Дороги, которые нас выбирают
Но еще были новости, которые производили эффект разорвавшейся бомбы. Это было неожиданное назначение знакомых на какую-нибудь высокую должность, перевод на работу в столицу, заграничная командировка или отъезд за кордон на постоянное место жительства. Эти события одним махом меняли жизнь человека в лучшую сторону.
Эти счастливчики в одно мгновение перемещались в высшее сословие. Это можно было сравнить с присвоением дворянства в прошлом веке. Быть дворянином в советское время означало регулярно получать дефицитные продукты по ценам тридцать седьмого года, бесплатно отхватить трех-, а иногда даже четырехкомнатную квартиру в престижном районе. Кроме этого, полагалась служебная «Волга» с шофером, который одновременно выполнял функции слуги. Летом это были еще две бесплатные путевки в правительственный дом отдыха или санаторий в Крыму. После того как люди перемещались в этот высший слой, они менялись. Они начинали говорить, думать и даже двигаться как-то по-другому. Они излучали собой абсолютную уверенность в счастливом будущем, ожидающем их самих, а также их близких.
Но все-таки даже не эти сладкие привилегии были решающими. Ведь все это, или почти все, в конце концов, можно было купить за деньги. Большие деньги можно было заработать в торговле или в море. Избранные, поднявшиеся на олимп, автоматически получали самое главное – связи. Они начинали вращаться среди сильных мира сего и могли решить любой жизненно важный вопрос.
Каждый житель города втайне мечтал стать героем такой новости, но при этом большинство знало, что этого никогда не произойдет. Не был исключением и папа Бориса. Он знал, что большая должность в этом мире ему не угрожает. Дело было в том, что каждому подобному назначению предшествовала проверка органами. Здесь была одна проблема. В истории семьи было одно темное пятно, или, выражаясь фигурально, в подвале был зарыт труп.
Дедушка Бориса имел несчастье в своей далекой молодости, на заре советской власти, короткое время повоевать в армии Врангеля. Очень скоро он перешел на другую сторону и воевал до конца Гражданской уже в Красной армии. Потом была Отечественная. Дед ушел добровольцем. Начал войну рядовым, храбро воевал, был ранен, закончил офицером. На фронте вступил в партию. После войны вернулся домой и продолжил службу экономистом в тресте. Через пару лет встал вопрос о назначении деда на высокую должность. Как всегда, этому предшествовала проверка органами. В результате проверки вопрос о высокой должности отпал сам по себе, а деда вышибли из партии с формулировкой: «За сокрытие фактов биографии». Таким образом, вопрос о высоких должностях на пару поколений вперед в семье Бориса был решен окончательно и бесповоротно. С этой стороны никому и ничего не угрожало.
Оставалась надежда на длительную заграничную командировку. Вообще загранкомандировка была чем-то из ряда вон выходящим. Она позволяла за два или три года совершенно легально обеспечить семью на всю оставшуюся жизнь.
Виной всему была жутко загадочная и до боли привлекательная система оплаты. Зарплату начисляли в валюте, теоретически для того, чтобы человек мог жить. Есть, пить, что-то покупать. Главной задачей для всех было свести эти расходы к минимуму, а еще лучше – к нулю. Поэтому состояние крайнего истощения и связанные с ним голодные обмороки были отнюдь не редкостью среди советских специалистов за рубежом.
Не миновала чаша сия и многих, ставших известными позднее, капитанов российского бизнеса и политики. Так, будущий шеф одного из крупнейших нефтяных концернов Мечин и его друг бизнесмен Гут спаслись от голодной смерти, трудясь в Мозамбике, только благодаря дружбе с ребятами, работавшими по линии Министерства рыбного хозяйства. Дружба с ними давала большие преимущества. В порт регулярно заходили рыболовные суда и базы. Доступ на них был возможен только для работников системы рыбфлота. На этих кораблях, имея друзей, можно было получить рыбу в неограниченном количестве. Кроме того, можно было достать продукты питания: масло, тушенку, сгущенку и многое другое. Взамен рыбаки охотно брали дешевый местный ром, а иногда и просто спирт, купленный в аптеке. Спирт в аптеке не стоил практически ничего, при условии, что покупатель приходил со своей бутылкой. Иногда темнокожие аптекари, виновато пряча глаза, интересовались: зачем русские покупают медицинский спирт в таких количествах. Услышав в ответ, что для питья, смеялись и недоверчиво трясли головами – поверить в это было выше их сил.
