Жизнь не только борьба
С фронта отец прислал аттестат, по которому мы получали какие-то деньги, В магазине продукты были только по карточкам, но их явно не хватало ‑ нормы были очень низкие. А на базаре деньги крестьяне– калмыки не ценили.
После случая с Иваном-дурачком стало ясно, что надо из этой деревни бежать! И по весне мы переехали на станцию. Поселились в одном из домиков пристанционного поселка. У хозяйки, добродушной старушки из живности были только куры. Стало немного повеселее в части питания, мама и Роза где-то работали, но жили в тесноте. Я спал на сундуке!
Вспоминается один эпизод. У меня начал сильно болеть зуб. Да так, что несколько ночей подряд я плакал и не давал никому спать. В одну из ночей хозяйке это надоело, и она сказала маме, что может мне вылечить зубы. Мама согласилась. Она положила меня на сундук, голову повернула больным зубом вверх, наклонилась надо мной и очень тихо что-то шептала, одновременно крестя мою щеку. Я расслышал только несколько слов, которые она повторяла очень часто. Этими словами были: «чёрт», «луна», «забери Вовину болезнь», «улетай обратно на луну». Так продолжалось минут десять, боль ушла и…я заснул! (С тех пор, почти 65 лет, зубы у меня никогда не болели, хотя я их очень редко чистил и грецкие орехи колол только зубами). Мистика, но факт!
Чтобы было полегче, мама устроила меня летом на арбузную бахчу, помогать сторожу гонять ворон. Обедать я прибегал домой ‑ всего-то два км вдоль железной дороги.
Здесь я научился метко стрелять из рогатки по воробьям. Ощипывали, варили и ели. По весне ходили в степь за сусликами ‑ заливали в нору воду и они сами вылезали. Однажды сходили в лес за 18 км, ближе леса не было, за вороньими яйцами, ловили рыбу в реке Самара. Хоть какое-то подспорье в части питания! На лугах, в степи, в болотцах, было полно диких уток и куликов, но рогаткой их не достать, ‑ не подпускали. У соседского мальчика, в сенях стояла старая ржавая одностволка, а патронов не было. Надо было где-то доставать порох. И мы нашли выход из положения!
(Внимание! Слабонервным следующий раздел читать не рекомендую, т.к. пойдет сцена гибели брата).
1.4. Гибель брата. Возвращение в Москву
Жаркое лето 43-го года. Выходной день. С Толей играем в «расшибалки» во дворе дома. Открывается калитка, и входят две цыганки. Просят, чтобы мы им дали что-нибудь из еды. Толя поднимает с земли небольшой камушек и кидает в них со словами: «Уходите, самим есть нечего!». Одна из цыганок, уходя, оборачивается и, указывая на него пальцем, кричит: «Ты не бросайся, т.к. тебе осталось жить еще только один день! Завтра ты умрешь!». И ушли. Мы заперли калитку и продолжили игру.
На следующий день, с утра я убежал на бахчу. На станции иногда останавливались эшелоны с разбитой на фронте техникой на открытых платформах. Однажды, пришел состав, в котором была платформа, набитая трофейными артиллерийскими снарядами крупного калибра. Каждый снаряд в отдельной деревянной клети. Мы были уверены, что в снаряде должен быть порох! (Потом я узнал, что мы ошибались ‑ снаряд набит каким-то трубчатым веществом, похожим на тол).
Я прибежал с бахчи на обед и вместе с Толей, и еще тремя друзьями залезли на платформу, осторожно спустили снаряд на землю, положили на курточку и понесли его разряжать. Четверо несли по углам по двое с каждой стороны, а я поддерживал снаряд сзади. И понесли мы его в сторону бахчи вдоль ж/д линии. Там, метрах в трехстах, были штабеля шпал. Залезли в штабель и начали отвинчивать головку. Чем ‑ не помню. Я чувствовал, что время обеда кончилось, и сказал, что ухожу, т.к. дядя Ваня-сторож будет
ругаться. Вылез из штабеля, пробежал шагов тридцать и ……вдруг сзади раздался страшной силы взрыв! Оборачиваюсь на ходу и вижу – вверх летят шпалы, фрагменты тел всех четырех ребят! Моего брата не стало!!!
Сердце сжалось, тоска навалилась, я упал и долго не мог встать – ноги не держали. Сильный стресс! Прибежали люди, сторож отправил меня сказать маме о случившемся. Когда я это ей сказал, она онемела, и целый месяц не могла говорить. Лежала и молчала. Заболела Роза ‑ распухли лимфатические железы на шее и года три она так и ходила. Прошли они только в Москве.
