Береговое братство
– Если бы, несмотря на свое желание, я был вынужден долго оставаться в отсутствии и… ведь неизвестно, что может случиться, не так ли?
– Так, но что же из этого?
– На случай, если бы вам понадобилась моя поддержка в чем бы то ни было, обращайтесь прямо в королевский дворец, назовите себя и спросите дона Фелипе.
– Кто этот дон Фелипе?
– Я, – улыбаясь, ответил незнакомец.
– Гм! Вы, должно быть, очень известны, если достаточно назвать вас по имени при большом дворе, который кишмя кишит звонкими титулами.
– Я действительно очень известен, – ответил незнакомец, слегка покраснев, – вы удостоверитесь в этом сами, если навестите меня. Сегодня же будет отдано приказание, чтобы вас тотчас провели ко мне, в какое бы время вам ни заблагорассудилось приехать. Вы не забудете?
– Как можно? Но маловероятно, чтобы я стал отыскивать вас при дворе; если вы желаете видеться со мной, вернее будет вам приехать сюда.
– И я, в свою очередь, запомню это. До свидания, любезный хозяин.
– До свидания, сеньор дон Фелипе; поручаю вам мою лошадь.
– Будьте спокойны, я поберегу ее.
Они еще раз махнули друг другу рукой на прощание, и дон Фелипе, так как это было имя незнакомца, ускакал прочь.
С минуту лесник следил за ним взглядом, после чего вернулся в долину. Стая куропаток поднялась перед ним, и он весело занялся охотой.
Прошло несколько дней. Ничто, по-видимому, не изменилось в мирной и тихой жизни обитателей лесного домика, однако теперь уже было не то, что прежде: донья Мария имела вид озабоченный, Христиана задумчивый, Лусия больше не смеялась, что же касается ньо Сантьяго, то он напрасно ломал себе голову, отыскивая причину всему этому, и страшно сердился, что не находит ее.
По прошествии десяти дней однажды за завтраком лесник вдруг спросил Педро, который стоял за его стулом:
– Давно ты имел известие о сыновьях?
– Довольно давно, сеньор.
– Где они?
– Старший, Мигель, пошел в моряки, как я вам докладывал, сеньор; он отправился из Байоны по морям-океанам.
– А другой?
– Перико?
– Ну да.
– Он на родине, как вам известно, сеньор, у наших родителей.
– Видно, не хочет быть моряком?
– О! Это истый горец! Я ждал от него письма и удивляюсь, что до сих пор не получил.
– Постой, завтра я поеду в Толедо и справлюсь; можешь быть спокоен.
– Благодарю, сеньор.
– Кстати, мне хочется узнать, что сталось с моей лошадью – кажется, этот дон Фелипе не церемонится со мной.
– Разве с друзьями церемонятся? – раздался тихий голос в дверях.
Все с изумлением обернулись. Женщины едва удержались, чтобы не вскрикнуть от испуга.
Дон Фелипе стоял на пороге, спокойный, улыбающийся, со шляпой в руке.
Он низко поклонился.
– Привет и доброго здоровья всем! – сказал он.
– Ей-богу! Вы не могли явиться более кстати, дон Фелипе! – вскричал лесник. – Я как раз поминал вас.
– Слышал, – с улыбкой ответил тот.
– Мы только что сели за стол; милости просим позавтракать с нами. Педро, прибор.
– С удовольствием принимаю приглашение.
И гость сел между двумя девушками, которые, как бы по безмолвному соглашению, раздвинули свои стулья, чтобы дать ему место.
– Я привел назад вашу лошадь, любезный хозяин, – сказал дон Фелипе, как только сел, – не беспокойтесь о ней; я попросил бы моего друга Педро отвести ее на конюшню вместе с моей.
– А где же лошади, сеньор? – спросил ньо Сантьяго.
– Мой слуга держит их у калитки сада.
– Педро, – приказал лесник, – позаботься о слуге этого сеньора.
Педро поклонился и немедленно вышел.
Веселость и оживление, так давно исчезнувшие из дома, точно вернулись вместе с гостем.
Губы улыбались, глаза блистали, разговор был оживлен. Дон Фелипе очаровывал остроумием и веселостью. Он говорил про Толедо, про двор и вельмож, окружавших короля, как человек, посвященный во все тайны придворного быта; он ловко передавал забавные анекдоты, словом, добродушно-свободным обращением, которое никогда не переступало границ приличия и хорошего вкуса, и слегка насмешливым, но всегда утонченным умом приводил в восторг своих слушателей, которые все время находились под обаянием его живой, меткой и увлекательной речи.