Когда заканчивалась загранкомандировка и на счете накапливалась приличная сумма, начиналось самое интересное. По какому-то совершенно фантастическому курсу эти деньги банк менял на сертификаты. В магазинах «Березка» на них можно было купить импортную одежду, японские магнитофоны, меховые шубы и пыжиковые шапки, одним словом, все то, что обычному советскому человеку было совершенно недоступно. Эти сертификаты можно также продать за обычные деревянные рубли по курсу один к двум и безбедно прожить несколько лет.
Уже только этого, самого по себе, было бы вполне достаточно для полного счастья. Но это было еще не все. Самое главное было то, что за эти сертификаты можно было купить машину, квартиру, мебель, и все без очереди. Это совершенно не укладывалось в голове нормального человека. То, о чем люди мечтали годами, стоя в очередях, отмечаясь, копя деньги, отказывая себе во всем, кому-то преподносилось на блюдечке, да еще и с голубой каемочкой.
Папа Бориса втайне мечтал о такой командировке. Казалось бы, все предпосылки для этого были налицо. Папа был хорошим специалистом по ремонту кораблей. Многие развивающиеся страны охотно брали советские корабли в подарок, а, как известно, доставшееся даром особо не берегут. Поэтому ремонтировать было что, и специалистов с папиного завода регулярно отправляли в эти командировки. Более того, обязательным условием для этого было членство в партии, а папа, несмотря на свою национальность, как ни странно, в ней состоял. Произошло это в армии, где папа оказался, не поступив в первый год после окончания школы в институт.
Дед запретил хлопотать об отсрочке, сказав, что настоящий мужчина в их семье должен отслужить в армии. Дало о себе знать героическое красноармейское прошлое. Отец попал в стройбат, где среди таджиков и узбеков оказался практически единственным грамотным человеком, умеющим читать и писать. По этой причине командир практически сразу же назначил его комсоргом. А когда через год пришла разнарядка и нужно было срочно принять в партию одного рядового солдата, то, кроме папы, кандидатур не было.
Казалось бы, папа подходил на эту роль по всем показателям, если бы не одно НО. Кандидатов для загранкомандировок тоже проверяли органы. Критерии, однако, были не такие строгие, как для дипломатов и торговых работников, уезжающих в западные страны, потому что, в отличие от них, специалистам в развивающихся странах приходилось работать, а не сидеть в посольских кабинетах с кондиционером. Скорее всего, папа прошел бы и этот отбор, но была одна загвоздка, которая сводила на нет все папины усилия.
Виноват в очередной раз оказался дедушка, вернее, его родители. Когда-то, на заре двадцатого века, у них родился сын, и ему дали имя. Тогда еще никто не слышал о пятой графе, о врачах-вредителях, об арабо-израильском конфликте и о загранкомандировках. Мама хотела назвать мальчика Иосифом, но папа был против. Будущего Бориного дедушку назвали Израилем.
Все дело было в том, что специалистов с папиного завода посылали исключительно в мусульманские страны Ближнего Востока, и несмотря на то что папа по паспорту был украинцем, шансов получить въездную визу в посольствах этих стран у него практически не было.
Оставалась только слабая надежда на то, что когда-то придет разнарядка для работы в какой-нибудь далекой африканской, не мусульманской, стране.
Можно было изменить имя, фамилию, даже национальность. Отчество изменить было нельзя. Для этого дедушка должен был вначале поменять свое имя, чего никто из членов семьи ему даже предложить бы не осмелился.
Не всегда папа приходил с работы с хорошими новостями. Иногда он возвращался домой в плохом настроении. Это означало, что у кого-то что-то произошло или у папы на работе были неприятности. Что касалось друзей и знакомых, то они могли заболеть, их могли понизить в должности или посадить.
