Война старика

2

Найроби буквально выдернули из-под нас, и город быстро уходил вниз. Мы поднимались, как на скоростном лифте (которым, собственно говоря, «бобовый стебель» и является), и смотрели на отползающую в сторону Землю.

– Отсюда они похожи на муравьев! – кудахтал рядом со мной Леон Дик. – На черных муравьев!

Я испытывал сильнейшее искушение разнести вдребезги стекло и вышвырнуть Леона наружу. Увы, стекла, которое можно было бы разбить, просто не имелось. То, что выполняло в «бобовом стебле» роль окна, представляло собой тот же самый композитный материал, превосходящий по твердости алмаз, из которого состояла вся платформа. Просто часть ее была сделана прозрачной, чтобы путешественники могли видеть, что происходит внизу. Преимущества этой герметичной платформы мы смогли оценить уже через несколько минут, когда оказались на такой высоте, что трещина в окне вызвала бы взрывную декомпрессию, гипоксию и смерть.

Так что Леону не светило очень быстрое и совершенно неожиданное возвращение в объятия Земли. Очень жаль. Этот жирдяй прилип ко мне в Чикаго, словно толстый клещ, насосавшийся пива и набитый баварскими сардельками. Я был немало изумлен, что человек, кровь которого наполовину состояла из свиного жира, ухитрился прожить семьдесят пять лет. Значительную часть полета до Найроби он громко пукал и мрачно разъяснял мне свою теорию расового состава колоний. Звуки, которые он издавал своим задом, были самой переносимой частью его монолога. Эх, надеть бы сейчас наушники и спокойно слушать в полете какую-нибудь музыку.

На вид Леон Дик казался одним из тех парней, которые никак не могут обойтись без хорошего отдыха после того, как проведут целый день «под газом». Поэтому в надежде отвязаться от него я решил отправиться из Найроби с первым «бобом». Но я жестоко ошибся. И сейчас мысль о том, что мне придется провести рядом с ним еще шесть часов, слушая дурацкую болтовню и нюхая его бздень, была совершенно невыносимой. Пришлось сказать единственную вещь, которую он все же должен был принять во внимание: мне необходимо пойти облегчиться. Леон невнятно хрюкнул, что, видимо, означало позволение. Я побрел примерно туда, где находились туалетные комнаты, пытаясь отыскать место, где можно было бы скрыться от Леона.

Это оказалось не так-то легко. Платформа «боба» представляла собой бублик диаметром около ста футов. Дырка его, через которую проходил «бобовый стебель» (вы, конечно, помните детскую сказку о том, как бобовое зернышко проросло на полу бедной лачуги, стебель дорос до неба и хозяин лачуги, забравшись туда, раздобыл неслыханное богатство), имела примерно футов двадцать в поперечнике. Диаметр троса был, очевидно, немного меньше: где-то футов восемнадцать, что, если задуматься, явно недостаточно для веревки длиной в несколько тысяч миль. На остальной части пространства размещались удобные кабинки и кушетки, где можно было сидеть и болтать, а также небольшие площадки для просмотра телепередач, еды или игр. Многие участки в стенах оставались прозрачными, позволяя наблюдать уплывавшую вниз Землю, другие тросы «бобового стебля» и колониальную станцию вверху.

В целом платформа очень походила на вестибюль популярной гостиницы экономического класса, вдруг оказавшейся на геостационарной орбите. Единственная проблема состояла в том, что из-за открытой планировки здесь было трудно спрятаться. Этот рейс был не слишком загруженным, так что среди других пассажиров тоже нельзя было укрыться. В конце концов я решил что-нибудь выпить у киоска, расположенного возле центра платформы, примерно напротив того места, где остался Леон. Поскольку прямой видимости здесь не было, то и шансы подольше прятаться от него казались наилучшими.