Похоронили их всех в одном гробу. В течение длительного времени у меня было сильное чувство тоски по брату.
Это был первый эпизод моего спасения от смерти.
В школу, в эвакуации, это 4-ый, 5-ый, и половина 6-го класса, я ходил без энтузиазма, и учеба мне стала даваться с трудом. Сказывалось отсутствие достаточного питания и, после гибели Толи, постоянно довлеющее чувство тоски по брату. Основой питания в Ново-Сергеевке была тыква. С тех пор, вот уже 65 лет, тыкву я не ем.
А в ноябре 42-го года я заболел брюшным тифом. Внезапно, на уроке русского языка я почувствовал, что мне надо срочно бежать в туалет! Поднимаю руку, прошусь выйти и получаю отказ. Через пару минут еще раз поднимаю, и опять отказ, но уже в грубой форме. И…..я не смог сдержаться. Полные штаны. Когда запах дошел до учительницы, она крикнула, чтобы я «вышел вон». Как я добрался до дома ‑ не помню. Хозяйка померила температуру‑39! К ночи я потерял сознание и очнулся в больнице. Пролежал там одиннадцать дней, а потом дома еще недели три не успокаивался желудок.
С начала 43-го года открыли въезд в Москву по вызовам от организаций. Мама написала на завод, и в середине декабря 43-го года прислали разрешение на въезд. Билеты достать было невозможно. Подошел поезд. Мама как-то уговорила проводницу, она нас впустила и заперла в задний тамбур. Дверь в соседний вагон она тоже заперла. Ехали мы более суток, и запомнилось мне это потому, что все это время мне очень надо было по малой нужде, но куда? Мама приказала терпеть, и я терпел до самой Москвы. В дальнейшем мне это ужасное воздержание организм припомнил.
Москва, родное Очаково! Мои друзья! И не утихающая тоска по Толику.
Дали нам большую комнату в рабочем бараке, метров тридцать.
Но надо учиться дальше. Как-то окончил 6-ой класс, весной 45-го 7-ой, с одной тройкой – по русскому языку.
Мама продолжила работу в своей бухгалтерии. Розу директор взял в секретари (еще в Ново-Сергеевке она научилась здорово печатать на машинке). Одновременно, до конца войны, она заведовала 1-ым (секретным) отделом завода, Но все равно было голодно. Я получал детскую карточку ‑ 400г хлеба и мало всего остального. У Розы и мамы были карточки служащих – по 600г хлеба. У рабочих были карточки на 800г.
На лето 44-го второй муж тети Пиры ‑ Андрей Дмитриевич (он был военным, и работал на химскладе, командовал транспортным цехом), устроил меня на лето работать в группу автоэлектриков. Трамблеры, стартеры, свечи, генераторы, бобины и т.д. Всё я быстро освоил, и это мне в дальнейшем очень пригодилось. В конце смены каждому выдавали полбуханки черного хлеба, а утром, перед сменой, кормили в столовой супом из крапивы с кусочком хлеба. (Вот тогда я понял, как полезен суп из крапивы, и больше никогда, даже в самый голодный 47-ой, не мог его есть). Большую часть этой полбуханки по дороге домой я съедал.
День победы 9-го мая мне запомнился из-за массовой, (человек 50), драки взрослых возле столовой. Почему дрались, я не знаю. Наверное, от радости! Утро было слякотным ‑ ночью прошел дождь, но к началу драки выглянуло солнце. Было много пьяных!
Отец в июле 45-го был переброшен на Восток, воевать с японцами. (На фото – он справа). С продуктами становилось все труднее, карточки отоваривались плохо, сидели, в основном, на хлебе. Думаю, что это было главной причиной, почему меня мама взяла за руку и привезла в приемную комиссию Электромеханического техникума имени Л. Б. Красина, что на Большой Грузинской улице в Москве. Учащимся техникумов была положена карточка на 600г. хлеба, а не как иждивенцу‑ 400.