Родители общались в основном с людьми приличными. Среди их знакомых и друзей грабителей и насильников не было. Сажали в основном торговых работников, и это Борису было понятно. Не совсем понятно было, почему частенько сажали врачей-гинекологов, это он понял позже.
Что касалось папы, то обычно неприятности были связаны с его работой. На заводе иногда не выполняли план, выявлялись недостачи труб из нержавеющей стали, которые были мечтой всех владельцев садовых участков, происходили аварии, и тогда кто-то должен был за это ответить. Можно было лишиться премии, получить выговор, но это было не так страшно. Самым страшным было исключение из партии.
Однажды на заводе погиб рабочий, и папиного друга, который был начальником участка, исключили из партии. После этого папин друг спился.
Борис всегда боялся, что папу тоже когда-нибудь исключат из партии. Поэтому, когда отец приходил с работы мрачный, он молил бога, чтобы этого не произошло.
Разговоры об отъезде в Америку начались пару лет назад, когда папу в очередной раз не отправили в загранкомандировку и вскоре после этого не назначили на освободившуюся должность начальника цеха. Вначале об этом говорили шепотом, потом все громче и громче. Потом начали оформлять документы. Борис поинтересовался, что он будет с этого иметь. Родители твердо пообещали сразу же по приезде в Америку купить ему плащ-болонью и настоящие американские джинсы. То, что они должны быть именно американские, Борис подчеркнул особо – индийские у него уже были. Про себя он еще подумал о том, что наконец-то ему не надо будет бояться того, что отца исключат из партии. Партии в Америке не было.
Еще перед отъездом Борису надо было пройти процедуру обрезания. Дело было в том, что еврейская община в Америке очень хорошо помогала на первых порах, но для этого надо было подтвердить свое еврейство. Борис согласился только тогда, когда все документы на выезд были оформлены. Перспектива оказаться обрезанным, а в результате никуда не уехать, его особо не вдохновляла.
Обрезал его знакомый челюстно-лицевой хирург, к которому почему-то обращались за помощью все уезжающие знакомые.
И вот наконец все сборы были закончены, чемоданы упакованы, несколько небольших бриллиантов были запрятаны в тайник, сделанный в пластиковых слаломных лыжах. Борис должен был изображать юного фанатика горного слалома, купившего незадолго до отъезда на все свои сбережения почти новые лыжи у незнакомого человека на барахолке. Легенда была придумана на случай прокола, для того чтобы спасти папу от неизбежной посадки за нарушение правил валютных операций. Борису еще не было четырнадцати, и поэтому его привлечь было нельзя.
В последний момент папу все-таки исключили из партии, но это уже не имело никакого значения. Бориса тоже должны были бы исключить из комсомола, но он туда, к счастью, еще не успел вступить.
Оставалось только одно дело, которое нужно было сделать. Он должен был объясниться с девочкой из соседней школы, в которую он уже пару лет как был влюблен. Уехать без этого он не мог.
Глава 3. Влад
Владлен Гутин шел по набережной в сторону дома, и его душили слезы. Только что в школе объявили о том, что завтра будет родительское собрание. Как он ненавидел эти сборища, где в присутствии всех родителей унижали неуспевающих детей. Но в советской школе считалось почему-то нормой выставлять неудачи слабых учеников на всеобщее обсуждение. Никем не оспаривалось, что, получив очередную дозу оскорблений и унижений, ребенок станет лучше учиться. Эффект, как правило, был обратным.
Перед учителями стояла невыполнимая задача: они должны были одновременно учить три совершенно различные группы детей: слабых, средних и сильных. И если со средними это еще как-то функционировало, то со слабыми и сильными ничего не получалось. Слабые не успевали за средними, сильные были не востребованы и не могли идти вперед. Исключение составляли только спецшколы, куда брали особо одаренных детей, из них и выходили будущие светила науки и искусства.
Владлен учился так себе, звезд с неба не хватал, но и двоечником не был. Он не боялся того, что мать, а на собрания ходила всегда она, узнает о нем что-то не то. Дело было совсем в другом. Ему было больно смотреть, как мать в стареньком пальтишке, платочке и стоптанных башмаках поднималась по ступенькам школьного крыльца. Потом она безмолвно сидела на собрании и тихо уходила домой. Никто с ней не заговаривал, она не представляла ни для кого никакого интереса.
