошку.

Как всё это было?

Я не знаю, и Антошка

Никогда не скажет.

Только факт – влюбилась Крошка,

Ведь с любым – не ляжет.

Не стыдясь, перед Антошкой

Крошка раздевалась.

А она и правда – крошкой

Рядом с ним казалась.

Длинный паренёк Антошка

Ей шептал «I love you».

И любила Тошку – крошка,

Но большой любовью!

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

1987—89 годы

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

***

Я из той Стороны, где Балтийское море

Вместе с Чёрным клещами сжимают её,

Где стрелялись в глухом затянувшемся споре,

Где жирело от «славных побед» вороньё.

Я из той Стороны, где и счастье, и вера —

Странны, словно под детской кроваткою нож.

Я из той Стороны, где достаток и мера —

Двое самых гонимых и жалких святош.

Я из той Стороны, где царевич на волке

Сыплет искры на тонкие пальцы сосны.

Я из той Стороны, где клок шерсти на холке

Выдран с костью. Но с Богом – из той Стороны.

Eagle

Он – гордая птица. Владыка всегда

Боится за трон, пусть ему и вода,

И горы, и чащи, и небо подвластны.

Но сны властелина бывают ужасны.

Соперники, недруги в снах. Да и днём

Томление власти проклятьем на нём.

Ему же претит сей владыческий круг —

Он просто весь мир созерцает вокруг.

Под клювом надменным плывут облака,

Холодные очи глядят свысока

На жизнь, что течёт где-то в самом низу,

Где мертвую рубит крестьянин лозу,

Где гаснут поэты, влюбляются воры,

Где войско идет на чужие просторы,

Где нежность и грязь, красота и обман,

Где веру скрывает безверья туман.

Гордыни венец, постигающий мир,

Он бабочек, бьющихся в стекла квартир

Беззвучно смеясь, презирает легко.

Он выше их всех, он от них далеко.

Он знает, что мир переделать – задача

Совсем не его. Его доля – удача,

Над ним вожделенная светит звезда.

Он вечно спокоен, циничен. О да,

Всмотрись в его позу, гляди, как парить

Он может над всеми – о чём говорить?

Но мы ведь не знаем о том ничего,

А сердце так часто болит у него.

***

Где же светлые, жаркие летние ленты?

Время их не щадит – выцветают они.

Оказалось, что строят себе монументы

Только длинные, черные, горькие дни.

Краски выцвели все – лишь одна задержалась.

Желтый лес – полинявшей картине под стать.

А вот черная с белым – та лента осталась,

Ведь действительно – нечему в ней выцветать.

Отчего это так? Знаю, всё по спирали

Возвращается снова – сумей лишь узнать.

Но не всё же, что мы, торопясь, потеряли

К нам придет и наполнится светом опять?

Это было бы странно и несправедливо,

А поэтому мы возвратимся к тому,

Что терять не спешили. И мы не на диво

Возвратимся сполна к естеству своему.

И так было, так будет. А кубок янтарный

Из осколков собрать и святым не дано.

Это всё не от нечисти и не от кармы,

Это нами так с богохулой введено.

***

Лес стоял, удивленный щедротами лета.

Ведь недавно он был, словно в старом кино —

Черно-белый, немой, неживой и отпетый

Дребезжащим роялем под белым сукном.

Только дятел-тапёр, да голодные волки

Звук вдыхали в него, еле слышный куплет.

И с журнальных страниц не ползли кривотолки,

Потому что на зимний лес критиков нет.

И никто не искал в нём ни смысла, ни слова,

Ни того, для чего нам тоска бытия.

Просто холодно было и плохо без крова.

Не искал в нём идеи и смысла и я.

А потом кто-то взял карандаш и раскрасил

Еще бледно, листву. Внёс в палитру свирель.

Наследила улыбка. Кто ж был этот классик?

Его имя известно – то просто апрель.

А потом прорезались и новые краски.

Из под маски Пьеро показалось лицо.

И оно было маской, но вскоре все маски

Раскололись, со звоном упав на крыльцо.

И живое предстало – вот губы в малине,

Вот черника зрачков, луг душистых волос.

Только что-то не так в этой новой картине,

Если веки упруги, не пухнут от слёз.

Мне всё кажется – маска одна не упала

И себя выдаёт неподвижностью глаз.

Мне всё кажется – нет ни конца, ни начала

У обманчивых масок с набором гримас.

***

Дороги нет в наш сокровенный мир,

Огромный и единственно не лживый.

И ни один прожорливый вампир

Не высосет его, пока мы живы.

А после смерти – с кровью пополам

Он причастится им – ни каплей больше.

Сей мир – наш самый ценный, нежный хлам,

Который мы храним всю жизнь и дольше.

Он в нас – частица жизни всех людей

Не наверху, но в пятом измерении.

Он в искренности проклятых идей,

Он в святости, прозрении, презрении.

