Книга рекордов бизнеса

Милана и Эмма сидели на верхней палубе. Светлые густые волосы Эммы развевались на ветру, слегка касаясь страниц раскрытой на коленках книги. Лицо ее было болезненно бледным. Ровно, но не совсем уверенно, Эмма читала с легким акцентом:

– И как ты понимаешь строчку про alteration? – незаметно зевая, спросила Милана, которая откровенно скучала и смотрела, слегка нахмурившись, на бесконечное голубое море.

– Шекспир, как я вижу? – прервал занятия Дэн, когда Эмма замешкалась с ответом.

– Да, Шекспир, сто шестнадцатый сонет, – Милана заметно оживилась при появлении Дэна. – Эмма под большим впечатлением от романа Джейн Остин «Разум и чувства», где у героев Шекспир очень даже пользуется популярностью, – пояснила она.

– Понятно, – полушутливо произнес Дэн. – Это вы про изменение читаете, alteration?

– Иземенение или измена? – лукаво подметила Милана.

– Я понял это так: любовь не подвластна никаким изменениям извне, и все такое, два любящих сердца никогда не расстанутся, так?

– Да, строчки про это, – слабо проговорила Эмма. – Только я с ними не вполне согласна. А если один из влюбленных станет инвалидом, например, это тоже не должно повлиять на их чувства?

– Хммм… – слегка поперхнулся Дэн, не сразу найдя, что ответить. – Не должно. Да, конечно, не должно, именно так, Эмма. И откуда такие мысли? – В последнее время все попытки Дэна поддерживать с Эммой шутливую непринужденную беседу с тем, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей, ни к чему не приводили. А Дэну, между тем, искренне хотелось помочь подруге. – Так, девушки, мне надо поговорить с Миланой. Можно, Эмма?

– А почему я не могу слышать о чем вы будете разговаривать? – Эмма простодушно приподняла выразительные тонкие брови.

– Почему же не можешь? Можешь, – смирился Дэн. – Милана, мне надо, чтобы ты со мной съездила в Канны. Будет это уже где-то через час, так что хотел предупредить. – И Дэн стал спускаться на нижнюю палубу.

– Дэн, подожди, – и Милана устремилась вслед за ним.

Когда они оказались одни на нижней палубе, и ветер заглушал слова, Милана стала нервно говорить Дэну:

– Дэн, это невозможно, Эмма все время спрашивает, что это за красная тетрадка у тебя в руках, почему ты все время рассказываешь мне какие-то истории, а ей не рассказываешь. Дэн, нужно все ей рассказать, это нечестно. Потом, она умеет хранить секреты, я уверена! И… ее так жалко!

– Нет, Милана, это может быть опасно. Просто скажи ей, что тетрадка не красная, а цвета вермильон!

– Дэн, хватит издеваться. Какой еще вермильон – вермишелевый бульон? Значит, за ее жизнь ты опасаешься, а за мою нет? – попыталась пошутить Милана.

– Вермильон – это цвет такой, понимаешь? Ярко-красный цвет!

Кокетничает? Вдруг подумал Дэн. Нет, Боже, что это я. Милана не умеет кокетничать. Она шутит, пытается меня переубедить таким образом. Женская хитрость называется.

– Конечно, нет, Милана, я и за твою и за свою жизнь опасаюсь, просто с тем, с чем можешь справиться ты в непредвиденных обстоятельствах, не сможет справиться Эмма. Она… наивная, неприспособленная к приключениям и опасностям девушка. К тому же, как говорят все врачи в один голос, ей нельзя нервничать и переживать. А мало ли что нас ждет на пути расследования смерти Графа?

– Мне очень лестно слышать, что ты видишь во мне командного игрока. Но Эмма имеет право знать, что ты затеваешь. Она переживает, что ты исключаешь ее из круга доверенных лиц. Если можно так выразиться. Так что ты задумал на счет поездки в Канны?

Что она хочет этим сказать? Почему так настаивает на том, чтобы рассказать все Эмме? – думалось Дэну.

Почему он так упорно ничего не хочет рассказывать Эмме? Ему бы в первую очередь все и рассказать своей возлюбленной, – досадовала Милана, – произвести на нее впечатление своей храбростью, обладанием невероятной находкой, секретной, никому еще не известной информацией…

– По поводу Канн, я хотел сеъздить в Жандармерию, увидеться с шефом полиции, чтобы задать ему один-единственный вопрос: на основе чего они сделали финальное заключение, что найденное тело – это тело дяди Эрика.