Вместе с ней по школьному крыльцу поднимались и другие мамы. На них были каракулевые шубы, норковые шапки, а на ногах красовались австрийские сапоги на молнии. На пальцах у них сверкали бриллианты, а во рту блестели золотые зубы. С этими мамами все пытались завязать разговор, они были всем интересны. Это были жены аппаратчиков.
Аппаратчики были хозяевами этой жизни. У них были отдельные квартиры со всеми удобствами, персональные машины, дачи на берегу залива. Дома у них были цветные телевизоры, холодильники «ЗИЛ» и магнитофоны «Грюндик». Летом они отдыхали на Черном море, а зимой катались на лыжах на Чегете. Их дети поступали университет, а потом им были обеспечены тепленькие места в советских посольствах и представительствах в странах загнивающего капитализма.
Стать дипломатом было голубой мечтой практически всего юного населения советской страны. Но для этого нужно было поступить в институт международных отношений, а это было практически невозможно.
Семья Владлена была от всего этого очень далека. Они имели одну комнату в коммунальной квартире. В комнате проходила вся жизнь. В ней спали, ели и принимали гостей. Из удобств в квартире были вода и туалет.
Просыпаясь по утрам и открывая глаза, Влад видел старый выщербленный пол, обшарпанный покосившийся шифоньер со старыми чемоданами наверху. Плохое настроение на весь день было гарантировано. Но это было еще не все. После этого нужно было отстоять очередь в туалет. Без очереди пропускали только маленьких детей и полупарализованную бабушку Клаву. Все знали, что, если этого не сделать, они могут навалить кучу прямо перед туалетом. За этим следовала процедура чистки зубов и умывания на общей кухне. Иногда для этого тоже нужно было отстоять очередь. В это время на кухне уже было много народа. Женщины готовили завтрак, мужчины брились, вяло обмениваясь при этом новостями.
Как ни странно, этот кошмар под названием «коммунальная квартира» неплохо функционировал. Люди вели себя очень сдержанно, старались как можно меньше выходить из своих комнат, не раздражались по мелочам. Каждый понимал, что если дать волю чувствам и эмоциям, то жизнь может очень быстро превратиться в настоящий ад.
Потом Влад шел в школу. По дороге он мечтал. Мечтал о том, что у них будет своя отдельная квартира со всеми удобствами. Мечтал о том, что, просыпаясь по утрам, он будет видеть лакированный паркет, новый полированный шкаф, югославский велюровый диван, что у него будет своя комната, a у родителей – своя спальня, и по вечерам они будут все вместе смотреть в гостиной цветной телевизор. Что не надо будет стоять по утрам в очереди в туалет и встречаться в длинном темном коридоре с полупарализованной бабой Клавой. Что у них будет своя машина, и на выходные они будут ездить на ней на дачу. Что у матери появится каракулевая шуба, норковая шапка и импортные сапоги. Отец наденет пыжиковую шапку и канадскую дубленку. Что родители наконец-то вставят себе золотые зубы и не будут больше, смеясь, прикрывать свои беззубые рты ладошками.
Но в реальности все выглядело совершенно иначе. Нет, родители Влада не были асоциальными типами, они не были тунеядцами или алкоголиками. Они были хорошими, порядочными, скромными людьми и очень его любили. Их беда была в том, что они были простыми трудягами на заводе, зарабатывали немного, и у них не было никаких нужных связей.
Они честно трудились на заводе, справляли советские праздники, ходили на выборы, воспитывали сына и надеялись на то, что он добьется в жизни большего.
Они были абсолютно разными. Отец – убежденный сталинист, свято верящий в правоту партии. Он прошел всю войну от начала до конца. Воевал он, правда, в войсках НКВД. Что они делали, Влад точно не знал, отец не любил об этом говорить. Но в любом случае он воевал там, куда его послала партия, выполнял приказы, и никаких сомнений в правоте этого дела у него не было. Партия никогда не ошибалась.
