Лихое время
Однажды, распотрошив в читинском пригороде крестьянский обоз с мукою, не удержался, прикатил в родную Куку со всем составом захваченных подвод:
– Налетай, голытьба! – весело орал Костя, размахивая руками. – Принимай гостинец от моей партии анархистов партизанской закалки! Мой лозунг простой: бью белых, чтобы покраснели, и красных, чтобы поумнели! А главный поход веду на буржуев, пущай делятся! Забыла власть, как мы кровь за народную свободу проливали! Налетай, сельчане, подходи, земляки! Костя Ленков завсегда вам в помощь! Разбирай мучицу! Чо, Мотря, зенки вылупила? Бери, бери! Признала? Свой, кукинский! Подставляй, бабы, подолы, буржуи с вами крупчаткой поделились!
А потом еще и гулянку со щедрым столом закатил.
Супруженицу свою полузабытую усадил по правую руку, сына, десятимесячного пацаненка, давай на коленке подбрасывать. В пьяном гуле задарил благоверной золотое кольцо с камушком – напугал даже!
Шум, гам, благодарные слезы односельчан, круглые глаза предсельревкома…
Немного погодя с гулянки незаметно испарился. До следующего разу. Которого не было. Очень вовремя тогда «ноги сделал»: предсельревкома гонца к начальнику 2-го участка милиции Блюмбергу спешно отправил, прикатил из Улет усиленный наряд милиционеров, да только пока с тем же кукинским предсельревкома рядились «слуги закона» насчет свежих коньков, дабы погоню за Ленковым и его корешками устроить, Костя-то – тю-тю! И след простыл!
А молва – пошла гулять! О Коське Ленкове, справедливом атамане собственной партии анархистов. Тут и вспомнили местные, что давно забыли, а многие и не ведали: их Коська ведь еще в восемнадцатом году в шайке некоего Разгильдеева участвовал в отчаянном налете на Читинский арестный дом. Разгильдеевцам удалось освободить попавших за решетку дружков, причем всего тогда сбежало сорок человек!
Пройдет не один десяток лет, а уголовные похождения Кости-атамана так и будут оцениваться, – с политическим уклоном, в романтическом дыму.
В общем, интересен стал Константин Ленков заметному в читинском уголовном мире атаману Кириллу Гутареву. И назначил тот кукинскому варнаку встречу. В городе, на Старом базаре, в маленькой задней комнатенке булочной-столовой кривого Ибрагима – татарина Ибрагимова.
Гутарев пришел с двумя подручными, еще четверо со скучающим видом пасли вход в заведение.
Костя, как казалось, был один. Развалился на стуле за покрытым клеенчатой скатертью столом. Правая рука подперла щеку, а левая как бы в коленку уперлась. Уперлась, но не костяшками пальцев, а холодным барабаном нагана. Из-под клеенки и не видно. А в зальце, за длинным столом, среди посетителей, супчик прихлебывали два верных Косте человека, с которыми он в столовку порознь пришел.
Долгим был разговор. Пили разведенный спирт, закусывали серыми солеными груздями, жареным мясом, жирной селедкой.
И Гутарев тогда Костю уломал. Наверное, потому, что хитрее был, опытнее, тоньше, больше в городе крутился. А еще золотыми цацками завлек.
Привалившись грудью на стол, шептал Косте, что вместе они горы свернут, грел самолюбие, притворно восхищаясь Костиной удалью и фартом. Многозначительно, как бы всего не раскрывая, нарисовал сложившуюся в читинских трущобах паутину укрывателей украденного, наводчиков на богатые квартиры и магазины – делодавателей. Сбытчиков награбленного, держателей хаз и притонов. Портных, перешивающих для последующей продажи снятые с ночных жертв пальто и костюмы. Разбитных торговок и благообразных старичков-моховичков, которые под прибаутки и частушки сбагрят все, даже самое завалящее барахло.