– У тебя есть сомнения?

– На самом деле есть. Чем больше я вчитываюсь в его дневник, тем больше я понимаю, что он был …напуган… тем, что столько знает, напуган своим жизненным опытом. Но суицидальных мотивов я там пока не увидел. Может, я совершенно не разбираюсь в психологии, конечно.

– Хорошо. Тогда у меня есть идея получше. У нас же есть Дэвре. Твой визит к шефу полиции, как ты его упорно называешь, может вызвать излишние подозрения. А тут – Дэвре. Источник информации не отходя от кассы. Тебе, как мне кажется, нужно попытаться войти к нему в доверие. Как-нибудь поговори с ним разок по душам, тет-а-тет. Может, он сам все расскажет. И даже больше, чем ты бы узнал в Каннах.

И все-таки, Милана умна, подумал Дэн.

«Интересно, думалось Дэвре, стоящему перед зеркалом у себя в каюте, как бы мне их всех вывести на чистую воду? Надо бы побеседовать подробно с ними со всеми по отдельности. Но просто так ведь не побеседуешь, с бухты-барахты. Надо войти в доверие, расположить к себе, и всякая прочая чепуха. Я думаю, легче всего будет начать с молодого Енисеева. Мы все-таки с ним примерно одного возраста, будет легче найти общий язык. Я уверен, он много чего знает, а сам прячется под маской эдакого сладкого сыночка богатенького папеньки.» Тут Дэвре многозначительно дотронулся до своих великолепных усов, в точности таких же, как у его гуру, вдохновителя всей его карьеры в полиции, его Крестного Отца – Эркюля Пуаро. После этого он открыл небольшой коричневый несессер из крокодильей кожи и достал оттуда одну из многочисленных маленьких щеточек самой разнообразной конфигурации. Все они служили для ухода за его усами, которые требовали неустанного, чуть ли не медитативного наблюдения. Дэвре искренне полагал, что процесс сосредоточенного подравнивания, подкрашивания (для придания оттенка седины), подкручивания, увлажнения и набриолинивания усов помогает ему фокусироваться и погружаться в самые что ни на есть плодотворные размышления.

Закончив очередную процедуру с усами и удовлетворившись своим отражением в зеркале, Дэвре вышел из каюты, надеясь за ее пределами сразу же найти ответы на все мучавшие его вопросы, главным из которых был: как доказать, что Эрика Оффенгеймера убил высокий, сухопарый, мрачноватый и слегка облысевший Вадим Амелресов. Официальная версия самоубийства миллиардера совершенно не устраивала молодого талантливого сыщика, каким мнил себя Дэвре.

Выйдя на палубу, он увидел Дэна, мерно расхаживавшего из стороны в сторону и поминутно вглядывавшегося куда-то далеко за горизонт. Некоторое время Дэвре беспомощно топтался на месте. Ему никак не приходило в голову, с чего бы начать непринужденный разговор. Тут вдруг к его великому облегчению Дэн заметил Дэвре и сам к нему обратился:

– О месье Дэвре, вот и вы! А я, представьте себе, только сейчас размышлял о… Вас. – И Дэн жизнерадостно улыбнулся. Не дождавшись улыбки в ответ, он продолжил, ничуть не смутившись. – Вообще-то, если точнее, о том, каково это – работать в полиции?

«Может, ты размышлял о том, каково это – „работать“? И что значит это слово?» – злобно подумал Дэвре, но сдержался, потому что, похоже, Дэн был в разговорчивом настроении. А это именно то, что было нужно нашему сыщику.

– Как Вам сказать, месье Енисееff, – произнес Дэвре учтиво, сделав выраженный акцент на последнем слоге в фамилии Дэна.

В этот момент Жан Жак Дэвре поразил Дэна окончательной и бесповоротной непроницаемостью своего лица, которое, казалось, было высечено из камня. Если бы представитель борцов за общественный порядок в пафосных Каннах безмолвствовал, его спокойно можно было бы принять за типичный образчик парковой скульптуры. Крупный нос на лице почти двухметрового Дэвре стал вдруг угрожающе крупным.

Хоть Дэвре и не хотел этого признавать, где-то в глубине души он был рад заданному вопросу, ибо страдал грешком, присущим всем нам: любил поговорить о себе.

