Вера и жизнь

– Владыка, – подавленно, но твердо спросил он, – а ты-то за кого голосовал?

– Ну уж, конечно, не за вас, – собрав всю волю в кулак, ответил архиепископ могущественному «собрату».

Смерив его и всех окружающих коротким злым взглядом, проигравший удалился.

К сожалению, тяжело пережил избрание Патриарха Алексия и митрополит Питирим. Его надежды на патриаршество были скорее иррациональны, но, судя по всему, он их тайно лелеял. Деятельность новоизбранного Патриарха практически перестала освещаться в церковной прессе, которой руководил владыка Питирим. В скором времени архимандрит Дионисий (Шишигин) предложил мне сопровождать Патриарха на мероприятиях и писать информационные материалы. Я, естественно, попытался спросить на это разрешения у митрополита. Тот недвусмысленно дал понять, что видеть меня рядом с Патриархом Алексием не хочет.

Становилось понятно, что из Издательского отдела надо уходить, причем как можно скорее. Вскоре появилась возможность поговорить с председателем Отдела внешних церковных сношений архиепископом Кириллом (Гундяевым), нынешним Патриархом. Тот предложил немедленно переходить к нему, и буквально на следующий день я так и поступил. К сожалению, Издательский отдел все больше становился системой, работавшей только на своего руководителя, – «параллельной реальностью».

В ОВЦС я поначалу занимался тем же, чем и раньше – писал и редактировал заметки для информационного бюллетеня. Вскоре занялся и составлением различных более «серьезных» документов – тезисов для выступлений начальства, проектов документов Синода, Соборов… Учителя у меня были очень достойные: сам архиепископ Кирилл, вскоре ставший митрополитом, ответственный секретарь отдела Алексей Сергеевич Буевский, автор или редактор большинства церковных документов на общественные темы 60-х – 80-х годов, Борис Борисович Вик, переводчик и любимец журналистов.

У двух последних церковных тружеников я научился очень важному принципу: нет второстепенных дел, нет неважных людей. Ты должен одинаково внимательно говорить и с Патриархом, и с юродивым, и со старушкой, которая пришла с не вполне адекватным вопросом. Ты не имеешь права откладывать ответ на письмо простого человека ради документа «эпохальной важности» – и качество текста в обоих случаях должно быть одинаковым. Ты служишь не только начальству и даже не только Богу – любому, кто к тебе обращается, даже если это, положим, враждебно настроенный журналист. Ты не имеешь права не давать ответа человеку, который тебя о чем-то спрашивает. Увы, сегодня многие в церковной бюрократии даже отдаленно не придерживаются такого подхода к людям. Нормой становятся увиливание от вопросов, молчание по важнейшим, но «опасным» темам, отказ в реакции на поднимаемые людьми внутрицерковные проблемы или просьбы о ходатайстве перед властями. Любой человек достоин внимания – ведь он ценен в Божиих очах. Никогда не надо встречать его ни молчанием, ни лицемерием.

Церковь – не только через пастырей, но и через мирян, пусть и принадлежащих к разным слоям общества, – призвана объединять и примирять, даже тогда, когда люди настойчиво требуют общаться по преимуществу именно с ними и презирать других. Мне Господь даровал великую милость – иметь возможность говорить и с сильными мира сего, и с самыми простыми людьми, с «левыми» и «правыми», консерваторами и либералами, представителями разных национальностей, вер и культур. Часто приходится слышать: «А что у вас общего с этими…» (фашистами/жидомасонами, бомжами/новыми русскими, солдафонами/психами-пацифистами, политиканами/интеллигентиками)? Наверное, что-то общее есть. С каждым из них. И есть пример апостола Павла, который «для всех… сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9, 22).

В 1988 году, еще продолжая работать в Издательском отделе, я поступил в Московскую духовную семинарию, через два, закончив ее, – в академию. Числился на очном отделении, но, по сути, обучался заочно – посещал некоторые лекции, читал пособия, сдавал экзамены по отдельной ведомости. Учился на самом деле честно – не следовал примеру «статусных» синодальных чиновников, священников и монахов, которых преподаватели просто боялись обижать. В первых классах семинарии пришлось зубрить наизусть сотни библейских цитат – естественно, они не остались в памяти надолго, потому что всеми заучивались «под экзамен». Жалею об одном – не выучил по-настоящему греческий язык. Сегодня при анализе древних текстов видишь, насколько обедняют их смысл даже латинские термины, не говоря об английских, французских или русских.

В семинариях тогда училось много ребят с Украины – даже в Московской, в Сергиевом Посаде. В Санкт-Петербурге они составляли большинство. Особым рвением в учебе эти семинаристы не отличались – стремились поскорее рукоположиться и уехать на родину, если там их ждали (если не ждали, устраивались в России). Было определенное межнациональное напряжение: в семинарском туалете периодически стирали надпись «Гаси хохлов». Оно усиливалось «классовыми» различиями неофитствующей московской интеллигенции и украинских ребят, в значительной своей части приехавших из деревни.