Гутарев дал понять, что вся эта сеть замыкается на него, а он, в свою очередь, предлагает Косте, уважая в нем равноправного кореша, влиться в его, гутаревские, ряды со своими верными людьми и быть в деле. И шишку вместе с ним над всем этим держать. Дескать, братве – ассигнации, жратва, тряпки, а им с Костей – навар, сливки. В смысле, золотишко-рыжье и камушки драгоценные.
На обрисованную Гутаревым картину читинского преступного мира и вытекающие из этого возможности Костя купился. Купился так крепко, что поначалу и мысли в голову не пришло: а на хрена столь могучему Гутареву его, Кости, малочисленные силы? Вроде и не дурак, но где тут сообразить, что ни о какой благотворительности в стае и речи быть не может!
Уже вскоре со злостью убедился, что многое наговоренное Кирькой – выдумка.
Ох, мягко тогда у Ибрагима стлал Гутарев!
На деле головка шайки была сбита плотно. Для Кости там зазора не было.
Сам главарь оказался подозрительным и нервным. Дерганым и припадочным. Боялся, что кто-нибудь часть добычи может оттырить, утаить, поэтому постоянно устраивал «проверки на вшивость», для чего насаждал среди подручных доносительство и недоверие, любил столкнуть лбами, подбросить слушок и проследить последствия.
Но сказать, что держал шайку в страхе, не скажешь. Орал, брызгая слюной, мог отвесить зуботычину, поощрить приближенных на жестокое избиение провинившегося – не более. За такую линию Костя его презирал. Шуму и соплей много, а в итоге? Одна пуля в лоб гораздо бы лучше подтянула порядок в шайке, когда за дело эту пулю влепить да еще и на виду у всех гавриков.
Короче, очень скоро Костя выяснил, что никакого особого веса Кирька Гутарев в преступном мире не имеет!
Были хазы, но там любому с добычей рады. Были наводчики, но для тех, кто больше заплатит за сведения. Были укрыватели, но как беспокойно с ними, ненадежные, мутные, суетливые!
И многочисленная, больше трех десятков рыл, шайка выглядела бестолково. Жила по принципу: когда пропьем награбленное, тогда и новое дело приглядим. А еще эти вахлаки старались действовать без шума и крови! Костины ребята оказались в деле куда решительнее. Свидетелей, если была необходимость кончать, – кончали без рассусоливаний!
После Костя выслушивал от Гутарева шипящие упреки, мол, зачем лишняя «мокруха», только милиция злее на хвост наступит…
Костя посылал его подальше и делал, как делал. Он знал: время – деньги и свобода, удача. А начнешь жевать сопли – амбец. Посему терять драгоценные минуты налета на связывание свидетелей не считал нужным. Либо тут же всех в погреб, чтоб не мешали по магазину или квартире шуровать, либо пушку в лоб – только дернись кто! – сразу в царствие небесное откочуешь, не заржавит дырку в голове проделать!
Посему у Кости срывов, когда на дело шли, не было. Что хотели – то и грабастали. А Гутарев осторожничал, мог и ни с чем вернуться после ночи. Что же касается «рыжья», то его брали по гутаревским наводкам негусто.
Ленков наполнялся подозрением, что Кирька заныкивает лучшую часть добычи. Либо урожай собирает не на тех полях. Одно другого не исключало. Посему Костя делишки себе подыскивать начал сам, свою паутинку в преступном мире плести. Меньше и меньше отстегивал он от награбленного в общий котел гутаревской шайки…
«Прав, старый хрыч, Алексей Андреич! – подумал Ленков, засыпая в душистом сене. – Прав… Маловат стал кафтан. Да и хрен его знает, чо у этого Кирьки на уме. Улучит момент и шарахнет из своего маузера от одной только зависти на мою удачливость… А старикан разговор неспроста начал, послухаем поутрянке, не облезем…»
Глава девятая
1Опасливо оглянувшись с середины лестницы на дорогу, ведущую к постоялому двору, Цупко полез выше, к распахнутой чердачной дверце.
– Коська, Кось… – позвал он и тут же осекся. В лицо глянул зрачок револьверного ствола.