Часы летели, словно минуты.
Но в конце концов пришла пора расставаться, хотя дону Фелипе, по-видимому, так нравилось это милое семейство, что он всячески отдалял минуту отъезда.
В три часа, однако, ему необходимо было уехать; его звание обязывало его прибыть ко двору не позднее шести часов.
Итак, он отправился в путь, дав слово опять приехать, и хозяева усердно просили его не забывать своего обещания.
Дон Фелипе вернулся опять. Сперва он приезжал раз в неделю, потом по два раза и, наконец, ежедневно.
С каждым разом его посещения становились продолжительнее; казалось, ему стоило большого труда отрываться даже на несколько часов от своих новых друзей.
Они же, со своей стороны, питали к нему искреннюю и глубокую привязанность.
Надо отдать дону Фелипе справедливость, что он делал все на свете, дабы угождать всем и каждому.
Он охотился с лесником, беседовал о духовных предметах с доньей Марией, которая была чрезвычайно набожна, смеялся, пел, играл и бегал с молодыми девушками, был щедр и обходителен со слугами и даже искал дружбы собак, кормя их пряниками.
Чего же больше?
Однажды дон Фелипе объявил, что не появится целых три дня по непредвиденному случаю. Его величество король Филипп IV должен был принять посланника французского короля, прибывшего в Толедо накануне. Хотя двор изначально переехал в город всего на несколько дней, он словно окончательно основал тут свое пребывание; по крайней мере уже целых пять месяцев король испанский жил в Алькасаре – дворце мавританских владык.
Не знали, чему приписать это внезапное расположение короля к Толедо, но жители провинции, равно как и города, оставались очень довольны продолжительным пребыванием двора, так как оно оживляло торговлю и вдобавок ко всему принесло ту выгоду, что Толедские горы избавились от разбойников, до тех пор процветавших там в полной безнаказанности, нанося большой ущерб мирным городским и окрестным жителям.
На другой же день после охоты, о которой мы упоминали, несколько отрядов войска обложили гору, а другие в то же время изъездили весь лес вдоль и поперек. Разбойники были захвачены все до одного и вздернуты на виселицу без дальних околичностей.
Итак, дон Фелипе уехал, объявив, к огорчению всего семейства лесника, что визит французского посланника задержит его на целых три дня, но на четвертый день он прискачет во весь дух к своим добрым друзьям.
Прошло двое суток. Утром на третий день отец Санчес, достойный наставник молодых девушек и преданный друг семейства, сходил со своего мула у садовой калитки. Все кинулись к нему навстречу, однако добрый пастырь казался печален и озабочен.
В то время это был человек лет тридцати пяти, со строгим лицом и величавой речью, преждевременно состарившийся от перенесенных мук и страданий – как душевных, так и телесных.
Посещение священника в этот день вовсе не входило в его привычки – уже с год он не проводил занятий с молоденькими девушками, образование которых было закончено; раза два-три в месяц, никак не более, он приезжал, чтобы провести несколько часов в семействе лесника, а между тем не прошло и пяти дней со времени последнего посещения достойного пастыря. Дамы очень обрадовались ему, однако не знали, чему приписать посещение отца Санчеса, образ жизни которого был по преимуществу точный и определенный.
Пожимая руку хозяина, священник шепнул ему:
– Найдите предлог, чтобы нам остаться наедине, мне нужно переговорить с вами о важном деле.
– Знаете что, отец Санчес, – громко ответил ему ньо Сантьяго, – ведь еще рано, чтобы запираться с дамами, не лучше ли вам пройтись со мной по долине? Дичи теперь бездна, быть может, мы и подстрелим кое-что к обеду.
– Вы – пожалуй, любезный сеньор, только не я! Ведь я никогда не охочусь, как вам известно, – возразил пастырь с кроткой улыбкой, – однако, если вы желаете, я охотно пойду с вами; мне будет полезно размяться после долгой дороги верхом.
– Идите, сеньор падре, – сказала донья Мария, – но не задерживайтесь надолго! В особенности не давайте мужу завлечь вас далеко; помните, что мы ждем вас с нетерпением.
– Мы вернемся не позднее чем через час, не так ли, ньо Сантьяго?