Вспомнил, что когда я учился в 6-ом классе, это был 44-й год, отец приезжал с фронта после госпиталя на пару недель. Он меня тогда здорово понатаскал по алгебре, а физика у меня шла отлично и в 7-ом – не зря я увлекался радио. Тогда я уже собрал супергетеродинный приемник и на коротких волнах слушал радиостанцию «Голос Америки»‑ тогда ее еще не глушили (На фото слева – настройка
«супергетеродина»). И еще один эпизод в 7-м классе…… Урок зоологии. Ее преподавала директорша – Зинаида Ивановна. На одном из уроков она сказала, что человек произошел от обезьяны. Из простого любопытства, я спросил, продолжается ли в наше время этот процесс и, если нет, то почему? Вопрос очень смутил ее, и она меня высмеяла перед всем классом. (Тогда я не понял, за что пострадал ‑ в четверти она мне вывела четверку, хотя в табеле больше было пятерок). Чтобы не задавал глупых вопросов!
Приемные экзамены в техникум я сдал с тройкой по русскому, но меня почему-то приняли, и с 1-го сентября 1945-годя я стал учащимся техникума.
1.5 Учеба в Электромеханическом техникуме имени Л. Б. Красина,
назначение в НИИ-627
Конечно, для меня это был прорыв к увлекшей меня с раннего детства технике.
Заявление я подавал на радиоотделение, но меня определили на электромеханическое – электрические машины, трансформаторы, коммутационные аппараты. Может быть, из-за тройки по русскому на вступительных, а может быть потому, что в анкете я указал, что мама у меня еврейка ‑ не знаю.
Первый курс. Все ребята в группе были москвичи, нормально упитанные, хорошо одетые, хорошо подготовленные в московских школах. А я был худ, одет плохо и ростом меньше всех. Да и подготовка была хуже ‑ сказались голодные годы. Первый курс я окончил с тройками. Физически тяжело было на месячных сборах по военной подготовке летом 46-го, сразу после экзаменов. Они происходили в районе станции Челюскинская Ярославской ж/д. Строевая с настоящей тяжелейшей винтовкой, марш-броски с полной выкладкой! Утром ‑ физзарядка, турник. Но кормили хорошо, а это для меня было самым главным. К концу сборов я почувствовал себя веселее, сильнее. А впереди еще было два летних месяца каникул. К началу учебы на втором курсе я здорово подрос, и еще более окреп, приучив себя по утрам делать физзарядку с постепенным увеличением нагрузки. И в дополнение ко всему, я попросился принять меня в кружок духовых инструментов при клубе Очаковского кирпичного завода.
Весной 46-го вернулся отец и начал с обустройства комнаты. Сделал фанерные перегородки и образовались две комнаты, прихожая и кухня. И у меня появился уголок, где я паял свои радиоприемники. Мое поступление в кружок духовой музыки он одобрил.
Мне дали в личное пользование трубу ‑ корнет-а-пистон и простенький мундштук. Показали, как извлекается каждая нота, дали альбом нотной грамоты и альбом с гаммами. Руководитель кружка, он же дирижер оркестра, сказал, чтобы через месяц я освоил помеченные им упражнения и смог сыграть на репетиции в составе оркестра самый простой танец «Краковяк».
Было лето, тепло, и я засел в сарае, чтобы никому не мешать осваивать трубу.
В общем, через несколько месяцев, на репетициях, уже в составе оркестра, я играл первую партию трубы вполне прилично. А к весне 47-го меня выпустили в составе оркестра на сцену клуба. И с той поры, каждый понедельник, как тогда было принято, по вечерам я исполнял партию первой трубы на танцах в клубе завода с большим удовольствием и к радости руководителя оркестра и знакомых девчонок. (На этих танцах я влюбился второй раз. Звали ее Валя Саякина – дочь одного из рабочих завода. Блондинка с огромными глазами.) За каждое выступление мне и всем оркестрантам немного приплачивали. Я получал почти столько же, сколько дирижер. Сам он играл на баритоне классно! А звали его Петр Михайлович Безногов. Он тоже, как и отец, воевал. Жил он в одном из бараков. ……Мы его очень уважали и слушались беспрекословно. Его светлый образ и сейчас стоит в моей памяти. За пять лет игры в оркестре он вывел меня на уровень солиста оркестра. Я здорово обогнал старичков в технике владения инструментом. Кроме танцев, мы играли гимн на торжественных собраниях, легкую музыку в перерывах. Обслуживали похороны. Однажды, довелось играть даже в Колонном зале Дома Советов на каком-то важном собрании строителей. После выступления нас здорово накормили в ресторане (В оркестре я играл до октября 50-го года, ‑ до призыва служить в Военно-Морской Флот).
В начале 47-го мама родила нам брата Виктора. Ей было 42 года.