– Ты чо, Коська, совсем трекнулся со своим наганом?!
– Тихо! – Коська осторожно выглянул во двор, убрал револьвер под рубаху. – Чужой кто есть?
– Да нету, нету! Эвон только один Митрич, старик. Акшинский охотник, артель поджидает. Ево дело – сторона… Слазь с насесту-то, почаевничаем. Ерой! Я тебя разбудить, а ты наганом тычешь, твою мать! – озлобился Филипп, шумно начал спускаться.
Следом за ним спрыгнул с лестницы и Коська.
Потянулся, расправил сильные плечи. С завистью глянул Филипп на молодого – силушки в нем да стати! И девки по нему должны сохнуть – ишь, на щеку румян, темно-русый чуб вьется-завивается!
– Чо раскипятился, друг Филя! – Довольно зажмурился на утреннем ветерке Коська. – Сам виноват – человек спит, а ты медведем по лестнице к нему подбирашься!
– Седьмой час, Коська, мало ли кто нагрянет…
– Не ссы, Филя, наши в городе!
– Чаво?
– Поговорка такая! – рассмеялся Коська.
Шагнул к бочке, с размаху окунул голову в воду: – А-ух-ха!
Цупко снова беспокойно оглянулся вокруг, хотя забор никакой возможности обзору округи не давал.
– Слышь, Коська, а ты чо теперь завсегда с револьвертом таскаишьси?
Утиравший лицо подолом рубахи Ленков с интересом посмотрел на Филиппа.
– Чего ты боишься, Филя? Иль вчерась разговор про фараонов, что тут крутились да беседы с тобой беседовали, – к месту-то и был, а, Филя?
– Дурак ты! Наган у тя под рубахой – што на ладони. А ишшо – у меня в этом деле свой интерес…
– Это ж какой?
– Простой, дурень! Насиделся я, Коська, в казематах. Больше не хочу! А посему ужом, ежели припрет, буду виться, штоб тока не в кутузку!
– Так ты, Филя, за свою шкуру любого фараонам на мясо пустишь!
– Во, говорю ж, дурак!..
– Слышь ты, Кабан, – посуровел Ленков. – Ты шелуху-то свою поганую в решете оставляй! Ишь, растренькался! «Дурень, дурак!»… Я ведь, Филя, и без револьвера так тебе навешаю, что вся твоя туша кровавой юшкой изойдет! У меня не заржавит! Усек, а?
Окинул набычившегося Филиппа презрительным взглядом и с деланой беззаботностью сплюнул ему под ноги.
– И вот что, Филя… Я тебе не Коська. Ты так собачек своих вшиволядных подзывай. Был до семнадцатого года Коська да вышел весь.
– Можа, мне тебя «вашим благородием» кликать? – со зловещей издевочкой проговорил Цупко, наливаясь злобой.
– Надо будет – енералом величать будешь! И не бычай, видали таких быковатых!..
– А наш бра-авый Кин-стан-тин – очень ва-ажный га-ас-па-а-дин!.. – пропел, ухмыляясь, Цупко.
– Во! Константином звать можешь. Или Костей, когда без посторонних, – как ни в чем не бывало кивнул Ленков. – А на чужих зови меня Никифором. Так я и среди гутаревцев прохожу. Конспирация!
– Чаво?
– Секретное имя… Для маскировки от сыскного ведомства.
– Ага, – Филя потряс головой. – Ну, бляха-муха, хитрец на хитреце и заговорщик на заговорщике! Ни-ки-фор!..
Произнес по слогам, словно сухарем хрумкнул.
– Вот я, Кось… Костя-Никифор! – махнул рукой со смешком. – Вот я и говорю, што вся хитрость-то – вне подозрения быть, а не корешей закладывать! Корешки – это святое. Но вот мелку рыбешку возьмем… Энти сявки позорные на што? Под ногами путаются, шум-гам подымают… Вот имя под замес и пускать, кады приспичило. Уразумел? Тута, дарагой господин Константин-Никифор, своя линия должна быть! Об ерунде сыскарям сообчил, как верный человечик, а сам под шумок дельце покрупнее провернул…
– Ага… Мелюзгу фараонам отдал, и ты у них – в полном доверии!