– Когда вам будет угодно, сеньор падре.
– Вот это умно сказано, – похвалила донья Мария, – желаю удовольствия, господа.
Мужчины ушли. Пока их можно было видеть из дома, они говорили исключительно о посторонних предметах, но после нескольких поворотов они достигли густого леса, под сенью которого, внимательно наблюдая, что происходит вокруг, могли беседовать, не боясь, чтобы их подслушали или застигли врасплох.
Лесник растянулся на траве и знаком предложил священнику располагаться возле него; собакам он велел сторожить.
– Ну, отец Санчес, теперь я готов слушать, – сказал он, – что вы хотите мне сообщить, мой добрый старый друг?
– Я только хочу рассказать вам одну историю, – ответил священник своим приятным голосом.
– Историю?
– Да, друг мой, – с тонкой улыбкой подтвердил отец Санчес, – разумеется, вы вольны извлечь из нее заключение, какое найдете нужным.
– Ага! Очень хорошо понимаю, сеньор падре! Говорите же, я вас слушаю.
– Итак, друг мой, – начал пастырь, – жил-был некогда великий испанский король по имени Филипп, не помню – первый ли, второй, третий или четвертый по порядку престолонаследия.
– Не суть важно, сеньор падре, продолжайте. Итак, вы говорите?..
– Я говорю, что король этот Филипп – который именно, ровно ничего не значит в этом деле – был охотник путешествовать, и разъезжал он, если верить хронике…
– Не «Современной хронике» Тюриена[7], надеюсь?
– Я боюсь, что именно ей; итак, разъезжал король единственно для того, чтобы избавиться от докучливости своего первого министра, которого он ненавидел, однако последний был настолько всемогущ, что иначе его величество не мог спасаться от него. Вышеупомянутый король прибыл однажды в добрый свой город Кордову.
– Или Толедо, – посмеиваясь, подсказал лесник.
– Что вы хотите сказать, друг мой? – вскричал священник, слегка вздрогнув.
– Ровно ничего! Продолжайте, пожалуйста, эта история в высшей степени заинтересовала меня.
– Слушайте же. Итак, по прибытии в Кордову… или Толедо, как вам будет угодно…
– Я предпочитаю Толедо.
– Скажем, в Толедо… Поблизости от города есть горы, богатые дичью. Тотчас устроили охоту для двора. К несчастью, король так увлекся новым для него наслаждением почти неограниченной свободы, что потерял охоту из вида.
– Бедный король!
– Разумеется, бедный король, потому что проплутал долго и никак не мог отыскать своей свиты. Совсем стемнело, разразилась страшная гроза, и, как бы в довершение всех бед, обрушившихся на несчастного венценосца, его жестокое положение усложнилось…
– Нападением шести разбойников, которые внезапно, как из-под земли, выросли перед ним, – перебил лесник. – Они разом накинулись на него, убили его лошадь, и не подоспей к нему вовремя на помощь другой запоздавший охотник, король Филипп, без сомнения, был бы убит! Теперь рассказывайте, пожалуйста, дальше.
– Разве вы знаете эту историю?
– В основных чертах, как видите, но о подробностях я не имею понятия, а, собственно, они-то и должны быть интересны. Итак, продолжайте.
– Что ж мне говорить вам, друг мой? Охотник избавил короля от разбойников и спас его с риском для собственной жизни от ужасного урагана в горах; словом, преданность его королю, которого он не знал, была безусловна, великодушна, самоотверженна и без всякой затаенной мысли. Он привел короля в свой дом и оказал ему сердечное радушие. Король увидел его дочерей – у охотника были две очаровательные дочери, души чистой и простой, прямой и невинной.
– Довольно, довольно! – вдруг воскликнул лесник, лицо которого помертвело. – Которую полюбил он?
– Христиану!
– Любимую мою! – пробормотал лесник. – Но она не любит его! – вскричал он с внезапным порывом.
– Любит! – спокойно ответил пастырь.
– О, низость людская! – воскликнул с отчаянием лесник. – Человек, которому я спас жизнь, король, которого я видел еле дышащим у своих ног, которого спас, рискуя погибнуть сам, – вот какую награду готовил он мне! О, это ужасно! Все они одинаковы, эти тираны, для которых нет иного закона, кроме их чудовищных прихотей!
– Успокойтесь, любезный друг, ради Бога!
