Герои. Новая реальность (сборник)
Работоспособность океанологов стремительно упала фактически до нуля.
Сотрудники торопливо брали отпуска за свой счет, отгулы и бюллетени, наконец – просто прогуливали. Всей душой рвались в местные и дальние командировки, и даже, редкий случай, на сбор подмерзшей картошки с колхозных полей. Хоть какая-то возможность для полезной деятельности сохранилась лишь у счастливчиков, страдавших в тот момент насморками. Но и они жаловались на сильную резь в глазах.
Ударный субботник по досрочному заклеиванию окон (большинство его участников трудились одной рукой, второй крепко стиснув ноздри) не принес желаемых результатов. Отвратительная вонь просачивалась через все мыслимые отверстия, в первую очередь через вентиляцию. Все жгуче завидовали начальнику ГО института, гордо приходившему на рабочее место в командирском противогазе.
Удушливое облако постепенно накрыло микрорайон, жители окрестных домов писали жалобы во всевозможные инстанции. Но являющиеся с проверками официальные лица, менее выносливые, чем слегка притерпевшиеся аборигены и океанологи, просто не могли добраться до эпицентра газовой атаки.
Серьезно пострадал и международный престиж НИИ – прибывшая было делегация шведских гидрографов трусливо развернула автобус от ворот пахучей конторы. Институт погибал на глазах, требовались срочные меры по спасению.
И Рогожин пошел путем всех руководителей, не желающих нести единоличную ответственность за свои просчеты: создал комиссию. Причем не написал в приказе открыто и честно, что создана она для борьбы с вонью. Сформулировал длинно и уклончиво: «Комиссия по улучшению условий хранения биологических экспонатов».
* * *Комиссия собралась в хорошо кондиционируемом директорском кабинете.
Сильно ослабленные миазмы прорывались и сюда, но изнасилованным носам, прошедшим зловонный ад, они казались благоуханным воздухом альпийских лугов. Это было последнее заседание в полном составе – Рогожин внезапно обнаружил, что дела в Мурманском филиале института требуют его неотлучного присутствия, и завтра вылетал в командировку. Обязанности председателя комиссии в его отсутствие должен был исполнять Петр Николаевич Семага, заместитель директора по экспедиционной работе.
Заседание началось с длинных речей, изобилующих ссылками на постановления съездов и пленумов, на мудрые решения партии во главе лично с генсеком, на насущные задачи института в их руководящем свете. Пересказывать подобную тягомотину так же скучно, как и слушать. Поэтому, пока они там словоблудствуют, я лучше познакомлю вас с некоторыми членами комиссии по улучшению воздуха…
9. Невезучий Семага
Петр Николаевич пришел в океанологию из моряков-подводников довольно извилистым путем. Закончив училище командного состава подводного флота, молодой лейтенант Петя Семага делал стандартную карьеру морского офицера: Северный флот, база в Гремихе, достаточно случайная женитьба в первом же отпуске, отличные аттестации, трое детей-спиногрызов, очередные повышения в звании и отвратительные условия быта.
Все так и шло, пока он не получил под командование свой первый корабль – только что построенную дизельную подлодку. Через неделю он утопил ее со всем экипажем и членами приемной комиссии в тридцати метрах от стапеля. Это было пробное погружение на малую глубину, приборы показывали, что все клапаны и вентили закрыты. Как выяснилось, один из датчиков безбожно врал – через клапан приема воздуха внутрь ворвалась мощная струя воды. Кормовой отсек стал затопляться.
Позднейшее расследование показало, что все решения Семаги в эти минуты были единственно верными. Он успел эвакуировать людей из не слишком быстро затопляемого отсека (глубина и, соответственно, давление были небольшими), успел задраить водонепроницаемый люк и жестко пресек первые намеки на панику. В принципе, необходимое для подъема лодки оборудование находилось в сотне-другой метров, но Семага принял решение спасаться своими силами. С затопленным отсеком продул балластные цистерны, так что нос вставшей под углом сорок пять градусов лодки показался над поверхностью, и вывел всех через аварийный люк торпедного отсека.
Лодку довольно быстро подняли, введя в строй с опозданием всего на месяц. Но командовал ею уже не Семага. Полностью оправданный, он вдруг обнаружил, что просто не может плавать под водой. Ни командиром, ни кем-либо еще. Такая вот фобия.