– Соображашь! Сам посуди, Коська… Тьфу ты! Ладноть, не ерепенься. Буду стараться анторитет твой не ронять, Костя-Никифор… Ну, дак, я-то про што… Вот, значитца, устроила шелупень свой цыплячий скок, а што, к примеру, тот же самый угрозыск? Шум до небес! Под энту гребенку и тебя, паря, вычесать могут запросто! Набирайся, Константин, у стариков мудрости. Как гритца, захочешь жить – не так завертисси! Уразумел, «енерал»? Кабы не мои расклады, да ни энта дружба с милицией, ишшо бы неизвестно, чаво приключилося бы по вчерашнему милицейскому приезду…
– Поешь-то ты браво, – задумчиво уперся глазами Костя в Филиппа, машинально скручивая в тугой свиток подобранный под лестницей кусок бересты. – Но сдается мне все-таки, что, ежели тебе приспичит, то и меня ты, сука, с потрохами фараонам приподнесешь…
Цупко хотел ответить Коське что-нибудь хлесткое, но краем глаза узрел появившуюся на крыльце Анну и осекся.
– Фили-ипп! Чего же ты гостя к чаю не кличешь? – жеманно и протяжно позвала Анна. – Здрастуйте вам!
Оглядев ее, по-утреннему свежую, с ярким румянцем на тугих щеках, сдобную несмотря на годы, Коська не удержался, хмыкнул. Одобрительно ткнул Филиппа под бок.
– Урвал, Филя!
– А чо, Костя, айда по чеплашке! – прогудел, расплываясь, Цупко.
2Стол в сенцах полон. В миске с водой плавает желтое коровье масло, приземистая кринка предлагает плотную, хоть ножом режь, сметану, паром исходят гречишные оладьи, так и просятся – обмакни в золотистый прозрачный мед и – в рот!
Объемистый глечик с запотевшими боками полон густого молока, на тарелке – сваренные вкрутую яйца. Гора пшеничных калачей вкупе с зеленого стекла сахарницей, доверху насыпанной колотым синеватым рафинадом, завершает картину спешиловского изобилия.
Вокруг – большие фаянсовые чашки с толстыми блюдцами, а посередине стола – пузатый жаркий самовар. Словно корона, увенчал его китайский чайник-заварник, разрисованный золотисто-красными драконами – пускает из затейливо выгнутого носика тоненькой струйкой парок, заполняющий все застолье ароматом крепчайшей заварки.
Костя тут же почувствовал, как за щеками, у корня языка, рот наполняет слюна.
Малые и Мишка уже отчаевничали. За столом сидели Бизин и Катерина, смутившаяся при виде высокого, крепкого и ловкого молодого мужика с кудрявой шапкой густых русых волос, приятным лицом.
– Дай-ка, Нюра, нам чиво-нибудь покрепше! – тут же распорядился Цупко.
– Э, сдурел, ли чо ли! С утра пораньше! – укорила было Анна.
– Цыть, баба! Не жалей гостям!
– Гостям!.. Самому бы глотку смазать! – не удержалась Анна.
Но скрылась в доме, грохнула крышкой подпола, через минуту вынесла в сени стеклянную четверть с плескающейся под горлышко самогонкой.
Филипп до краев наполнил граненые рюмки. Отставленную бутыль Анна тут же опять в дом прибрала.
– От баба! – хмыкнул Цупко, поднял рюмку и проскороговорил:
– Нуте-с, со свиданьицем!
Мужики чокнулись, выпили. Костя с Филиппом – залпом, Алексей Андреевич – мелкими птичьими глоточками. Захрустели головками лука.
Блестящими глазами Костя уперся в Катерину.