– Интересный вопрос Вы задали, месье Енисееff. Скажу Вам по секрету, область моей деятельности производит неизгладимое впечатление на прекрасную половину человечества. – Тут он элегантно взбодрил свои усы легким касанием пальцев и рассмеялся сухим сдержанным смехом. – Шучу, конечно. – И он быстро вернул непроницаемость своему лицу. – Хотя, месье Енисееff, были в моей жизни невероятные романтические истории. – Взгляд Дэвре внезапно приобрел слегка затуманенную меланхоличность. Решительно не понимая, стоит ли воспринимать слова этого человека серьезно, или смеяться его непонятному чувству юмора, Дэн решил пока осторожно произнести:

– Очень интересно, месье Дэвре.

– Умоляю Вас, зовите меня просто Жак!

– С удовольствием, Жак, а вы меня – Дэн.

– Прелестно, просто прелестно, мой дорогой друг Дэн! Так вот, так уж и быть, поведаю Вам одну интересную историю. В Канны как-то приехала на отдых одна знаменитая актриса. Уж извините, я предпочел бы избежать имен. Женщина уже не первой молодости, но сохранившая необычайную неуловимую красоту. Такого рода красота, знаете ли, которая присутствует в каждом жесте, в каждом повороте головы… Кхм..Не буду утомлять Вас деталями. В общем, она обратилась в полицию с заявлением о краже драгоценностей. Кошмарный прецедент! Из разряда тех, что влияют на репутацию, не побоюсь этого слова, всего города! Подумать только: звезда кинематографа, бриллианты, полиция! Все в одном флаконе, как говориться. Так или иначе, по вине некоторых не существенных для моего повествования обстоятельств, это дело поручили Вашему покорному слуге. И что Вы думаете? Мои многотрудные старания и хитроумные измышления привели к чрезвычайному открытию: выяснилось, что это никто иной как муж актрисы подстроил ограбление с тем, чтобы заграбастать себе бриллианты собственной супруги! – глаза Дэвре сделались живописно круглыми, и наполнены были искренним негодованием. – C’est terrible, terrible! Ну и, разумеется, примадонна была страшно благодарна мне, когда весь этот клубок низменных человеческих страстей, не побоюсь этого слова, был распутан. И не поверите, она даже звала меня уехать с ней в ее родную страну. Ндааа, и такое бывает, и такое случается…

Трудно было сказать, сочиняет Дэвре или говорит правду. Дэну оставалось только дивиться чудным переменам в его собеседнике. Представлявший из себя минуту назад скульптурное изваяние, Дэвре в данный момент смущенно краснел. Поистине, люди сотканы из противоречий…

На самом деле, Дэвре чертыхался что было сил и ругал себя за то, что в очередной раз разоткровенничался. Это была одна-единственная романтическая история за всю его пока что непродолжительную карьеру. И он с неописуемым наслаждением вновь и вновь возвращался к ней, особенно в минуты душевной тоски и грешного уныния. Со временем история в его воображении обросла парой дестяков деталей, таких как перестрелки, погоня и даже – в минуты наивысшей тоски и наигорчайшей меланхолии, которая была свойственна молодому сыщику, – фигурировало спасение примадонны из горящего здания и страстный поцелуй в финале.

– Вот это история! – с неподдельным изумлением сказал Дэн. – Она достойна пера писателя с самой богатой фантазией. – Вот сейчас, подумал Дэн, крайне удачный момент для маневра. – Я в свою очередь тоже могу Вам сказать кое-что по секрету, Жак.

Дэвре затаил дыхание: неужели ему сейчас удастся что-то узнать? Дэн продолжал, надев на себя маску дружеской откровенности:

– Я увлекаюсь литературой. В смысле, пытаюсь писать книгу. Хочу написать однажды бестселлер. – Дэн виновато улыбнулся, словно признаваясь в своей слабости. – Поэтому мне всегда интересно узнавать у людей те вещи, которые мое воображение не способно нарисовать. Вот, например, – Дэн выдержал паузу, чтобы Дэвре не подумал, что ему это так уж безумно интересно, и не заважничал, и продолжал ровным тоном, – например, каково это – вести расследование? Как на самом деле собираются улики, как они анализируются специалистами. Как Вы приходите на их основе к тому или иному заключению. И так далее. Эта кухня – это же такое количество деталей. – Он внимательно следил за реакцией Дэвре, пытаясь определить, заподозрил тот что-то, или нет. Но лицо Дэвре было снова совершенно непроницаемым. И в очередной раз Дэн удивился молниеносным изменениям в этом человеке.