Но пусть попрекнут его те, кто бывал на дне моря в заливаемой водой лодке, неся при этом полную ответственность за шестьдесят душ экипажа. Не желая обманывать себя и начальство, Петр Николаевич написал рапорт о переводе в надводный плавсостав и после четырех месяцев переподготовки вступил в командование сторожевиком.
Корабль был не новый, спущенный в конце сороковых. Командовал им Семага успешно, но не очень долго – восемь с небольшим месяцев. Беда пришла на очередных учениях. Задержавшийся из-за неисправности машины сторожевик никак не успевал выйти к сроку в заданный квадрат. Семага решил спрямить путь, пройдя проливом, которым никто обычно не ходил по причине сложного фарватера и сильного течения. Для успешного прохождения на большой скорости требовался трудный, прямо артистичный маневр, и Петр Николаевич его с блеском совершил, пройдя впритирку с нависшими над левым бортом отвесными скалами. Но тут же, на выходе из пролива, вспорол днище о подводные камни…
Погубила злополучный С-113 ошибка в лоции. Вернее, опечатка – лишняя единица в указанной глубине. В лоциях обычно опечаток не бывает, нет на свете другой книги, которую проверяли бы так тщательно. И поначалу громы и молнии расследовавшей происшествие комиссии обрушились на сотрудников выпустившего том издательства.
Но те перевели стрелки, предъявив экземпляр лоции, по которому готовилось издание. В нем стояли те же, роковые для корабля Семаги цифры. Члены комиссии продолжили поиск. Постепенно, переходя от одного издания к другому, они нашли виновных. Ими оказались наборщики и корректоры экземпляра 1869 года выпуска…
Погиб хоть небольшой и старый, но все же боевой корабль. Погибли двое матросов из машинного отделения. Ситуация требовала наказания виновных, и, ввиду недоступности главных из них, пострадал Семага. Потерял звездочку и был переведен командовать буксиром «Академик Курчатов»…
Буксир этот оказался довольно могучим суденышком, легко таскавшим атомные левиафаны по бухте Гаджиева. Шторма, подводные камни и прочие неприятности в спокойных водах бухты буксиру не грозили.
Теперь у Семаги было два варианта дальнейшей службы. Либо он проплавает на «Академике» до самой пенсии, либо кто-то из старых друзей, поднявшись к начальственным высотам, вытащит его с этой малопочетной должности.
Но судьба-злодейка приготовила Семаге третий, совершенно неожиданный вариант – он утопил «Курчатова».
На самой середине бухты неказистый буксир-трудяга напоролся на… Нет, не на айсберг, как легендарный «Титаник». И не на ржавую, принесенную течением мину Второй мировой. Даже не на «заблудившуюся» натовскую подлодку. Корабль умудрился врезаться скулой в бочку из-под кваса. Огромное количество ее близнецов-братьев стояло по городам и весям Союза, оделяя жаждущих граждан большой кружкой пенистого напитка за шесть копеек, а маленькой – за три.
Где и как смыло эту емкость в воды Мирового океана и каким неведомым ветром занесло на базу Гаджиево – навсегда останется загадкой истории. Но таинственная одиссея бочки явно подходила к концу. Почти заполненная водой, она выступала над поверхностью всего на несколько сантиметров, совершенно неразличимая среди легкого волнения.
Теоретически, крепчайший, не боящийся толстых льдов корпус буксира должен был сплющить залетную бочкотару как яичную скорлупу. И без особых для себя последствий. На деле же получивший пробоину «Академик» стал стремительно терять плавучесть. Но Семаге было не привыкать к кораблекрушениям. Сбавив ход до самого малого и включив на полную мощность аварийные насосы, он настойчиво пытался дотянуть буксир до ближайшего берега.
Не хватило сотни метров: «Курчатов» сел на дно на прибрежном мелководье, – мачты и верх надстроек сиротливо торчали над водой. Жертв не было. Позже выяснилось, что принявший удар коварной квасной емкости стальной лист имел неразличимый глазом дефект – в его толще змеилась незаметная изнутри и снаружи внутренняя трещина, образуя почти замкнутое кольцо неправильной формы. Это был брак даже не корабелов, а сталепрокатчиков, обнаружить который без ультразвуковой дефектоскопии, не применявшейся во времена строительства кораблика, было невозможно.