В физическом плане расставание с Землей оказалось довольно нервным событием – благодаря редкостно неприятному обществу Леона, – зато с эмоциональной стороны все прошло на удивление легко. Еще год назад я твердо решил, что да, я завербуюсь в ССК, и с тех пор мне оставалось лишь делать какие-то необходимые поступки и понемногу прощаться с окружающими. Десять лет назад мы с Кэти записали нашего сына Чарли совладельцем дома вместе с нами, чтобы он мог вступить в права собственности без всяких формальностей, связанных с рассмотрением и утверждением завещания. Кроме того, у нас не было никакого имущества, представлявшего реальную ценность, – одни только безделушки из числа тех, которые накапливаются едва ли не у каждого человека на протяжении жизни. Большую часть мало-мальски достойных вещей я за минувший год раздал друзьям и родственникам, с остальным придется разбираться Чарли.

Прощание с людьми тоже не было тяжелым. Все реагировали на известие с разной степенью удивления и печали, так как доподлинно знали, что человек, вступивший в Силы самообороны колоний, никогда не вернется назад. Но это вовсе не похоже на смерть. Все знают, что где-то там ты все еще жив. Черт возьми, да ведь не исключено, что через некоторое время они отправятся тем же маршрутом и даже встретятся где-нибудь с тобой. Как мне представляется, эти ощущения похожи на то, что люди испытывали сотни лет назад, когда кто-нибудь из знакомых нагружал фургон и отправлялся на запад. Оставшиеся плакали и горевали, скучали по уехавшим, но потом неизбежно возвращались к своим делам.

Что касается меня, то я начал оповещать знакомых о предстоящем отбытии за год до срока. Год – вполне достаточное время, чтобы сказать все, что считаешь нужным, уладить дела и помириться с кем-нибудь, с кем ты в ссоре. Я посидел со многими старыми друзьями и родственниками, разбередил немало старых ран и болячек, причем почти во всех случаях это окончилось хорошо. Несколько раз я просил прощения за что-то такое, в чем не чувствовал себя особенно виноватым, и даже оказался в постели с одной женщиной, чего при иных обстоятельствах, скорее всего, не случилось бы. Ты просто делаешь то, что должен, чтобы немного приблизить людей к себе; они благодаря этому чувствуют себя лучше, а тебе это ровным счетом ничего не стоит. Я предпочитаю принести извинения за что-нибудь такое, чему всю жизнь не придавал ровно никакого значения, и оставить на Земле еще одного человека, желающего мне добра, чем упрямиться и добиться лишь того, чтобы кто-то из остающихся радостно представлял себе, как какой-нибудь чужак вышибает мне мозги. Можно назвать это страхованием кармы.

Чарли вызывал у меня наибольшее беспокойство. Как у многих родителей с детьми, у нас имелись свои заморочки: я был не самым внимательным отцом, а он – не самым собранным и целеустремленным сыном. Свою дорогу в жизни он выбрал, когда ему перевалило далеко за тридцать. Впервые узнав о нашем с Кэти намерении вступить в ССК, Чарли прямо-таки взорвался. Он напомнил нам все: как мы учили его, что насилие не может служить ответом ни на что, как мы страстно выступали против Субконтинентальной войны и даже как мы когда-то целый месяц пилили его за то, что он отправился с Биллом Янгом стрелять по мишеням. (Мы с Кэти считали, что тридцатипятилетний мужчина вполне мог бы и забыть о таком мелком происшествии.)

Наши баталии прекратились со смертью Кэти, так как и он, и я поняли, что большинство вещей, о которых мы спорили, ровным счетом ничего не значат. Я был вдовцом, он – холостяком, и у нас не осталось никого, кроме друг друга. Однако вскоре после этого он познакомился с Лайзой и женился на ней, а спустя еще примерно год стал отцом и был вновь избран мэром. Оба события произошли в один и тот же невероятно беспокойный вечер. Чарли поздно созрел, зато плод получился прекрасный. У нас с ним состоялся собственный прощальный ужин, во время которого я попросил прощения за кое-какие вещи, случившиеся в прошлом (искренне), а также сказал ему (столь же искренне), насколько я горжусь тем, что он стал таким, каким стал. Потом мы сидели на крыльце, потягивали пиво, смотрели, как мой внук Адам неловко пинает на газоне теннисный мячик, и долго-долго говорили о всяких пустяках. Мы расстались хорошо и с любовью, а чего же еще хотеть от отношений между отцом и сыном?