На влажных губах у него вроде улыбка, но с какой-то похабцей смотрится. Девушка не выдержала, не допив чашку, поспешила из-за стола подняться:
– Спасибочки всем, побегу, курям надо корму задать…
Ленков проводил ее взглядом, повернувшись на лавке всем телом. Не спускавшая с него настороженных глаз Анна ясно узрела у него под натянувшейся рубахой оружие, – куда и давешнее жеманство подевалось! – в момент озлилась:
– Не таращь зенки! Повылазиют!
– А и не убыло! – засмеялся Костя.
– Неча, знам вашего брата! Одно на уме! Есть да не про вашу честь!
– Ты чо, Нюрка, сдурела? Чо залаяла? – встрял окрысившийся на сожительницу за унесенный самогон Филя.
– А ничо! – В сердцах с грохотом отодвинув табуретку, Анна ушла в горницу.
– Ну, мать ее ети, дура! – бухнул озадаченный бабьим взрывом Цупко.
– Погодь, Филя… – Бизин все видел и понял. Перевернув пустую чашку на блюдце, смахнул с подола рубахи крошки, сыто зажмурился, потянувшись всем телом. Потом вперил глаза в Ленкова, сказал негромко:
– Запомни, парень, в своем огороде капусту не едят.
Костя на Бизина волком посмотрел, только крупные крылья носа зараздувались. Старый купец усмехнулся, кивнул Косте:
– Ну что, мил друг, пройдем до свежего воздуху, аль забыл насчет разговора?
– Щас, вишь, чаи не догонял! – зло буркнул в ответ Ленков. Окончательно и Анна, и этот старик все настроение испортили.
– Филя, мы тут с Константином отлучимся, вон под теми соснами погуляем. Так что ты нас не теряй, у меня к тебе тоже пара словечек имеется опосля.
Цупко кивнул, глазами зыркнул на Коську, мол, хорош валандаться, не испытывай у Андреича терпение. Ленков звякнул чашкой:
– Ну, пошли, погуляем, дядя старый…
Бизин вряд ли это услышал, он уже на крыльцо подался. Филипп постучал костяшками пальцев по лбу:
– Те ж про гонор сказано, конча-ай, Коська! Покажись для дела Андреичу, дурень…
– Опять, Филя?!
– Да иди ж ты, иди, «енерал», твою мать!..
Вслед за Бизиным Костя вышел за ворота.
За кустами густого багула, отгородившими обоих от дороги и забора постоялого двора, Бизин присел на поваленный трухлявый березовый ствол. Сорвал с близкой ветки пожелтевший вялый листок, понюхал, глядя куда-то за Коську, в лесную чащобу.
– Значится, ты – Костя Ленков, кукинский. Так?
– Ты глянь! Ужо все справки навел! Силен!.. – Удивленный осведомленностью Бизина, Костя опустился на корточки, закусил в крепких желтоватых зубах круглую травинку с мохнатой шишечкой на конце.
– В Куке, родни-то много? Кто у тебя там?
– Чево это ты за допрос снимать взялся? Ну, мать осталась, да баба с ребятенком.
– Ишь ты… И окрутиться успел, и потомство завести.
– А я тебе чо, пацан несмышленый? Тридцать второй уж годок разменял!
– Моложе глянешься, Костя. – Бизин удивился, но вида не показал – не с руки, он же «все знает». Покровительственно спросил:
– Так это не беда, а, Константин?
– У тебя, дядя, какой разговор будет?
– Нетерпеливый ты, погляжу…
– Какой уж есть!
– Ну, хорошо, разговор так разговор, – прищурился Бизин. – Ты, Костя, так понимаю, в разбойнички записался, коли пушку за поясом носишь да осторожничаешь?
– Надо, вот и ношу!
– Не гонорись, парень, не люблю! – одернул Бизин. – Чем ноне промышляешь? Так соображаю, что за спиртом за кордон больше не ходок?
– Ишь ты!.. Все-то тебе, дядя, расскажи…
– Все не надо. Чужие тайны – гири на ногах… А для общего нашего интересу и обоюдной пользы спросить вот что хотел: в одиночку по делам ночным шастаешь или человечки есть на подмоге?
– Ну, имеется подмога… – с многозначительным самодовольством процедил Ленков.