Попавшая с годами в трещину забортная вода усугубила дело процессом коррозии. А замерзая зимой – углубила и расширила предательский дефект.
Случившийся в очередной комиссии специалист по морской статистике подсчитал на досуге: вероятность появления дрейфующей квасной бочки равнялась примерно одной миллионной. Вероятность появления вышеописанного дефекта примерно такая же. Возможность их пересечения в одной точке пространства и времени вообще выражалась смешной цифрой – полстраницы нулей и в конце сиротливая единичка.
Вывод был однозначный: невезучий Семага привлекал к себе «неизбежные на море случайности», как притягивает молнии одиноко стоящее дерево…
Формальных поводов для обвинения не было, и Семаге дружески посоветовали написать рапорт об отставке, пообещав взамен пристроить на хорошее место в Москве или Ленинграде. Чувствовавший вину за свою неудачливость Семага согласился.
А тут как раз открылась вакансия у океанологов. Надо сказать, военные моряки и океанологи давно и тесно сотрудничали. НИИ ведь не только изучал рыб, китов и прочих креветок, но и выполнял в ряде своих лабораторий абсолютно секретные заказы ВМФ. Отсюда и высоченный забор с полосой препятствий, и многочисленная ВОХРа, и постоянно встречающиеся в коридорах люди в черной морской форме.
И вот уже четыре года Семага руководил работой институтских научно-исследовательских судов, опираясь на свой богатый негативный опыт. Лично, впрочем, в море не выходил. Однажды, отправившись с семьей в Петродворец, посадил жену с отпрысками в «Ракету» на подводных крыльях, а сам – по берегу, электричкой. Так надежнее.
Но что удивительно, на институтских НИСах с приходом Семаги не то что крушений – серьезных поломок не случалось.
10. Комиссия по улучшению (продолжение)
Теперь Семага по-военному четко и внятно докладывал комиссии и Рогожину о результатах своих переговоров с проектировщиками.
Дело в том, что кит, попавшийся Рогожину, был чуток крупноват. Его гигантская пасть самую малость не помещалась между двумя колоннами, запроектированными поддерживать крышу в институтском чудо-зале. И Рогожин просил архитекторов их немного раздвинуть.
Но доклад Семаги был неутешителен. Весь проект основывался на использовании железобетонных деталей стандартных размеров – раздвинутые колонны рассыпали его, как карточный домик. В качестве альтернативы проектировщики предложили разместить кита наоборот – хвостом к парадному входу. Тогда, по их расчетам, он вставал идеально.
Рогожина подобный вариант не устраивал. Ведь при таком раскладе все входящие попадали во «Чрево кита» не через пасть, а как бы через диаметрально противоположное отверстие. Но менять всю утвержденную, подписанную и оплаченную проектную документацию было уже поздно. Рогожин утешился только тем соображением, что, выходя встречать важных визитеров, он будет проходить через благородные челюсти, ну а они… Это, в общем, их проблемы.
Ирина Разгуляева не принимала участия в китово-архитектурной дискуссии. Главная задача Ирины: заполучить на строительство дачного домика отличные доски от многочисленных ящиков из-под позвонков и ребер Моби Дика – была успешно выполнена еще на первом заседании комиссии. Сейчас Ирину занимали другие заботы, исключительно личного плана.
Этим утром муж предъявил ей ультиматум…
11. Роковые яйца Ирины Разгуляевой
Ирина принадлежала к типу общественно активных женщин, очень точно изображенному Рязановым в бессмертной комедии. Помните: «…когда-то давно ее выдвинули на общественную работу и до сих пор не могут обратно задвинуть…» Образ, созданный классиком, верен – ни прибавить, ни убавить.
Но проблемы Ирины имели к ее общественной активности лишь косвенное отношение. Началось все три месяца назад, еще до появления на горизонте Моби Дика, и совсем на другом конце города, в Сестрорецком районе.
Хваткие ребята из ОБХСС накрыли на курортном побережье залива летнее кафе, бойко реализующее блюда и напитки мимо кассы. Расследование выяснило, что один из питавших кафе ручейков неучтенных продуктов брал начало в столовой института океанологии. Грянула комплексная проверка. Естественно, участвовала в ней и Ирина Разгуляева, не то как понятая, не то как представитель профсоюза.