Я стоял у киоска с банкой коки в руке, думая о Чарли и его семье, когда услышал ворчание Леона и еще один голос – низкий, резкий и, бесспорно, женский, – говоривший что-то в ответ. Против собственной воли я выглянул. Леон совершенно бесцеремонно притиснул к углу какую-то несчастную женщину и, вне всякого сомнения, посвящал ее в очередную тупейшую теорию, только что порожденную его спинным мозгом. Рыцарское начало возобладало над желанием скрыться, и я направился к этой паре, чтобы вмешаться.

– Я только хочу сказать, – занудствовал Леон, – что совершенно несправедливо заставлять вас, меня и любого другого американца ждать, пока мы станем старыми, как дерьмо, чтобы получить шанс отправиться туда. А все эти жалкие индусы вылетают в новые миры с такой скоростью, с какой они успевают размножаться. Это чертовски большая скорость. Разве это справедливо? Вы находите это правильным?

– Нет, я так не думаю, – ответила женщина. – Но они, видимо, тоже не считают справедливым то, что мы стерли Нью-Дели и Мумбаи с лица земли.

– Так я же как раз об этом и говорю! – воскликнул Леон. – Мы засыпали атомными бомбами этих безмозглых сволочей! Мы выиграли войну! Должна же победа хоть что-нибудь значить! И что же теперь получается? Мы их раздолбали, но они теперь могут отправляться колонизировать Вселенную, а мы – только завербоваться защищать их! Конечно, простите, что я об этом заговорил, но разве в Библии не сказано прямо: «кроткие унаследуют землю»? Я бы сказал, что те, кто проигрывает войну, должны быть такими кроткими, что дальше некуда.

– Я не думаю, что в этой фразе содержится именно тот смысл, какой вы хотите ей придать, Леон, – произнес я, подойдя поближе.

– Джон! Ну, вот наконец-то человек, который знает, о чем я говорю, – радостно заявил Леон, осклабившись в мою сторону.

Женщина повернулась ко мне.

– Вы знакомы с этим джентльменом? – спросила она, причем по ее голосу было совершенно ясно, что если это правда, то со мной наверняка что-то не так.

– Мы познакомились во время полета до Найроби, – ответил я, слегка приподняв бровь, чтобы подчеркнуть, что вовсе не по доброй воле выбрал его себе в компаньоны. – Позвольте представиться, Джон Перри.

– Джесси Гонсалес.

– Необыкновенно приятно, – улыбнулся я и повернулся к Леону. – Вы неправильно толкуете это высказывание. Слова, которые вы привели, взяты из Нагорной проповеди. Полностью фраза звучит так: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Наследование земли рассматривается здесь как награда, а не как наказание.

Леон некоторое время моргал, а потом громко фыркнул.

– И все равно, это же мы их побили. Мы надрали их костлявые коричневые задницы. Это мы должны колонизировать Вселенную, а вовсе не они.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Джесси опередила меня:

– «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное», – процитировала она, обращаясь к Леону, но поглядывая искоса на меня.

Леон с минуту стоял онемев и переводя взгляд то на меня, то на нашу новую знакомую.

– Вы не можете говорить серьезно, – сказал он наконец. – В Библии нет ни слова о том, что мы должны быть привязаны к Земле, в то время как эта толпа чернозадых, которые даже не верят в Иисуса – это подумать только! – расползается по Галактике. И там, конечно, ничего не говорится о том, что мы должны защищать этих мелких ублюдков! Господи! У меня сын побывал на той войне. Кто-то из этой погани отстрелил ему яйцо! Его яйцо! Они заслужили то, что получили, сучьи дети! И не говорите, что я должен быть счастлив спасать их никчемные задницы там, в колониях.

Джесси подмигнула мне.

– Не хотите ответить на это?

– Если вы не возражаете.

– О, нисколько, – с готовностью отозвалась она.

– «Я говорю вам: любите врагов ваших, – процитировал я, – благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных»[2].

