Мекленбургский дьявол
– Азов ведь оборонили?
– Это верно. Но ведь, опять же, не без твоей царской помощи. Да и людей столько потеряли, что и подумать страшно. А потому помыслили мы, батюшка, поклониться твоей милости градом Азовом со всеми землями да угодьями, что при нем. Прими под свою высокую руку.
– Вот как. Вы все так решили или кто-то супротив был?
– Все, государь. Никто слова поперек не молвил. Хотели только, чтобы ты вольности наши подтвердил, а более ничего.
– Что же, на том и порешим. Вечером устроим пир, вот там и объявим о сем, а я вас – своих верных слуг, пожалую со всей царской щедростью!
После малого совета пришло время разобраться с пленными. Султан Осман послал под стены Азова весьма значительную по нынешним временам армию, а если учесть присоединившихся к ней на месте татар, ногайцев и черкесов, то ее, не кривя душой, можно было назвать огромной. И даже несмотря на немалые потери, нанесенные ей казаками, она продолжала оставаться таковой вплоть до нашего появления. Примерно трети, главным образом черкесам и кубанским ногайцам, удалось бежать. Кому-то посчастливилось спастись на уцелевших кораблях.
Стоявшим на правом берегу Дона татарам повезло меньше, они попали под каток калмыцкой конницы, и те буквально втоптали их в землю копытами своих коней, а затем преспокойно принялись делить доставшийся им скот и прочее добро. Возможно, кому-то из крымцев и удалось спастись, но остальных ойраты, невзирая на чины и звания, перерезали с такой деловитой жестокостью, что просто оторопь берет. Что и говорить, дикие люди…
Остальные какое-то время пытались сопротивляться, укрепившись в лагере, но после того, как их обстреляли с моря, сдались. И их было не просто много, а очень много. Грубо считая, на каждого казака, стрельца или солдата в моей армии приходилось как минимум трое пленных. В общем, с этим надо было что-то решать, причем срочно.
Первым делом я приказал привести ко мне их начальных людей, начиная от Ибрагим-паши и заканчивая последним агой. Принял я их сидя в кресле, окруженный стрельцами и солдатами фон Гершова. Толмачом служил Мишка Татаринов, как оказалось, хорошо знавший их язык.
– Повелитель мира султан Осман не воюет с Москвой, – затравленно озираясь, заявил мне паша. – Зачем ты напал на меня и моих людей? Неужели ты хочешь испытать на себе гнев повелителя правоверных!
– Разве? – отозвался я. – А мне докладывали, что твой государь поклялся завоевать весь христианский мир!
– Иншалла, рано или поздно так и случится. Но зачем ты торопишь свою судьбу?
– Все в руках божьих, – кивнул я. – И вчера он даровал победу моему оружию. Ты в моих руках, а служившие тебе татары уничтожены до последнего человека. Ты прав, я не хочу ссор с великим султаном. Но у меня не было иного выхода. Много лет я просил и Османа, и его предшественников унять крымских ханов, терзающих пределы моего царства. В Стамбуле не услышали моих просьб. Что же, я человек не гордый, решу эту проблему сам!
– Что ты намерен делать со мной и моими людьми?
– Ты мой гость, Ибрагим-паша, – улыбнулся я. – Тебя будут содержать, как подобает человеку твоего положения. Сегодня вечером будет пир. Прошу тебя почтить его своим присутствием.
– А мои люди?
– Все зависит от них самих. Если они проявят смирение, все будет хорошо. Вздумают бунтовать, я прикажу поступить с ними так же, как с татарами.
– На все воля Аллаха!
– Увести турок! – велел я конвоирам. – Держать отдельно от их людей, лучше всего в городе. Караулить крепко, но без излишней жестокости.
– А с этими что делать повелишь? – спросил Татаринов, выразительно поглядывая на остальных пленников, судя по одеянию, бывших христианами.
– Кстати, а кто они по жизни? – заинтересовался я.
– Вон тот вроде валах, рядом молдаванин, тот, что с серьгой в ухе, – грек. А вот эти трое, похоже, немцы.
– Немцы? – удивился я, разглядывая трех оборванцев, старавшихся держаться подальше от мусульман.
– Ага, – с готовностью подтвердил подьячий, ревниво прислушивающийся к словам есаула. – Как есть германцы!
– Кто вы такие? – спросил я, перейдя на язык еще не родившегося Гейне.