После войны он не искал для себя никаких привилегий. Партия сказала, что надо восстанавливать страну, и он пошел работать на завод. Когда родился сын, он назвал его Владлен, что означало Владимир Ленин. Назвать сына Сталином он не мог – это было запрещено.
Первый удар отец получил, когда умер великий Вождь. Для отца это было страшное горе. Сталин был для него богом, а бог не должен умирать, потому что он оставляет после себя пустоту, его смерть лишает людей смысла жизни. Но первый удар он выдержал, жизнь продолжалась.
Второй нокаутирующий удар он получил, когда на двадцатом съезде был разоблачен культ личности Вождя. Казалось, весь мир рухнул в его глазах. Выяснилось, что партия, которая олицетворяла для него все самое святое, которой он слепо верил, на самом деле совершала преступления, уничтожая безвинных людей. И Вождь руководил этой мясорубкой, в которой погибли миллионы. Но все-таки отец не поверил в это до конца, и портрет Вождя так и остался висеть на стене в их комнате.
Мать была совсем другой. Тихая скромная женщина, она побаивалась железных убеждений отца. В партию она верила не очень, больше традиционно доверяла богу. Поэтому и покрестила Влада втайне от мужа. Отец не должен был ни в коем случае об этом узнать. Мать очень любила сына и мечтала, что он станет инженером на заводе, где она трудилась разнорабочей. Так как Влад учился не очень хорошо, то мать думала, что после школы он пойдет работать на завод, а потом заочно закончит институт и станет инженером.
Но у Влада были совсем другие планы. У него была любовь. Эта любовь заполняла всю его душу, она являлась смыслом всей его жизни. Ради нее он был готов терпеть унижения, жить в коммунальной квартире, стоять в очереди в туалет. Ради этой любви он был готов на все. Звали эту любовь Родина. Ради нее он был готов действительно на все. Он любил ее до слез, до боли в груди. Он хотел, чтобы его Родина была самой сильной, богатой и красивой. За это он был готов даже умереть.
Влад хотел служить своей Родине на самом, как ему казалось, опасном и почетном месте. Он хотел стать разведчиком, в крайнем случае контрразведчиком.
Так он и рос с этой мечтой. Этот огромный город был не очень-то приспособлен для счастливого детства. Унылые каменные дома, тянущиеся сплошной стеной, мрачные дворы-колодцы, вызывающие чувство безысходности. Зимы были бесконечно длинные, темные и холодные. Лето было обычно стремительно короткое, пасмурное и дождливое. Единственной отдушиной был пионерский лагерь.
От предков, тамбовских крестьян, Влад унаследовал силу, крепость и упорство. В пионерском лагере он выигрывал все спортивные состязания, и это обеспечивало ему место среди лидеров. Влад помогал организовывать физкультурные праздники, линейки, конкурсы. Когда шли в поход, ему, как сильному, доставался самый тяжелый рюкзак. Он хорошо нырял и плавал. Влад воспринимал все это как подготовку к будущей деятельности разведчика, он чувствовал, что люди готовы идти за ним и выполнять его приказы.
А еще Влад мечтал совершить подвиг, чтобы вся страна услышала о нем. Например, спасти тонущего или вынести ребенка из огня. И однажды, казалось бы, случай представился.
Отряд Влада пошел в поход. Ночевали в палатках. Стояло очень жаркое лето. Ночью все проснулись от треска – загорелся лес. Нет, им ничего не угрожало, они могли собраться и спокойно уйти. Но они не могли этого сделать, потому что это означало бы предательство. Дети начали тушить огонь, не давая ему подойти к огромным столетним соснам. Они сбивали его куртками, таскали ведрами воду из ручья. Влад был впереди всех. Он уже представлял, что завтра о них напишут в газете и все узнают об их подвиге. Очень скоро стало ясно, что им одним не справиться, уж слишком неравны были силы. И тогда кто-то закричал, что нужно позвать на помощь людей. В паре километров от них была деревня, там были люди, их надо звать на помощь. Влад и еще двое мальчишек побежали за помощью.