Заведующая столовой была битой и матерой волчицей, зубами и когтями завоевавшей свою экологическую нишу в джунглях общепита. К ней так просто не подступишься – бумаги в порядке, количество продуктов соответствует накладным, контрольное взвешивание блюд соответствует раскладкам.
Вот и доказывай теперь, что она предупреждена подельниками, а не является кристальной чистоты торговым работником. Ну а всякие неподсудные мелочи, обнаруженные проверяющими, часто в таких случаях для них на виду и оставляют, дабы не чувствовали себя дармоедами, вкушая бесплатный обед и принимая причитающиеся презенты.
Так бы они и ушли ни с чем, когда бы не наблюдательная Ирина.
Задержавшись на кухне столовой, она остановилась, привлеченная действиями одной столовской работницы, известной как тетя Паша. Та стояла у огромной сковороды, предназначенной специально для жарки яиц. Может, видели – дно состоит из множества слегка вогнутых кружочков, чтобы подаваемые жареные яйца имели идеально круглый вид.
…Руки тети Паши производили весьма странные манипуляции. Вообще-то это надо видеть, но попробую описать. Значит, так: в левой руке, между большим и указательным пальцами, зажато крупное куриное яйцо. А между двумя пальцами правой – бритвенно-отточенный нож. Сильный взмах, сильнее обычного, рассекает яйцо пополам, сверху донизу, и свободные пальцы правой руки быстро ухватывают за скорлупу, разламывая мгновенно на две равные части. Результат: в двух ячейках сковороды жарятся две порции яичницы-глазуньи, обе с аккуратным зрачком желтка посередине.
Заинтригованная быстрой и филигранной работой тети Паши, Ирина пригласила взглянуть и полюбоваться сотрудника ОБХСС. Тот, мгновенно оценив кулинарное новшество, вцепился в тетю Пашу, как изголодавшийся лесной клещ в невезучего грибника.
Выдумка действительно была гениальная. Яйцо – товар штучный, нигде и никем не взвешивается, в раскладке так и пишут: мясо – 80 г, рис – 100 г, яйцо – 1 шт. И если из тысяч сотрудников института, посещающих в течение дня огромную столовую, человек пятьсот закажут весьма популярное блюдо «Бифштекс с гарниром и яйцом», то в конце месяца автор придумки получит сумму, соответствующую окладу полного академика.
А если сосчитать тех, кто закажет яичницу?
Заведующую зацепили. Остальное было делом техники – ОБХСС не сомневался, что в загашнике у нее есть еще пара-тройка подобных трюков. Но речь не о ней, а о Ирине Разгуляевой.
Поставив где надо свои автографы, по дороге домой она долго размышляла об увиденном. Придя, решительно достала из холодильника купленный накануне десяток яиц и вооружилась огромным кухонным ножом…
Пришедший с работы муж с удовольствием употребил огромную яичницу-глазунью с ветчиной и помидорами, слегка удивляясь, что его всегда аккуратная супруга размазала желтки по всей сковородке. А после ужина, вместо традиционного телевизора, был командирован на кухню хорошенько наточить ножи.
На следующий день Ирина купила яиц уже два десятка. И опять потерпела фиаско: отточенные ножи помогали мало, желток либо оставался единым, либо позорно размазывался, скорлупа тоже не хотела разрезаться на две идеальные половинки, как у тети Паши. Содержимое изведенных яиц экспериментаторша аккуратно слила в кастрюльку.
На четвертый день Ирининых опытов муж, доедая омлет, осторожно намекнул, что яйца он любит и ничего против них не имеет, но для разнообразия не возражал бы отведать и жареной картошки. Ирина испекла в воскресенье для умиротворения супруга вкусный пирог (пять яиц в тесто, одно – в начинку) и в понедельник побежала в столовую, на поклон к тете Паше.
Тетя Паша, ничего не знавшая о махинациях увезенной ОБХСС заведующей и свято верившая, что ее манипуляции экономят ценный продукт государству, охотно показала свой фокус. Вроде все было как в неудачных попытках Ирины, но последнюю операцию тетя Паша выполняла мгновенно и неразличимо для глаза. Разгуляева пожаловалась на свои трудности и попросила показать помедленнее, разбивая движение на фазы. Тетя Паша показала, в результате чего выпустила на фартук содержимое яйца и больно порезала отточенным ножом палец. После чего рассердилась и выгнала Разгуляеву из пищеблока.