– Мне успокоиться?! – вскричал ньо Сантьяго вне себя. – А вы-то сами, служитель Бога, по какому праву приходите вы рассказывать мне эту страшную историю? Разве она теперь известна всем? Разве честь моего имени отдана на всеобщее посмеяние?
– Я рассказал вам ее, сеньор, – холодно возразил священник, – потому что все может быть исправлено, а дочь ваша – еще чистый, невинный, святой ребенок! Вы можете бежать и таким образом оградить ее от преследований короля.
– Бежать? Мне?! – вскричал лесник в порыве гнева. – Видно, вы не знаете меня, сеньор падре, я рожден для борьбы! Клянусь Богом! Я, напротив, неуклонно стану грудью против бури.
– Берегитесь, мой друг, проиграете!
– Сеньор падре, – сказал ньо Сантьяго с леденящим холодом, – вы искренне мне преданы, раз не побоялись поставить вашу жизнь на кон, рассказав мне эту чудовищную историю. От всей души благодарю вас, потому что вы, не колеблясь, указали мне бездну. Мало людей на вашем месте были бы способны на такой подвиг дружбы… Вашу руку! Я люблю вас – о! – люблю глубоко, вы доказали, что вы мне истинный друг. Выслушайте же меня. Завтра рано утром сюда прискачет этот гнусный король, этот венценосный соблазнитель, который подлой изменой платит мне за мою великодушную самоотверженность. Дайте мне честное слово быть здесь завтра ровно в полдень. Обещаете?
– Что вы намерены делать?
– Это мое дел о… Но успокойтесь – месть моя, если я буду мстить, будет благородная и достойная!
– Обещаю, но с условием.
– Нет, друг мой, без всякого условия.
– Пусть будет так, если это необходимо, я полагаюсь на вашу честь.
– Благодарю!.. Теперь ни слова более. Вернемся, нас ждут. Смотрите только, не выдайте как-нибудь того, что произошло между нами. Глаза любви зорки!
– Будьте спокойны, друг мой. Для большей верности я уеду тотчас после завтрака.
– Вы хорошо сделаете, это правда, но завтра не забудьте…
– Ровно в полдень я буду здесь, я дал честное слово!
Они встали, вышли из лесу и, не торопясь, вернулись к домику. Дорогой лесник настрелял рябчиков. Итак, он ходил на охоту, ровно ничего более.
Глава IV. Где доказывается, что ни богатство, ни величие не составляют счастья
На другое утро, часам к десяти, дон Фелипе, не подозревая, какой прием готовит ему лесник, подъезжал к его домику с сияющим лицом. Лошадь, вся в пене, доказывала, с какой быстротой он мчался.
Он остановил ее у садовой калитки, соскочил наземь, бросил поводья слуге, который был с ним, взял под мышку из его рук большой красный сафьяновый портфель, который запирался на ключ, и большими шагами направился к домику, где на пороге неподвижно стоял лесник.
– Вот и я, любезный друг! – сказал он, протягивая руку леснику.
– Я ждал вас, дон Фелипе, – ответил тот, сделав шаг назад и не взяв протянутой ему руки.
Дон Фелипе этого движения не заметил или не придал ему значения.
– Все у вас здоровы? – продолжал он. – Мне кажется, будто я целый век не был здесь.
– Все здоровы, сеньор.
– Слава Богу! Я не мог дождаться минуты, когда мы увидимся.
– И я также, сеньор, – ответил лесник глухим голосом. Теперь холодный прием невольно бросился дону Фелипе в глаза.
– Что с вами, друг мой? – спросил он с участием. – Вы мне кажетесь печальным, озабоченным, уж не приключилось ли у вас какого горя?
– Действительно, горе есть, сеньор, почему и прошу извинить меня. Я желал бы переговорить с вами, дон Фелипе, о важном деле; удостойте меня несколькими минутами разговора с глазу на глаз.
– С величайшим удовольствием, – весело ответил дон Фелипе, похлопывая по портфелю, который держал, – и мне надо переговорить с вами о важном деле.
– Важном для меня?
– Для кого же еще?
– Я не понимаю, какое это дело.
– Быть может, – лукаво заметил дон Фелипе, – мое дело и ваше – в сущности, одно и то же.
– Сомневаюсь, – пробормотал лесник, нахмурив брови.
– Мы будем беседовать здесь?
– Нет, это общая комната, здесь все проходят; лучше пойдемте ко мне.