Допрашивать пленников на немецком – одно удовольствие! Язык резкий, немного даже грубый, но ясный и точный, не допускающий двояких толкований.
– Ваше величество, – выступил вперед русоволосый крепыш с упрямым выражением на курносом лице. – Меня зовут Кристиан Бенце, я саксонец из Семиградья[5]. После того как погиб наш капитан, меня выбрали вместо него.
– Вы наемники?
– Да. Мы служили в армии Габора Бетлена и по его приказу присоединились к войскам султана.
– Зачем?
– Турки не умеют брать крепости.
– Понятно. А кто ваши спутники?
– Инженеры. Господин Пиколомини – известный специалист в области фортификации, а Густав Снуре – петардист.
– Вот даже как?!
– Именно так, – с явным скандинавским акцентом вмешался Снуре. – Я родом из Улеаборга и являюсь подданным его величества короля Густава Адольфа!
– Какой дьявол, позвольте спросить, унес вашу милость так далеко от дома? – с усмешкой поинтересовался я.
– Несчастное стечение обстоятельств, – развел руками швед.
– А ты, сеньор?
– Я служу тем, кто мне платит, – пожал плечами итальянец.
– Что же, по крайней мере, честно. Но как бы то ни было, я не вижу ни единого повода, чтобы вас не повесить.
– Как? – отшатнулся Снуре. – Но я же земляк вашей царственной супруги Катарины Ваза! Неужели вы будете столь жестоки к подданному своего родственника?
– Нет, если есть желание быть повешенным непременно в Швеции, это можно устроить. Мой брат Густав Адольф, как и я, терпеть не может ренегатов.
– Государь, – подал голос Безе, выбираясь из толпы зрителей. – Если позволите, я хотел бы сказать вам несколько слов.
– Слушаю тебя.
– Так уж случилось, что я хорошо знаю месье Пиколомини и готов за него поручиться. Он дельный инженер и может быть полезен вашему величеству!
– Да неужели?
– Так вот кто все это устроил? – пробормотал пленник, сверля глазами маленького провансальца. – Я должен был догадаться!
– Придержи язык, если хочешь остаться в живых! – прошипел Безе, продолжая натужно улыбаться.
– Что же, если твой друг присягнет мне и будет служить не на страх, а на совесть, я могу помиловать его. Что скажете, сеньор?
– Я готов.
– Отлично! Безе, можешь забрать этого человека. Он переходит под твою руку со всеми вытекающими из этого последствиями.
– Гер инженер, – взмолился Снуре. – Как видно, вы имеете влияние на его величество, замолвите и за меня словечко, а уж я, клянусь честью, не подведу вас!
– Не уверен, что смогу быть вам полезным, – поморщился француз, – вы совершенно напрасно вели себя столь вызывающе, да еще приплели покойную государыню.
– Покойную? – изумился швед, да так и остался стоять с разинутым ртом.
Пока он так стоял, я обратил внимание на другого пленного – высокого чернявого человека с перевязанной головой и в донельзя испачканном землей и кровью кунтуше, некогда украшенном золотым шнуром и позументами. Но, несмотря на ранение и потрепанный вид, он старался держаться с достоинством. И, судя по выражению лица, хотел что-то сказать.
– Как твое имя? – резко спросил я его по-немецки.
– Капитан Дину Мургулец к вашим услугам, – неожиданно ответил он мне на вполне понятном русинском.
– Ты – валах?
– Так, ваше величество.
– Насколько велик ваш отряд?
– Был большой, пока не понесли потери. Турки старались ставить нас на самые опасные места. Осталось мало. Всего две сотни.
– А немцев?
– Здоровых столько же, – с горечью отозвался Бенце. – Из шести сотен уцелела едва треть.
– А кто еще есть?
– Сейчас трудно сказать, – пожал плечами немец. – В войске Ибрагим-паши хватало арнаутов, набранных среди албанцев, греков, сербов и босняков, но еще больше имелось райя или, как у вас их называют, «посошной рати» из кафинских греков и армян. И если многих воинов мы потеряли, то большинство простолюдинов живы и здоровы.
– Ваше величество, – продолжил Мургулец, – мы давно живем под властью султана и исправно служим ему, хотя, конечно, у нас нет причин любить османов. Вы победили и вольны расправиться с нами, поскольку считаете изменниками веры. Не буду спорить с вашим величеством, это глупо, да и бесполезно. Но я готов заплатить выкуп за своих людей… равно как и за всех христиан, угодивших к вам в плен.