Ира и сама понимала, что все это блажь и ерунда, недостойная взрослой и серьезной женщины. Не понимала только того, что это где-то в глубине ее души, замурованный сборами взносов и проведением мероприятий, заседанием в различных комиссиях и жеребьевкой продуктовых наборов, – где-то там глубоко бьется неугасший родничок живой мысли, желающий пробовать и ошибаться, искать и разочаровываться, бороться и находить…
Возвращаясь домой, она купила уже три десятка яиц…
А сегодня муж решительно заявил, что она оставляет ему только два выхода: или обрасти перьями и закукарекать, или развестись с нею. Если даже Ирина мужа и не любила (точно она и сама не была уверена), то, по крайней мере, ценила и уважала, привыкнув за двенадцать лет супружеской жизни. И вопреки удалой фамилии изменяла крайне редко и очень осторожно.
Даже к подругам не пойти было поплакаться – сама осложнила в последний месяц отношения, приходя в гости и, рассказав забавный этот случай, предлагая поэкспериментировать на кухне.
Ирине было тоскливо…
12. Комиссия по улучшению (окончание)
Тем временем комиссия, всячески обсудив варианты размещения Моби Дика, наконец перешла к главному – к вопросу, как привести останки к виду, не тревожащему обоняние.
Слово передали Васе Скворушкину. Этот младший научный сотрудник, распределенный четыре года назад в НИИ, чем-то сразу не понравился Рогожину. И был сослан на абсолютно бесперспективное место – в институтский музей флоры и фауны. Скворушкин по роду службы часто имел дело с Центральной лабораторией таксидермии АН СССР (откуда и вернулся перед заседанием комиссии) и теперь докладывал о проработке там вопроса по превращению груды зловонных костей в красивый и гигиеничный скелет, достойный украсить новое здание.
Ясноглазый Вася краснел и запинался, впервые выступая перед корифеями НИИ. Но доходчиво изложил суть переговоров с таксидермистами и представил проект договора и смету расходов. Рогожин, ухватив машинописный листочек договора, стал быстро пробегать его глазами, стараясь скорее добраться до главного – до сроков и общей стоимости работы. Листок со сметой изучал Семага.
– Ты что мне принес? – загремел вдруг Рогожин на засмущавшегося Васю. С младшими научными сотрудниками директор не слишком выбирал выражения. – Они что там, вконец охренели? Двести семьдесят тысяч рублей! Да кто нам даст столько на такое дело?
Действительно, гигантское строительство грозило в ближайшие годы пожрать все свободные средства НИИ.
– А что это за гвозди такие, по сорок семь рублей за штуку? – подал голос вскочивший Семага. – Золотые они, что ли? Да еще швейцарской фирмы «Матисс» – у нас что, своих гвоздей не хватает? И почему эти гвозди трехлопастные? Это же гвоздь, а не вентилятор!
Защищая отечественных гвоздепроизводителей, Семага вошел в такой раж, что, сев, ухватился вместо своего дипломата за коленку Ирины Разгуляевой, торчащую из-под мини-юбки.
– Эти гвозди, скобы и штифты, Петр Николаевич, не золотые, а титановые, почти полметра длиной, – терпеливо стал объяснять Вася Скворушкин. – И предназначены для скрепления частей скелета. Не клеем же БФ их клеить.
БФ Вася использовал для мелкого ремонта экспонатов.
Семага недовольно фыркнул. Судя по всему, он доверял БФ больше, чем заграничной фирме «Матисс».
– Саботажники вы все, – грустно сообщил комиссии Рогожин. История с китом раздражала его все больше. – Ничего доверить нельзя, любое дело прогадите. Придется самому звонить Гринбергу.
И позвонил.
Илья Исаевич Гринберг заведовал Центральной лабораторией таксидермии, проще говоря, работал главным чучельником страны. Ответил он Рогожину ласково:
– Но, милейший Сергей Викторович, разве ваш сотрудник… э-э-э… Вася, все не объяснил? Здесь необходимы довольно сложные процессы по замене органических веществ в костях неорганическими. Ввиду размеров вашего… э-э-э… экспоната наши ванны для вымачивания не годятся. Придется использовать американскую технологию, с американскими же реактивами; все за валюту, сами понимаете.