– Как хотите, любезный друг.
Лесник прошел вперед и поднялся по лестнице, между тем как дон Фелипе следовал за ним.
К своему изумлению, гость заметил, что дамы не показывались, тогда как прежде этого не случалось никогда.
Лесник был как будто совершенно один в своем домике.
Наверху он отворил дверь, посторонился, чтобы пропустить дона Фелипе, и вошел вслед за ним, тщательно затворив за собой дверь, потом быстро надел на голову шляпу, которую все время держал в руках, выпрямился и надменно сказал гостю:
– Мы теперь наедине и можем объясниться.
– По-видимому, кузен, – улыбаясь, ответил дон Фелипе, – вам угодно наконец вспомнить, что вы – испанский гранд первого ранга и имеете право стоять перед королем в шляпе. Я очень рад этому за вас и за себя.
– Что это значит? – вскричал лесник, оторопев.
– Это значит, что я – Филипп Четвертый, король Испании и Индии, а вы – дон Луис де Торменар, граф Тулузский и герцог Бискайский. Разве я ошибаюсь, кузен?
– Ваше величество! – пробормотал дон Луис в страшном волнении.
– Выслушайте же меня, – с живостью продолжал король, ласково улыбаясь, – вы спасли меня, рискуя собственной жизнью. Я хотел узнать, кто вы однако, упорно оставаясь непроницаемым, вы отказывались от всех моих даров, отклоняли все мои предложения. Такое упрямство подзадоривало меня: во что бы то ни стало хотел я знать о вас – и узнал! Герцог, мой покойный отец, король Филипп Третий, обманутый ложными наветами и легко поверив клевете ваших врагов, был жесток, неумолим к вам, я даже прибавил бы – несправедлив, если бы не говорил про отца, теперь уже находящегося на небе, в царстве Отца Небесного. Следовало исправить вопиющую несправедливость – я исполнил это. Ваше дело было пересмотрено в Верховном суде, приговор над вами отменен, честь ваша восстановлена в былом блеске. Теперь, кузен, вы действительно дон Луис де Торменар, граф Тулузский, маркиз Сан-Себастьянский, герцог Бискайский; состояние ваше возвращено вам, позор снят с вашего имени, враги ваши наказаны!.. Довольны ли вы?
И он протянул ему руку.
Совсем растерявшись под влиянием тысячи разнородных чувств, нахлынувших на него, дон Луис преклонил колено и хотел поцеловать руку, которая так великодушно возвращала ему все, чего он был лишен, но король не допустил этого, он удержал его, привлек к себе и заключил в объятия.
– О, ваше величество! – вскричал герцог, и рыдание вырвалось из его груди. – Зачем надо…
– Постойте, кузен, – мягко прервал его король, – ведь я еще не закончил.
– Боже мой! С какой целью все это было сделано? – пробормотал герцог глухим голосом.
– Увидите.
– Я слушаю, ваше величество.
– Я буду говорить откровенно; принятый как друг, почти как сын в вашей благородной семье, я не мог не полюбить Христианы.
– А! – вскричал дон Луис, бледнея.
– Да, герцог, теперь говорит не король, но друг! Я люблю Христиану, как никого еще не любил; ее безыскусное чистосердечие, ее девственная чистота – все пленило меня в ней. Тогда…
– Тогда, ваше величество, – с горечью сказал герцог, – вы, друг ее отца, спасшего вам жизнь, решили отплатить за эту услугу.
– Тем, что прошу у герцога Бискайского, моего друга, руки его дочери, – с благородством сказал король, – неужели он откажет мне и спас мне жизнь только для того, чтобы осудить на вечное страдание? Теперь отвечайте мне, герцог, или, вернее, друг мой; я сказал все, что хотел сообщить вам.
– Но я, ваше величество, должен сообщить вам, что недостоин вашей доброты, что сомневался в вас, в вашем сердце, наконец, в величии вашей души, что еще вчера, когда мне открыли, кто вы, я думал, что вы намерены внести позор в мой дом.
– Молчите, дон Луис!
– Нет, ваше величество, не буду молчать! Вы должны узнать все: ненависть, которую я питал в сердце к вашему отцу, мгновенно пробудилась во мне сильнее, ужаснее прежнего, и – да простит мне Господь! – в моей голове мелькнула мысль смыть вашей кровью неизгладимое оскорбление, которое вы, как мне казалось, хотели нанести.