В тот момент украинцев, особенно западных, насчитывалось немало среди духовенства Москвы, Центральной и Южной России, Урала, Сибири. Причина была очень простая: к началу первого возрождения церковной жизни после 1945 года почти все российское духовенство было выкошено репрессиями. Священники, вышедшие из лагерей и ссылок, были ослаблены, их дети в основном не хотели идти по отцовским стопам. А вот на Западной Украине гонений практически не было – советская власть там существовала с 1939 по 1941 год, на жесткую «борьбу с религией» не хватило времени, а после войны на масштабное закрытие храмов и аресты духовенства государство не решилось (правда, отправили в лагеря около тысячи священников-униатов). Украинцы приехали поступать в семинарию уже в 1945–1946 годах – кто в солдатской шинели, кто в одежде селянина. Именно благодаря этим людям духовенство как социальная группа смогло восстановиться. В Москве и других российских городах появились священнические династии, чьи корни были под Львовом, Тернополем, Ивано-Франковском… В 1990-х годах на Западной Украине, где до того не было свободных священнических «мест», стали открываться новые храмы. Многие клирики, особенно из небогатых российских регионов, вернулись в родные края. Оголенными оказались целые епархии. Впрочем, многие украинские династии достойно служат здесь до сих пор – они уже давно сроднились с Россией.

Моей «практикой» в годы учебы в семинарии и академии стали семинары по творениям святых отцов, организованные в Издательском отделе для прихожан храма в Брюсовом переулке и для всех желающих. Году, наверное, в 1989-м митрополит Питирим вызвал нескольких священников и молодых сотрудников отдела, предложив им собирать раз в неделю прихожан и обсуждать с ними тексты двух величайших древних святых – Василия Великого и Иоанна Златоуста. Мы сделали ксерокопии старых книг и стали понемногу их разбирать на семинарах. Приходили как пожилые женщины, так и молодые неофиты. Священники на занятия скоро ходить перестали, семинар по Иоанну Златоусту вообще захирел, но «сидения» над трудами Василия Великого я смог продлить на пару лет – даже будучи сотрудником ОВЦС, несмотря на то что мой приход в «чужое» здание не приветствовался, но до времени допускался.

Мы читали и обсуждали весьма непростые тексты – «Шестоднев», повествующий о творении мира, «Нравственные правила», «Обличительную речь против Евномия», вероучительные послания к Амфилохию Иконийскому. Люди – либо очень простые, либо интеллигентные, но недавно пришедшие в Церковь, – всему внимали и с интересом вдумывались в творения древнего святого. Я в полной мере понял тогда: не надо пренебрегать никаким человеком, никого нельзя считать глупцом или неучем. Бог Сам помогает каждому на пути к христианским познаниям, к постижению Истины. И каждый ее достоин. В Церкви нет места «духовному элитизму», системам распознавания своих и чужих, образовательным, культурным или интеллектуальным цензам. Это мне потом подтвердило знакомство с практикой отца Александра Меня, который с одинаковым вниманием общался и с простой старушкой в храме Новой Деревни, и с академиками, известными писателями, «звездами» искусства… Такой же подход был и у отца Димитрия Дудко.

Рубеж 80-х и 90-х годов резко изменил финансовое положение Церкви. Мало кто сейчас знает, что в позднесоветское время монастыри, приходы, епархии буквально купались в деньгах. На всю Москву было лишь 40 с небольшим действующих храмов. Но вот крещений было, наверное, четверть от нынешнего количества, а уж отпеваний – практически столько, сколько сейчас, пусть иногда и «заочных», без принесения гроба в церковь. Столичный храм «зарабатывал» в день несколько сотен рублей, а то и тысячу-другую. Зарплата советского служащего тогда была около двухсот рублей, машина стоила пять тысяч. Священники обеспечивали на всю жизнь и детей, и внуков. Даже церковные сторожа, бравшие пятерку за поднос гроба или за возможность «договориться» о крестинах без паспортов родителей, могли ездить на хороших машинах и посещать дорогие рестораны. За какой-нибудь проект письма «в инстанции» я мог получить рублей сто – треть зарплаты отца-профессора. Посидеть с приятелями в ресторане «Будапешт» можно было за пятнашку – с парой бутылок водки.

Все это застойное благополучие обрушилось вместе с СССР – не только из-за общего социально-экономического коллапса, но и потому, что неожиданно пришлось восстанавливать и строить новые храмы, открывать монастыри и семинарии, создавать воскресные школы. Как было сказано в одном из документов Архиерейского Собора 1992 года, наша Церковь «стала Церковью бедных». Уволились из ОВЦС вальяжные переводчики и протокольщики, привыкшие к куче «сверхурочных» и компенсаций за «непредвиденные расходы» вроде покупки сувениров или угощения иностранных гостей в дорогущих барах. Синодальный аппарат начал переживать социальную маргинализацию – впрочем, вместе со всеми тогдашними работниками интеллектуального труда. Одежду мы могли себе позволить лишь самую дешевую. Основным местом для рабочих сплетен стали ларьки у метро «Тульская» – в ресторан гостиницы «Даниловская» было страшно даже заглянуть. Таким положение оставалось практически все 90-е годы. Священники жили в это время не сильно лучше. Начальство жизненными условиями сотрудников, прямо скажем, интересовалось не сильно.

Впрочем, для меня это было делом десятым. Как только владыка Кирилл заговорил со мной о принятии священного сана, я немедленно согласился. В апреле 1991 года стал диаконом, на следующее Рождество – священником. Ни при каких жизненных обстоятельствах – материальных, духовных, «карьерных» – не пожалел об этом выборе.