– Хорошо… Есть у меня одно дело…
– Для дела, говоришь, народец требуется? Одно дельце? Не густо. Ну, может, и найдется людишек парочка, гусь да гагарочка…
– Не ты ли с этими гагарочками, Константин, дай бог памяти, где-то в двадцатых числах августа магазинчик еврея Кауцмана бомбанул? На Александровской улице, где раньше банк Труфановского был?.. Впрочем, что тебе этот Труфановский… И ведать не ведаешь, про таковского… Власти сей особнячок опосля людишкам разным под квартиры пораздали…
– О чем ты, дядя? Какой магазинчик, что за еврейчик?
– Оно – конечно… Да только, когда из магазина лихие хлопчики в пролетку заскочили и дернули к Кузнечным рядам, то, сдается мне, фигура там твоя мелькнула, а, парень? Мне как раз тогда случилось поблизости пребывать…
– А не больно ли ты, дядя, глазастый? – угрожающе глянул Костя на Бизина. – Иль еще чево видал? А я и не таюсь! – Горделиво заявил, с откровенной и наглой усмешкой. – Куркуля с мошной тряс и буду трясти. А тот еврейчик, он тебе кто, никак родня, али друг любезный, таракан облезлый? А, дядя?
– Во-первых, Константин, манеру эту, дядей меня кликать, брось. Я ж тебя – по имени. Вот и меня Алексеем Андреевичем называют. А второе вот что скажу: ты меня не пугай и ручонку с револьвера сыми. Я, Костя, свое уже пожил, умереть не боюсь. И пожил, кстати, дай Бог каждому! А ты, вижу, пока еще настоящей жизни и не нюхал, коли у Цупко на подпитке да по чердакам чужим ночуешь…
– Ты чо, нарошно, старый хрыч, меня заводишь? «Настоящей жизни!..» А кто мне ее преподнес гостинчиком? Ты?
Ленков вскочил, выплевывая измочаленную травинку. Бизин успокаивающе поднял руку.
– Охолони! Ну и горячая же, Константин, у тебя кровушка… Прям – жеребцом брыкаешься. Охолони… Послушай старого человека. Ежели тебе в самом деле такой жизни надобно…
– И где ж ты такой рай прячешь, а?
– Чтобы жить в раю, Костя, – назидательно ответил Бизин, – надобно его самому и соорудить. А для этого одним днем жить нельзя. Запас надо организовывать, понял? За-пас! Но чтобы, Костя, этого запасу набрать, надобно в деле быть первым и главным. Согласен? То-то. Иначе, Костя, тебе завсегда самые сливки только взглядом и провожать! Сейчас небось тоже под атаманом?
По угрюмому молчанию Кости Бизин понял, что угадал.
– И, так понимаю, что нескладушки у тебя образовались. А как эти нескладушки переделать в колотушки? Хе-хе-хе! Не тумкал об этом? С твоей-то силушкой да отвагой, с твоей-то сноровкой! Самому пора верховодить!.. Ты присядь, присядь…
Для Бизина разговор важен. Норов Ленкова сразу уловил. Отчаянный уркаган, тертый в деле. И сам на пулю пойдет, не заробеет, и под свою пулю любого подведет. Цупко, видимо, не придумал, записав этого Коську в кровопийцы. У злыдня завсегда на такого же злыдня нюх имеется… Но парень-то Фили гораздо умнее… Есть хватка верховодить и хочет верховодить…
Бизин подумал, что и Цупко не так прост, не так примитивен, как со стороны кажется. Интересного хлопчика подыскал! Такой ему, Бизину, и нужен. Не грамотей, но и не пентюх, со смекалкой в голове, самолюбивый и отчаянный. Отчаянный на все пойдет без страха, а самолюбие – это такой инструмент, что, умело играя на струночках оных, человеком, как японской куклой-марионеткой, можно управлять. Струны-ниточки – дерг-дерг! Шаг сюда, шаг туда, принеси то – не скажу, но знаю, что!..