Рогожин не знал, что сказать. И вдруг из глубин памяти всплыла спасительная мысль.
– А тюлень, а как же тюлень-то? – обрадованно вскричал он.
Действительно, скелет ископаемого гигантского тюленя, привезенный из Умбы пять лет назад, был обработан лабораторией за сумму, совершенно смехотворную по сравнению с нынешней. Тюлень, конечно, поменьше кита, но рост цен на порядок опережал рост размеров.
– Сергей Викторович, дорогой, – заворковал Гринберг. – Ведь тот тюлень был ископаемый, пролежал семьдесят тысяч лет в осадочных породах. И органика у него окаменела, естественным порядком заменилась минеральными солями. Вы закопайте своего кита на подходящий срок – и все в порядке, нам только глянец навести останется…
– На семьдесят тысяч лет? – мрачно поинтересовался Рогожин. Такой срок его никак не устраивал.
– Помилуйте, Сергей Викторович! Если оптимально подобрать рН и минеральный состав почвы, то потребуется, э-э-э, лет пятнадцать, не более. Ну, для полной гарантии – восемнадцать. И оставшиеся работы станут вам не особо дороже тюленя.
После короткой дискуссии на том комиссия и порешила.
Других вариантов не было, да и стройка займет немалую часть этих пятнадцати лет. Рогожин улетел дышать свежим морским воздухом в Мурманск. Семага, одев на следующий день морскую форму с кортиком и всеми регалиями, отправился третировать «Севзапгеологию», допытываясь о местоположении почв с заданными характеристиками. Вася мотался по районам области, выясняя, что, собственно, на этих почвах расположено. Разгуляева тайком продолжила яичные эксперименты – она была уверена в близком успехе.
Окружающую атмосферу комиссия так и не улучшила.
Только Вася Скворушкин проявил деловую хватку. Перед выездом на рекогносцировку он привез от таксидермистов три канистры с эмульсией и, вооружившись садовым опрыскивателем и респиратором, обработал зловонный костяк. Напрочь запаха это не отбило, но позволило хотя бы проводить погребальные работы без изолирующих противогазов.
13. Погребение
Похоронный кортеж получился внушительным.
Впереди неспешно катила милицейская машина с включенной мигалкой. За ней, осторожно объезжая ямы и выбоины, медленно ехал бортовой КамАЗ, нагруженный деталями скелета. Следом цистерна, заполненная ядовитой химией с непроизносимым, пятнадцатисложным названием. Гринберг уверял, что эта гадость, вылитая в приготовленный котлован, весьма ускорит процесс минерализации. Семага решил на всякий случай за грибами в те края больше не ездить. Далее, по порядку, следовали: ПАЗик с рабочими; автокран; институтская «Волга» с Семагой и Васей; еще одна милицейская машина.
Во избежание нездорового ажиотажа у местных жителей хоронить решили ночью, и замершие безмолвные улицы добавляли торжественности траурной процессии. Правда, венков с черными лентами, Шопена и орденов на подушечках не было.
Выбранное Васей место находилось недалеко, в окрестностях города-спутника Всеволожска.
Но катить пришлось через весь город, к тому же очень медленно, приноравливаясь к осторожничающему КамАЗу. Хорошо хоть не надо было тащить с собой технику для заравнивания загодя вырытого котлована – Вася подрядил бульдозер в местном совхозе. Директора совхоза Скворушкин по дороге ругал изобретательно и нецензурно.
Этот сельхозруководитель оказался представителем местной малой народности – вепсов. Вася был немало удивлен, узнав, что малые нации, оказывается, обитают не только на Крайнем Севере и Дальнем Востоке, но и под самым носом, в Ленинградской области.
Директор, достойный сын младшего брата в дружной семье советских народов, злонамеренно прикидывался простаком-аборигеном, этаким добродушным дитем природы, плохо понимающим русский язык и не могущим взять в толк, что от него хотят. Дело спасла бутылка дефицитной «Посольской» водки, с бою взятая Васей Скворушкиным в огромной очереди и любовно сберегаемая к ноябрьским праздникам.