Леон сделался красным, как вареный омар.

– Вы оба выжили из вашего гребаного ума! – рявкнул он и направился прочь так быстро, как только позволяла груда жира, составляющая его тело.

– Слава богу… – пробормотал я. – Причем я говорю это совершенно искренне.

– Вы на редкость искусно обращаетесь с цитатами из Библии, – сказала Джесси. – Вы, наверно, в прежней жизни были проповедником, да?

– Нет, – ответил я. – Но я жил в городке, где на две тысячи человек населения имелось пятнадцать церквей. Такая жизнь помогла мне овладеть этим языком. К тому же совершенно не обязательно быть религиозным человеком, чтобы высоко ценить Нагорную проповедь. А чем вы сможете оправдаться?

– Учеба в католической школе, только и всего. В десятом классе я получила ленту в награду за хорошую память. Просто удивительно, как много всякой всячины может сохранить мозг на протяжении шестидесяти лет, хотя в последнее время я не могла даже запомнить, где оставила машину, отправляясь в магазин.

– Как бы то ни было, позвольте мне принести извинения за Леона, – сказал я. – Я знаю его очень мало, но все же достаточно для того, чтобы понимать, что он круглый болван.

– «Не судите, да не судимы будете», – отозвалась Джесси, пожав плечами. – Он всего лишь произносит вслух то, о чем очень многие думают втихомолку. Я считаю, что такая точка зрения глупа и неправильна, но могу его понять. Мне самой жаль, что пришлось ждать всю жизнь, чтобы повидать колонии и в конце концов вступить в армию. Будь у меня возможность сделаться колонисткой, когда я была моложе, я бы воспользовалась ею.

– Похоже, что вы отправляетесь туда, – я ткнул рукой вверх, – не для того, чтобы наслаждаться военными приключениями.

– Конечно нет, – не без презрения в голосе ответила Джесси. – А вы записались, конечно же, потому, что испытываете нестерпимое желание повоевать?

– Нет, – честно сказал я.

Джесси кивнула.

– Вот и я тоже. Равно как и большинство из нас. Ваш друг Леон, несомненно, записался вовсе не из-за желания повозиться с оружием – он же терпеть не может тех людей, которых мы будем защищать. Люди записываются в ССК или из-за того, что боятся смерти и не хотят быть стариками, или чтобы увидеть нечто новое перед тем как умрут. Знаете, я записалась именно поэтому. Вовсе не для того, чтобы сражаться или снова стать молодой. Я всего лишь хочу узнать, на что это похоже – быть где-нибудь еще.

Она повернулась и взглянула в окно.

– Если честно, мне самой смешно слышать от себя эти слова. Вы можете не поверить, но до вчерашнего дня я ни разу не выезжала за пределы Техаса.

– Не думаю, что вам стоит сильно переживать из-за этого, – ответил я. – Техас очень велик.

Она улыбнулась.

– Спасибо. Но, если честно, я вовсе не переживаю. Это всего лишь немного смешно. Когда я была маленькой, то очень любила читать все подряд романы из серии «Юный колонист», смотрела фильмы и мечтала о том, как буду разводить скот где-нибудь в системе Арктура и сражаться против жестоких земляных червей в колонии Гамма-Прайм. Мне исполнилось двенадцать лет, когда я узнала, что колонисты происходят из Индии, Казахстана, Норвегии, то есть из тех стран, которые не в состоянии обеспечивать существование населения. А я родилась в Америке, и, значит, мне не светит попасть туда. Какое разочарование! И дело было вовсе не в арктурианских коровах или земляных червях!

Она снова пожала плечами.

– Я выросла в Сан-Антонио, затем уехала учиться в колледж при Техасском университете, вернулась обратно и устроилась на работу. В конце концов вышла замуж, и каждый год мы ездили в отпуск на побережье Мексиканского залива. На тридцатую годовщину хотели поехать с мужем в Италию, но так и не поехали.

– Что же случилось?

Джесси рассмеялась.