Последние слова вызвали всеобщее удивление, и все присутствующие обернулись к капитану.
– Ты настолько богат?
– Я – нет. Но вот султан Осман – да.
– Он заплатит за тебя?
– Государь, позволено ли мне будет подойти к вам ближе, ибо то, что я желаю сказать, не предназначено для чужих ушей.
– Ты меня интригуешь, – усмехнулся я и, поднявшись с кресла, подошел к валаху.
– Перед самым появлением вашего войска Ибрагим-паша получил жалованье для янычар и топчи и, разумеется, не стал его выплачивать.
– Почему «разумеется»?
– Он намеревался пойти еще на один штурм, – охотно пояснил капитан Мургулец. – После боя число получателей обычно уменьшается.
– Эту страну погубит коррупция, – усмехнулся я. – О какой сумме, по-твоему, идет речь?
– Султан Осман прислал сюда почти шесть тысяч янычар. Жалованье им во время войны минимум шесть акче в день. Поскольку платится оно раз в три месяца, то это не меньше трех с половиной миллионов. Ведь янычары не единственные, кому следует платить жалованье.
– Но ты уверен, что серебро в лагере?
– По крайней мере, большая его часть. И я знаю, где именно.
– Хм. Среди прочей моей добычи?
– Совершенно верно, ваше величество, – слабо улыбнулся капитан. – Но не в казне. Вам, вероятно, не хотелось бы, чтобы ее первыми нашли казаки?
– Пожалуй, это так. Скажи, капитан, я не слишком хорошо осведомлен о делах в вашем отечестве, но мне кажется, что ты принадлежишь к одному из знатных тамошних родов?
– Вы напрасно принижаете свои знания, государь. Это действительно так, я из старинного боярского рода.
– Хочешь поступить вместе со своими людьми ко мне на службу?
– С большой охотой!
– А ты, Бенце? – повернулся я к трансильванцу.
– Для нас было бы честью служить такому славному государю, как вы!
– И я, с вашего позволения, желал бы, – заикаясь от волнения, заявил швед.
– Тебя еще не повесили? – картинно удивился я, но видя, как переменилось его лицо, не смог удержаться от усмешки. – Коли так, беру и тебя тоже. Но с одним условием.
– Все что угодно!
– Впредь постарайся тщательней следить за своим языком. Господа, с этой минуты вы все приняты на русскую службу! Я ценю краткое слово и быстрое дело и не терплю предательства и нерадения! А паче всего – трусости на поле боя и глупости среди начальствующих! Помните это. Сейчас временно поступаете в распоряжение полковника Панина. Все приказы его исполнять, как мои. Все понятно? Тогда можете идти.
Еще короче вышел разговор с греками и армянами – крымскими «черными мужиками» – кафинцами и поморянами (жителями южного побережья). Сразу обозначил, что отпускать их не собираюсь. Пусть работают на строительстве крепости, а потом поселю их в этих местах по берегам Азовского моря.
Старшина греков, седобородый крепкий дядька лет пятидесяти осмелился возразить:
– Как же нам без семей?
– Это самое простое. Скоро всех сюда доставлю. И семьи, и имущество прямиком из Кафы!
А спустя еще час, когда новость о предстоящем походе со скоростью степного пожара разлетелась по войску, в каюту заглянул новоявленный орденоносец и герой Федор Панин.
– Государь, дело срочное к тебе.
– А, кавалер, заходи! Что случилось?
– Разбирались по твоему приказу с пленными, и среди них «черные» мужики из местных указали на воинов из Тамани, Керчи, Кафы.
– Так, с этого момента поподробней. Продолжай!
– Ну, что… Я их тут же забрал, допросил. Все правдой оказалось. Поведали мне басурмане, что паша для похода большую часть и без того малых сил с тех крепостей увел. Выходит, там сейчас и воинов почти нет, одни сторожа на воротах. Вот я и подумал. Если мне каторгу взять, охотников своих янычарами обрядить и самому в турецкий наряд одеться да пойти сначала к Тамани, а потом и прочие навестить места. Глядишь…
– Задумал ты хорошо, одна беда – ни бельмеса на турецком и татарском не знаешь.