Он недоступен циникам, хлыстам,

Дурному сглазу, гнилым зубкам склоки

И погребён под тяжестью креста,

Чтобы с рождения – быть одиноким.

Мое будущее

Я скоро закончу (дай бог!) институт,

И каждое утро тогда я

В раздутом метро буду ездить не тут,

А там, тонкой свечкой тая.

Года пролетят как из поезда рощи,

Всем друг на друга похожи.

И всё будет глуше, и всё будет проще

Для дряблых души и кожи.

Я буду носить роговые очки,

Портфель и четыре недуга,

А вечером черные есть кабачки,

Убитые злющей супругой.

Забуду кто Блок был, а кто Пастернак,

Стихи назову чертовщиной,

И буду болеть за московский «Спартак» —

Лысеющий глупый мужчина.

Не буду чураться я скучных бесед,

В чуму научусь веселиться.

Со мной будет пить по субботам сосед,

А жёнушке шуба приснится,

И будет она голосить и хрипеть,

Ругая судьбу на рассвете.

А за стеной будут бабки храпеть

И в папу ленивые дети.

Я только утешусь тем, что не один,

Что нас половина планеты

И, в общем-то, сносно живет кретин,

А в юности все – поэты…

Ртутный дождь

Небо ниже спустилось. Но я не ушёл.

Небо стало густеть. Я как в детстве, стоял

И смотрел, замирая, туда, где гроза

Превращалась за крышами в огненный шквал.

Очень странно соседство воды и огня!

Вот две капли упали. Подставив ладони,

Я поймать их успел. Они бойко резвились,

Словно маленькие, но строптивые кони.

Только – что это? Капли особенный блеск —

Жутковатый, холодный в меня излучали.

И катились по жести так звонко, как дробь,

Когда кровли в свободном полёте встречали.

Ртутный дождь! Я бегу под навес, не дыша.

И вдруг вижу, что девушка в платье, босая

И смеётся, и плачет под ртутным дождём,

Его капли ловя и на стены бросая.

Я кричу: «уходи!» Я кричу: «это смерть!»

Но вдруг вижу – глаза её – ртутные тоже!

И они словно капли, что в пляске слились

На дождём полированной девичьей коже.

Долго тёк люциферский металл по плечам,

А затем по спине и по смуглой груди.

Ртуть впиталась. Смотрю – лишь кривится трава,

И трамвай повреждённый искрит и гудит.

Песня друга

Был праздник, и вот я опять один.

И жизнь моя – выставка серых картин.

Мой праздник был долгим, без малого год.

Но больше он в двери мои не войдёт.

Опять я с друзьями сижу за столом,

Беззвучно молясь, чтоб прошла за стеклом

Она, и смахнула всё серое с глаз…

А мне кричат на ухо пошлый рассказ.

Она мне казалась как воздух, как свет

Привычной и вечной, но вот её нет.

Она освещает другого, ей дышит другой.

Чужого касается милая маленькой белой рукой.

Но как всё случилось, и было ли что-то? А вдруг

Была она вся – в тёмной комнате – призрачный звук?

Была ведь, была, а иначе – с чего бы тогда

Я зябну в июле, как будто уже – холода?

Генезис

Я постигал, что значит «никогда»

В страшном кругу потерь невосполнимых.

«Когда-нибудь» сияет как звезда,

А «никогда» смысл ускользает мимо.

«Когда-нибудь» – и радость, и укор.

И встретить смерть когда-нибудь – не страшно.

Отложен неизбежный приговор,

Не рушится десятилетий башня.

«Когда-нибудь» – не завтра, не сейчас.

Оно понятно и вполне желанно,

А никогда как бесконечность в нас

Врывается пугающе и странно.

Её восьмерка в зеркале висит,

Двойной улыбкой скалится, трепещет.

Звёздами срез стеклянный моросит,

Засасывая чувства, мысли, вещи.

И всё уходит за небесный свод,

Врастает в снег и дождь воображенья.

Сегодня – зеркало. И в нём грядущий год,

А прошлый год – виновник отраженья.

Я постигал генезис «никогда»,

Когда реальностью меня наотмашь били,

Когда из этой жизни поезда

Мои мечты на небо увозили.

Овцы

Где-то в горах высоко-высоко

Овцы ходили за вожаком.

Покуда закат за горою не тух,

Пас их седой загорелый пастух.

Мельче одна и крупнее другая —

Все на свободу не посягая

За пастухом седобровым след в след

Мирно ходили по тысяче лет.

Красавец вожак был умён и силён,

Но тоже свободой он был обделён.

Что ум, что кудряшки, как добрый парик?

Пас и его седобровый старик.

Где-то в горах, как больные сиротки

Овцы ходили – безмолвны и кротки.

И каждая часто мечтала о том,

Чтоб стать всем на зависть и зло – пастухом.