– Вы имели бы на это право, дон Луис; я был бы подлец и изменник, если б действительно замышлял то, что предполагали вы. Однако, герцог, вы не ответили еще на мою просьбу.
– О! Ваше величество, такая честь… – пробормотал дон Луис, изнемогая от прилива разнородных чувств, которыми было переполнено его сердце.
– Полно, кузен, – ласково остановил его король, – разве впервые вашему роду вступать в союз с королевским домом? Поверьте мне, герцог, вашему счастью будут завидовать, но злобной зависти оно не возбудит, так как брак этот в глазах всех будет явным восстановлением вашего доброго имени и доказательством большого уважения к вам вашего короля и друга.
– Благодарю, ваше величество, вы велики и возвышенны душой.
– Нет, я благодарен, – возразил король, улыбаясь, – я справедлив, а в особенности – влюблен. Теперь же, когда между нами нет более недоразумения, поговорим о наших делах, чтобы и впредь не могло вкрасться ничего темного между нами.
– Я почтительно слушаю ваше величество.
– Садитесь возле меня.
– Ваше величество!
– Я так хочу.
Граф склонил голову и взял стул.
Положив портфель на стол, король отпер его золотым ключиком тонкой работы и достал из него несколько пергаментов с печатями разных величин и цветов.
– Вот, – сказал король, – все бумаги, относящиеся к делам, о которых мы говорили; ваши грамоты на владение – словом, все, что было вашим и что я возвратил вам. А вот, сверх того, ваше назначение губернатором Бискайи… Последний же этот акт есть составленный мной брачный договор; из него вы увидите, что я закрепляю за Христианой сумму в миллион пиастров и вдовью пенсию в двести тысяч в год.
– О, это слишком много, ваше величество!
– Я не согласен, кузен, напротив, я нахожу, что этого недостаточно… Но довольно обо всем этом! Вот ключ и портфель, кузен, уберите эти документы и поговорим о другом.
– Ваше величество…
– Завтра, если возможно, вам бы следовало расстаться с этой долиной, где вы наслаждались таким счастьем, и уехать с семейством в Мадрид. Ваш так давно запертый дворец на улице Алькала готов к вашему приему.
– Я исполню приказание вашего величества и завтра же выеду.
– Очень хорошо! Я, со своей стороны, отправлюсь сегодня вечером из Толедо, так что мы прибудем в Мадрид почти одновременно. Однако мне пора приступить к самой щекотливой части моего сообщения. Для избежания всякого недоразумения, чтобы вы вполне поняли меня, любезный кузен, я по-прежнему буду говорить с вами совершенно откровенно.
Герцог почтительно склонил голову.
– Не знаю, известно вам или нет, любезный дон Луис, – продолжал король с напускной веселостью, – что я слыву – если не на самом деле являюсь таковым – за короля очень слабого и добродушного, который позволяет министрам управлять собой и делает почти все, чего они хотят.
– О, ваше величество!
– Это верно. Наскучила ли мне борьба с душами более упорными, или утомила она меня, но много справедливого в этих слухах. Я сознаюсь в этом, но средства помочь беде не вижу. Теперь это положение вещей изменить нельзя. Герцог Оливарес, мой первый министр, управляет королевством почти по своему усмотрению. Я не препятствую ему ни в чем, а так как это, в сущности, глубокий политик, опытный в делах, то я по большей части в выигрыше. Из всего изложенного следует, что, не желая открыто вступать в борьбу, когда мне приходит охота быть независимым, я обхожу затруднение окольным путем и потом вынуждаю упрямого министра смириться перед свершившимся фактом. Понимаете, герцог?
– Вполне понимаю, ваше величество.
– Так я приступлю к дальнейшему: мой брак с доньей Христианой – один из моих приступов независимости, о которых я только что упоминал.
– То есть ваше величество желает обойти затруднение?
– Именно, и вот средство, которое я придумал, оно очень простое и непременно будет иметь успех.
– Я слушаю, ваше величество.
– Я сочетаюсь с доньей Христианой тайным браком.
– Тайным браком?
– Как только у меня родится сын, брак будет обнародован и мой сын объявлен наследником престола. Как и всегда, герцог Оливарес побесится, так как у него на уме другой брак, если не ошибаюсь, но должен будет покориться; только нам надо спешить, чтобы искусные шпионы не успели предупредить его.