Да уж, Алексей Андреевич знал, что ему нужно.
Идея Бизина была изумительно нагла и одновременно проста, как коровье мычание. С помощью Кости и Фили Цупко сколотить мощную шайку из «рыцарей ночи» – безжалостных и готовых на все бандитов, которые в кратчайшее время помогут Бизину обзавестись «золотым запасом». После чего он сможет дунуть за кордон.
В благородство и робингудство старый проходимец давно не верил и был убежден, что предполагаемые подручные тем паче не страдают романтической золотухой. Оставалось изобрести способ, как заставить Ленкова и его гавриков работать на себя. Желательно, с полной отдачей и гарантией стопроцентной безопасности со стороны оного сброда.
Бизин видел такую схему реализации своего замысла.
Он – учитель и мозг, осторожно играет на Костином самолюбии, внушая ему ходы в пользу задуманного. Где – напрямую, где – через Цупко. Причем внушает так, чтобы Костя был убежден: эти советы ему необходимы, от них польза явная! Тогда будет делиться. Главное – не уверить, что он и сам с усам! Но и самолюбие не уколоть – не то вся конструкция насмарку!
Кое во что Костю, конечно, надо посвятить. Пообещать совместный уход за кордон. Это резонно: за границей Бизин для Ленкова необходим даже более, чем здесь. Что ведает Коська о заграницах! Его дело – грабить, дабы тек золотой ручеек, но пусть и помечтает. У Аргуни Костина дорога закончится, но зачем ему знать об этом раньше времени?
А вот потихоньку искать человечка, который в нужный момент и в нужном месте Костю «успокоит», – надо! Молодого, полного сил, преданного. «Успокоит» Костю да верой-правдою будет ему, Бизину, служить, оберегать-хранить его старость безбедную.
В уголовной среде такого не сыскать. Тут вьюноша нужен. С «горящим взором». Самое идеальное – офицеришка молодой али юнкеришка, на царя-батюшку, как на икону молившийся, но окопной вошью не искусанный. Питали вьюношу надежды на блистательную карьеришку, а чернь-то все и порушила! От того и столь ослепительна белая идея… От того и полна задница еще нерастрясенной романтики – за Бога, Царя и Отечество!.. Мда-с, такой молодой человек, при определенном духовном подогреве – а уж это-то Алексей Андреевич молодому компаньону полны ушки бы натолкал! – мда-с… был бы кстати…
Пока же главное – на сытую и сладкую старость капиталу набрать. Коськиными руками. А положить на все про все может он, Бизин, годок от силы. Пока в этой Дэвээрии еще в демократию играют. Только недолгая эта песня! Почитай, краснопузые уже везде насовали деникиным и семеновым в хвост и в гриву. Скоро голодранское войско и до Владивостока докатится, а это – «конец надеждам бедных дам»! Потом, естественно, новая власть свои штыки со внешних фронтов повернет на внутренний. И такие фартовые, как Коська, вмиг лазаря запоют!..
– А как ты, Константин, удачу свою оцениваешь? Надолго эта птица в небо взлетела?
Озадачил Костю неожиданный вопрос хитрого старика. Но ненадолго. Махнул рукой беззаботно:
– А шут его знает! Пока не припекает, а ежели припечет, то там и поглядим.
– И что? Думаешь, при таком нынешнем своем подходе долго погарцуешь? Удаль, Костя, тоже должна быть с умом!
– По тому, как ты мне тут нравоучения читать взялся, никак в компаньоны набиваешься? Уму-разуму учить! И на хера это мне?
– А если бы, Костя, я и подсказал, как ловчее дело провернуть, так разве плохо?
– Ага, понятно… – Ленков насмешливо принялся рассматривать плешивого деда. – Это ты мне, значит, советы свои, а я тебе – в клюве неси! Так, а?
– Не так, – невозмутимо ответствовал Бизин. – Задрипанное пальто, которое ты с ночного прохожего снимешь, мне ни к чему. Я, Костя, сегодня ночью, после твоего прихода, и заснуть-то толком не мог, эх-ма!