– То не беда, возьму с собой арнаутов и валахов, те ловко по-турски балакают. Ты ведь их на службу поверстал и мне подчинил, так я уже с ними стыкнулся и к делу приставил. Вояки крепкие и толковые. Бился с ними на стенах, знаю не понаслышке. А чтобы никакого обмана не было, толмача буду при себе держать! Нам всего и надо будет ворота взять, а там уж сигнал дадим, и вы поспешите на выручку! А если верно, что воинов почти и нет в крепостицах, то и своими силами управимся!
– Стало быть, не хочешь в Азове сидеть? И капитаном надумал стать?
– На все воля твоя, государь. Только за пленными ты уж лучше кого иного приставь следить.
– Будь по-твоему. Готовься тогда. Завтра с утра выходим в море.
Глава 2
Победный пир устроили на берегу. Сколотили столы, лавки, для меня притащили кресло, посуду набрали из турецких трофеев. В еде никакого недостатка не сыскалось. Всего и много. Рыба, мясо, овощи, хлеб и, конечно, вино. Но в этот раз я заранее упредил всех, чтобы знали меру – завтра в поход! Начало мероприятия назначил на вечер, когда уходит самая томительная жара и веет легкой прохладцей с моря. Прежде чем рассесться по местам, собрал всех причастных и виновных в круг. Сам же, сидя на походном троне под сенью знамен, махнул рукой, давая знак начинать. Раздалась барабанная дробь, громко запели трубы. И наступила тишина.
– Сегодня у нас великий день, – начал я свою речь. – Мы одолели сильного и опасного врага, забрали его город, корабли и пушки. Причем он был сильнее и многочисленнее. И пусть до окончательной победы пока еще далеко, всем теперь видно, что и непобедимых доселе османов можно бить, ибо Господь на нашей стороне. Но только при одном условии: если все мы будем заодно и ни словом, ни делом, ни помышлением не покривим друг против друга и боевого товарищества!
Последние слова мои прервали восторженные крики всех присутствующих. Начальные люди стрельцов, немецкие офицеры, казачьи предводители вскочили со своих мест и, потрясая наполненными кубками, дружно закричали:
– Виват!
– Многая лета!
Немного подождав, пока стихнут славословия, я сделал знак, и мне поднесли чару, из которой я на глазах у всех пригубил содержимое. Вообще-то, обычно я в таких случаях, чтобы не терять ясности мысли, вовсе не употребляю хмельное. Но вода в Азове не очень хороша, и одному богу известно, какую заразу можно подцепить, если ее не обеззараживать или хотя бы кипятить. Так что легкое сухое вино наше все.
После этого вперед выступил подьячий и, развернув свиток, стал зачитывать фамилии или прозвища отличившихся.
– Донской атаман Исай Мартемьянов жалуется кафтаном с царского плеча и серебряным кубком! – начал он.
В ответ все ахнули. Кафтан или шуба с царского плеча – честь огромная! Не всякий боярский род может похвастаться, что имел такую награду, а тут простой казак. Можно сказать, шпынь[6], а вот поди ж ты!
– Полковник и стольник Федор Семенович Панин – жалуется в кавалеры ордена Святого апостола Андрея Первозванного и двумя тысячами четей земли в вотчину!
Эта награда тоже была куда как щедрой. Про кавалерство, конечно, мало кто понял, но вот то, что не особо родовитого дворянина записали в царскую грамоту с «вичем», дорогого стоило. Ну и земля лишней никогда не бывает, хотя… когда Михальский, бывший в свое время Федькиным командиром, спросил, где мое величество собирается брать столько вотчин для пожалований, я ответил ему, сделав красноречивый жест:
– Мало, что ли, земли вокруг?
Прочие награды были хоть и не такими почетными, но не менее щедрыми. Представители казачьей старшины, включая Мишку Татаринова, получили дорогие кафтаны и шапки, доброй работы сабли и пистолеты. Командиры отличившихся галер – кто деньгами, кто повышение в чине. Затем были начальные люди солдатских и стрелецких полков, а также наиболее отличившиеся из простых воинов. Помимо всего прочего, каждому из награжденных наливалась чарка и подавалась из царских рук, что тоже немалая честь.
Наконец пришел черед калмыков, чей вклад в общую победу трудно было переоценить. Для награждения из их лагеря прибыл сын Далай-Батыра Дайчин-Хошучи в сопровождении десятка своих лучших воинов. Увидев меня, он, как и его сопровождающие, преклонил колени, но я велел ему подняться и подозвал к себе, после чего протянул руку, к которой он почтительно приложился. Меня, грешным делом, до сих пор коробит от этого ритуала, но ничего не поделаешь – положение обязывает!