В свою очередь, Дэвре думал в этот момент, что стоящий перед ним молодой человек явно что-то скрывает и в это же самое время пытается что-то вынюхать. Однако в целом Дэвре не мог не признать, что Дэн оказался приятнее, чем он предполагал. Казалось, он обладал пытливым умом и богатой фантазией. Дэвре опасался, что расследование может стать эмоционально сложнее, чем ему бы хотелось. Кроме того, Дэн обладал природным шармом, приветливостью и душевной теплотой. И это трудно было не заметить.

– Не нужно ходить далеко, – продолжал тем временем Дэн. – На моих глазах развернулась ужасная трагедия: погиб друг нашей семьи. И я не мог спать ночью, ворочался с боку на бок до утра, задаваясь элементарным по сути вопросом: ведь все мы видели, что лицо утопленника было разбито о скалы до полной неузнаваемости. Как следствие пришло к выводу, что это именно Эрик Оффенгеймер? Ведь никого не было на опознании тела. Насколько мне известно, его сын еще только на пути в Канны, летит сюда из Ванкувера.

– Да, Вы абсолютно правы, Дэн. Я понимаю Ваше естественное волнение. Но Вы также поймите меня: эта информация носит конфиденциальный характер. Это детали следствия, которые я, скажем так, не вправе разглашать.

– Нет-нет, я ни в коем случае не хочу склонять Вас к чему-то противозаконному. Это совершенно не входило в мои планы. Конфиденциальность есть конфиденциальность. – Дэн понял, что больше торопить и давить на собеседника не стоит, так как рыба могла сорваться с крючка.

Тут на лице Дэвре отразилось мучительное сомнение:

– Хотя, – и он взглянул на Дэна, словно надеясь прочитать в его взгляде, стоит ли ему доверить секретную информацию, или нет. Глаза сыщика прищурились, обнаружив вокруг множество мельчайших складочек, которые обещали стать со временем благородными морщинами мудрости. Потом, видимо, придя к решению, что доверить информацию стоит, Дэвре продолжил, – хотя я сам всегда полагал, что некоторые правила, как бы это помягче сказать, лишние. Тем более в Вашем случае, когда лично Вы заметили в воде тело. Я бы счел, что Вы имеете моральное право узнать хотя бы некоторые детали дела. К тому же это друг Вашей семьи.

– Да, все это для нас очень тяжело, – с сожалением вздохнул Дэн.

– Я могу надеяться, что этот разговор останется между нами? – заговорщически спросил Дэвре. Он тоже следовал своему плану. Конечно, ничего особенно конфиденциального в этой информации не было. Но трудно было представить себе более удачный поворот беседы для того, чтобы вызвать у молодого Енисеева к себе доверие.

– Конечно, даю слово чести! – сказал Дэн.

– Хорошо. Мы получили анализ ДНК утопленника, он был аналогичен ДНК Оффенгеймера, – лицо Дэвре было важным и деловитым.

– Вот так просто? Но как вам пришло в голову сравнить ДНК утопленника именно с ДНК дяди Эрика?

– Объясняю. Мы побывали на виллах практически всех людей, живущих неподалеку от бухты, где было найдено тело. Мы спрашивали, не видели ли они или, может быть, слышали от других что-то, что могло бы пролить свет на обстоятельства, приведшие к кончине неизвестного нам еще на тот момент человека. Когда же мы, наконец, добрались до дома Оффенгеймера, нам открыла его экономка. Она сообщила, что накануне печального дня Эрик не вернулся домой, и утром она обнаружила его комнату пустой. Что было для него совершенно не характерно. Даже если он посещал вечеринки и бары, он всегда приходил ночевать к себе домой. Далее нам удалось переговорить с некоторыми из соседей Оффенгеймера. Они в один голос заявили, что Эрик в последнее время был необычайно тревожен и несчастлив. Когда же круг окончательно замкнулся на Оффенгеймере, мы взяли анализ ДНК волоса с расчески в его комнате и сравнили с ДНК утопленника. Вот так просто.

Третий день с момента обнаружения тела несчастного Эрика клонился к концу. Красивый южный закат располагал к романтике и легкости мироощущения. А Дэна угнетала ответственность за тайну дневника. И все же он чувствовал каким-то шестым чувством, что сможет сделать для Оффенгеймера гораздо больше, чем вершители правосудия, к которым этот дневник мог бы попасть. Но в то же время он почувствовал непреодолимое желание разделить вес этой тайны еще с кем-то. Вместо этого он, оставшись один на палубе, принялся за дальнейшее чтение красной кожаной тетради.