– Его секретарша – вот что случилось. Это они в итоге отправились в Италию на медовый месяц. А я осталась дома. С другой стороны, их путешествие закончилось в Венеции, где они оба насмерть отравились моллюсками, так что для меня все кончилось гораздо лучше. В общем, после этого я не слишком переживала, что не путешествую. Я знала, что вступлю в ССК, как только достигну нужного возраста. И вот я здесь. Хотя теперь немного жаль, что я так мало повидала на Земле. Я летела до Найроби с пересадкой в Далласе. Это было очаровательно. Хотелось бы мне, чтобы такая поездка была не единственной в моей жизни. Я не имею в виду вот это. – Она махнула рукой в сторону окна, за которым тянулись кабели «бобового стебля». – Ни разу в жизни не думала, что мне придется ехать в этой штуке. Интересно, что держит эту веревку стоймя?

– Вера, – серьезно ответил я. – Вы верите, что она не упадет, и она не падает. Только постарайтесь не думать об этом слишком много, а не то у нас всех могут случиться неприятности.

– Во что я действительно верю, – с точно такой же серьезностью сказала Джесси, – так это в то, что мне хочется перекусить. Не желаете присоединиться?

– Вера… – повторил Гарри Уилсон и весело рассмеялся. – Что ж, возможно, этот кабель и впрямь поддерживает именно вера. Поскольку я точно уверен – это может быть что угодно, но только не фундаментальная физика.

Гарри Уилсон присоединился к нам с Джесси в кабинке, где мы расположились, чтобы поесть.

– Мне показалось, что вы знакомы друг с другом, а это здесь редкое явление, – сказал он, подойдя к нам.

Мы пригласили его составить нам компанию, и он с благодарностью согласился. Гарри двадцать лет преподавал физику в средней школе города Блумингтон в штате Индиана, и «бобовый стебель» с его «бобами» занимали его мысли с той самой минуты, как он взошел на платформу.

– Что вы имеете в виду, когда говорите, что это не физика? – вскинулась Джесси. – Это совсем не то, что я хотела бы сейчас услышать.

Гарри улыбнулся.

– Извините. Попытаюсь выразиться по-другому. Положением этого «стебля», конечно же, управляют какие-то физические законы. Только вовсе не те, к которым мы привыкли. Здесь происходит много таких вещей, каким мы на поверхности Земли не можем дать никакого объяснения.

– Я чувствую, что нам предстоит выслушать лекцию по физике, – сказал я.

– Я много лет преподавал физику подросткам. – Гарри извлек из кармана маленький блокнот и авторучку. – Больно не будет, можете мне поверить. А теперь смотрите сюда.

Он начертил полукруг внизу страницы.

– Это Земля. А это, – он нарисовал кружок примерно посередине страницы, – колониальная станция. Она находится на геостационарной орбите, то есть перемещается в точном соответствии с вращением Земли, и потому всегда расположена над Найроби. Пока что понятно?

Мы дружно кивнули.

– Прекрасно. Идем дальше. Смысл всей этой системы, которая у нас получила название «бобовый стебель», заключается в том, что колониальная станция соединяется с Землей через этот самый пучок тросов, часть которых мы видим в окне, оснащенных подъемными платформами. На одной из них мы сейчас и находимся.

Гарри провел линию, изображающую трос, и нарисовал маленький квадратик, обозначающий нашу платформу.

– Так вот, подъемники на этих тросах не должны достигнуть скорости убегания – в этом случае они выходили бы на околоземную орбиту, как это делают грузовые ракеты. Для нас это хорошо, потому что нам не приходится добираться до колониальной станции, чувствуя себя при этом так, словно на груди стоит слон. Пока что все просто. Хитрость заключается в том, что «бобовый стебель» не подчиняется тем законам физики, по которым растут бобы на земле. С одной стороны, – Гарри продолжил линию от колониальной станции до верха страницы, – колониальная станция не имеет права находиться на конце троса. По причинам, связанным с соотношением масс и орбитальной динамикой, нужно предполагать, что трос должен тянуться еще на десятки тысяч миль за ту точку, где находится станция. Без этого противовеса система окажется непредсказуемо нестабильной и, следовательно, опасной.