В деревне все спали. Они добежали до первого дома и стали стучать в окно. Долго никто не открывал, потом в окне появился какой-то силуэт, открылась форточка, и хриплый пропитый голос спросил: «Чо надо?»
«Там лес горит, надо тушить!» – кричали дети.
«Ну и хрен с ним, пусть горит. Он каждый год там горит. Спать не мешайте».
Форточка захлопнулась, силуэт исчез. И тут Влад понял, что в жизни не всегда есть место подвигу.
Подобное чувство возникало у него позже, когда он смотрел американскую кинохронику военных лет. По улицам ездили шикарные машины, в ресторанах сидели хорошо одетые люди. В это время в его стране народ погибал под пулями на фронте и умирал от голода в тылу.
Месяц в пионерском лагере быстро подходил к концу, каникулы заканчивались, начиналась школа. Там были другие лидеры, отличники, дети аппаратчиков. С ними все хотели дружить, перед ними заискивали.
Вообще проблема аппаратчиков очень беспокоила Влада. С одной стороны, они были представителями власти, а власть была народная, значит, правильная. Или это были партийные работники, а партия была «ум, честь и совесть нашей эпохи», тут никаких сомнений быть не могло. Но они все-таки были.
Отец Влада воевал, замерзал на фронте, но он не голодал. Голодала мама в блокадном городе. Она рассказывала ему о том, как люди получали по карточкам небольшой кусочек черного хлеба, а если теряли их, то им грозила голодная смерть. Как люди падали от истощения на улицах, и некому было их похоронить. Как люди ели трупы.
Даже через много лет после войны мать будет прятать на антресолях горох и перловку на случай голода. Но также мать рассказывала, как их соседи с нижнего этажа, плотно закрыв дверь, ели белый хлеб с маслом и тушенку. Банки из-под тушенки и промасленную бумагу часто видели в их мусорном ведре.
А многие годы спустя станет известна тщательно скрывавшаяся в военные годы тайна о состоянии здоровья тогдашнего руководителя городской партийной организации. Местный вождь страдал в это голодное время не от недоедания, как большинство жителей города, а от ожирения, вызванного обжорством.
Влад решил тогда, что он никогда в жизни не будет аппаратчиком.
В том, что он станет разведчиком, Влад никогда не сомневался. Единственное, что его смущало, это то, как это должно произойти. Проблема заключалась в том, что этому нигде не учили. Нельзя было прийти в какой-то институт или университет, сдать вступительные экзамены и поступить по специальности «разведчик в капиталистической стране».
То есть, конечно, где-то этому учили. Только это были закрытые образовательные заведения, и туда не брали народ с улицы. Многие мечтали туда попасть, но это было непросто. У органов был один принцип: «мы вас ищем и находим, а не вы нас».
Осведомителей они искали среди людей, чем-то запятнавших себя в прошлом. Им не хватало мужества отказаться, а их окружение не могло предположить, что они стучат.
Фарцовщики, валютчики, проститутки были информаторами спецслужб, за это им благосклонно разрешали работать. Всех новых они сразу же сдавали, это избавляло их от конкурентов, а органы могли регулярно отчитываться о проделанной работе.
Встречи с информаторами обычно проходили на квартирах отставных работников спецслужб. За это они получали небольшое вознаграждение, что позволяло им немного подсластить свою одинокую старость.
Что касается набора кадровых сотрудников, то здесь схема была иной. Сотрудник спецслужб приходил на предприятие или в учреждение и получал личные дела молодых специалистов. После тщательного изучения автобиографий и анкет отбирал нескольких человек, беседовал с ними. После предварительного отбора кандидата детально проверяли, и если не находилось компромата, то ему предлагали работу в органах.
Большинство соглашалось. Неплохая зарплата, квартира, служебный рост и доступ к секретной информации этому способствовали. Отклонить предложение означало получить запись в личном деле об отказе работать в органах. Эта перспектива особенно никого не впечатляла. Хуже было только наличие родственников за кордоном.
Главной целью всех этих схем было не допустить проникновения в органы кротов. Народ с улицы не брали, тот, кто находил нового сотрудника, нес за него полную персональную ответственность.