Затем наступило время даров. Я на глазах у всех отстегнул висевшую у меня на поясе драгоценную саблю, обильно украшенную золотой насечкой и самоцветными камнями, и протянул ее немного обалдевшему хану.
– Ай-ай-ай, какая хорошая сабля, – зацокал языком Дайчин, после чего снял свою и, хитро улыбаясь узкими глазками, отдарился.
Нельзя сказать, чтобы его оружие было совсем уж простым, но по ценности, конечно, весьма уступало моему презенту. Но тут ведь дело не в стоимости. Обмен оружием означал военный союз, а он сейчас нам жизненно необходим. Кроме сабли калмыцкого тайшу пожаловали дорогим кафтаном, шапкой и богатой конной упряжью. То есть седлом, сплошь затканной золотом попоной и уздечкой.
В ответ тайша что-то крикнул на своем языке все еще стоявшим на коленях воинам, после чего они вскочили на ноги и, выхватив луки, разом выстрелили в небо. Но что интересно, когда стрелы, упав назад, воткнулись в землю, они к немалому удивлению всех присутствующих образовали почти правильный круг. Уж не знаю, сколько эти ребята тренировались, но номер получился весьма эффектный.
Указывая на саблю и стрелы, Дайчин сказал:
– Эта сабля и эти стрелы всегда будут готовы для поражения твоих врагов.
Помимо моих ближников и союзников присутствовали на пиру и знатные пленники. Во-первых, конечно, сам Ибрагим-паша вместе со своими агами, а во-вторых, непонятно как оказавшийся среди раненых черкесский пши – то есть князь. Вообще черкесы во время сражения одними из первых поняли, что сегодня не их день, и покинули турецкое войско, а потому среди пленных адыгов почти не было. Ну, кроме присутствующего здесь князя Беслана.
Им в отличие от моих людей наливали без ограничений, а потому хмурые османы скоро захмелели и даже немного оживились. В какой-то момент я даже стал опасаться, не устроят ли они бучу, но беда, как водится, пришла, откуда не ждали.
Награждая участников осады, я не обошел конечно же и единственного в их рядах врача. Доктор Попел получил от меня шапку с соболиной опушкой, серебряный кубок и десять рублей серебром. То есть, конечно, монеты были турецкими, но по весу в аккурат червонец. Рядом с ним вертелся какой-то парень, смазливое лицо которого показалось мне смутно знакомым, но я поначалу не придал этому никакого значения.
Зато на этого мальчика обратил внимание Дайчин-Хошучи, и после очередной чарки попросил подарить его ему.
– Что?! – не сразу понял я смысл просьбы.
– Ея хачу! – с поистине дикарской непосредственностью заявил мне представитель братского калмыцкого народа.
– Да ты, брат, перепил! – усмехнулся я. – Не знаю, как у вас, а у нас за эдакое на кол сажают. Так что иди проспись…
– Нет! – замотал головой тайша. – Это девка!
– Да ладно! – удивился я, хотя успел заметить, как смутился спутник Попела.
– Дай мне девка, – не унимался Дайчин. – У меня три жены есть, она будет четвертая. Буду ее любить, обижать не буду…
– Государь, – кинулся ко мне Панин, – не вели казнить, только нельзя ему ее отдать!
– Значит, точно девица! – нахмурился я.
– Помнишь черкешенку, которую я с войны привез. Она это!
– Постой, так это, как ее, Фатима, что ли?
– Она. Только имя это ей в плену дали, а так она черкешенка Нахат.
– Да хоть Изабелла Кастильская, мать ее! Федя, ты понимаешь, что мне калмыцкая конница сейчас как воздух нужна! Да если этот хрен с балалайкой к моей бы дочери посватался, я и то не сразу бы отказал…
– Ваше величество! – громко крикнул со своего места Попел. – Позвольте мне сказать?
– Говори, – хмыкнул я, не ожидая услышать ничего хорошего.
– Это и впрямь девица благородного черкесского рода, – витиевато начал свою речь бывший студент. – Я дал рыцарское слово, что буду оберегать и защищать ее…
– Короче, Склифосовский! – теряя терпение, процедил я.
– А еще она моя невеста!
– А ведь это меняет дело, – шепнул мне Михальский.
– Хм, пожалуй, ты прав, – согласился я, после чего обернулся к тайше. – Прости, друг, но эта женщина принадлежит ему. По нашему закону я не могу отнять ее у мужа и отдать тебе. Но взамен обещаю, что, когда мы возьмем Крым, ты сможешь выбрать любую пленницу, будь она дочерью самого хана или даже султана!
– Хорошо, – расплылся в улыбке тайша, но глаза его хитро блеснули. – Я запомню твои слова, русский царь!
– Государь, нешто мы Крым воевать будем? – вычленили главное из моей речи ближники.
– А вы думали, я сюда винца попить прибыл? – с усмешкой отозвался я. – Завтра с рассветом мы отправимся на юг. После нашей славной победы в здешних краях у турок осталось мало сил, значит, нам самое время действовать! Донцы, собирайте людей, берите струги – их много с нами пришло. Скольких сможет выставить Донское войско, атаман?
– Все пойдем, государь! Обшарпались мы за месяцы осады, самое время за зипунами отправляться! Где ты, там победа! И прибыток! Полторы тыщи сабель смогу выставить к утру, богом клянусь!
– Добре! Из каторг, что мы взяли у врага, четыре совсем целые, одну отдаю под начало кавалеру и полковнику Панину! Отряд себе наберешь из охотников и арнаутов. Остальными командовать будут старшие офицеры солдатских полков. А те галеры, что побиты, приказываю немедля начать исправлять! Первым делом пойдем к Тамани и Герзету. Брать будем разом обе крепости!
А тем временем калмыцкое войско, вместе с ним отряд конных донцов, Белгородский стрелецкий полк, посаженный на коней, и конная батарея единорогов пойдут берегом моря до Арабатской косы и Сиваша, перейдут его вброд, да там по такой жаре розовая соль, а не вода. И с ходу ударят по Карасубазару. А как возьмете его, пошлете гонцов в Кафу и Герзет, к тому сроку мы уже должны быть там. Частью сил после пройдете мелким гребнем по всей восточной части Тавриды, сгоняя скот и побивая татар, освобождая христиан из неволи. А основными отрядами пойдем на запад – к столице крымцев! Мы зайдем с моря, займем Балаклаву и пешим маршем за сутки доберемся до Бахчисарая. Там и встретимся. Ваша задача, тайша, крепко закрыть им пути отступления, чтобы никто не ускользнул. А там, на месте уже решим, куда дальше идти. По домам или еще кого бить!
Получив приказ, Федя недолго посидел за общим столом. Быстро утолив голод, выпил немного вина и тихо улизнул. Его ждали срочные дела! Добравшись до казармы своих головорезов, он приказал построить бойцов и при свете факелов сообщил:
– Государь прощает вам ваше прежнее воровство, жалует полковое знамя, по рублю каждому и ждет от лихих охотников новой службы. Платить будут три рубля и сукно на кафтан. Пойдете со мной Крым воевать? Там и славы, и добычи возьмем! И ясырей наберете себе в жены! Али так продадите. Вернемся на Русь, заживете богато! Волю вы себе сыскали, нынче и славу добыть сможете! Утром сядем на галеру, обрядимся в бусурманскую одежу и пойдем к турецкому городу под видом османов. Главное, добраться до ворот, а там бей-руби без пощады! Его величество приказал к нам в отряд и арнаутов взять, те по-турски говорят, все обычаи ведают, так что никакой промашки не выйдет!
В строю после вчерашней битвы и двух месяцев осады из восьми сотен осталось четыре. Много раненых, хватало и погибших. Но и теперь полк являл собой серьезную силу!
– Ну, кто хочет пойти со мной? Шаг вперед.
Охотники, не сговариваясь и не теряя порядка, разом сдвинулись и снова замерли, глядя на своего командира. Позади них осталось немногим больше трех десятков человек, которые предпочли остаться не при делах.
– Славно! Повоюем, братцы! Пришел наш черед турку бить и города его брать!
Распорядившись, чтобы сотенные командиры срочно занялись отбором всего необходимого для маскарада, сам прямиком направился к шатрам, где разместились балканские наемники, прихватив с собой толмача Нахат и увязавшегося следом за ней доктора.
Когда царь разрешил ему взять в отряд сколько-то албанских вояк, он сразу подумал о Кирилле Габжиле – одном из предводителей арнаутов, благо тот довольно хорошо мог изъясняться на русском, точнее, на смеси болгарского, сербского и русинского. Главное, что понять друг друга им удалось и без толмача.