Второй курс техникума.
Учиться стало полегче. Вспоминается один неприятный эпизод. По комсомольской линии, куда меня приняли еще в 7-ом классе, мне объявили выговор за неявку на собрание, которое назначено было на выходной день. Было начало ноября, и отец попросил меня помочь убрать с огорода капусту на этот день. Конечно, для меня важнее была капуста, чем собрание. Почему-то бюро комсомола мой довод посчитал неуважительным. В наказание мне дали задание подготовиться и провести занятия с группой по истории комсомола, что я и сделал, искупив вину перед «родным» комсомолом ‑ верным помощником партии.
Но учеба продолжалась успешно. Особенно стало интересно, когда пошли интегралы, дифференциалы, теоретическая механика, технология металлов, сопромат, теоретическая электротехника, электроизмерения. Все мне было страшно интересно! Очень хорошую подготовку нам дали в механических мастерских техникума – научили свободно владеть слесарным инструментом, вытачивать простейшие детали на токарном станке, читали теорию резания металла. (До сих пор помню, что оптимальный угол заточки ножа – 4 градуса).
Второй курс я заканчивал в условиях наступающего голода! Как мы выжили ‑ не помню точно. Скорее всего, помогла Роза (Фото1945г). Она в 46-ом вышла замуж. Ее муж, Федя Булычев демобилизовался из армии лейтенантом в 46-ом. Всю войну его часть в составе резервной армии простояла в Монголии. С детства у него был природный талант художника. Он состоял членом художественного объединения Москвы.
Он хорошо стал зарабатывать на массовом изготовлении на ватмане больших (нулевой формат!) портретов вождей и членов ЦК ‑ на демонстрациях их носили на шестах. Он их клепал при помощи трафаретов ‑ штук 10 на каждый портрет. И получалось у него здорово и быстро! В 47-ом у них родилась дочка Юля, а в марте 50-го – сын Валерочка (На фото 51г). Тогда они обзавелись мебелью, приоделись. Да и сама Роза круто пошла вверх ‑ в дополнение к секретарским обязанностям, заведовала бухгалтерией завкома завода.
Третий курс техникума. Пошли спецпредметы, лабораторные работы с реальной техникой. Стало еще интереснее.
В ноябре, в возрасте 9 месяцев умирает Витя из-за нехватки пищи ‑ мама все это время кормила его только грудью. Молочных кухонь тогда не было. А молоко у нее пропало. Он умер на моих руках.
47-ой год запомнился мне как самый голодный год за всю мою жизнь ‑ такого не было даже во время войны!
Но упорно продолжаю учиться. В сентябре-ноябре уже появились овощи с огорода. Карточки стали отоваривать по полным нормам. Прошла денежная реформа. Цены на продукты силовым порядком были снижены. Стало полегче.
В мае 48-го заканчиваю третий курс. Зимой в военкомате прошел приписку. «Здоровье в порядке, спасибо зарядке!» И определили меня на флот. Северный, т.к. в те годы Московская область шефствовала над ним. Сказали только, чтобы я поднабрал вес. А рост у меня уже был нормальный ‑ почти 170 см. Худющий был.
Летом 47-го года при клубе завода была организована юношеская футбольная команда. Приписаны мы были к ДСО «Спартак».
Выдали нам в клубе завода форму, бутсы и мы включились в игры на первенство Московской области. Какие-то навыки у нас были конечно – гоняли мяч много, поставив вместо ворот кирпичи на ближайшей поляне. Меня назначили капитаном, т.к. я бегал быстрее всех.
Первую игру мы проиграли с разгромным счетом – 0:12. Я играл под № 3 ‑ центральный защитник. Мне было очень стыдно! Догадались, что играть надо посмелее, даже понахальнее. Футбол помог приобрести мне эти качества на всю жизнь – в дополнение к упорству и любопытству, которые у меня были с детства. В дальнейшем игра наладилась.
(Бить пенальти поручали мне. Я изобрел одну хитрость. Подбегая к мячу, я смотрел в глаза вратарю, а он, на меня. Перед самым ударом я переводил глаза вправо (или влево), а бил мяч в другую сторону. Вратарь бросался обычно в сторону, куда я переводил взгляд. Бил я пенальти только левой! Успех был 100-процентный. Призыв на службу прервал мою футбольную эпопею на 4 долгих года).
Четвертый курс. Сплошные лабораторки. Класс был разбит на группы по 3, 4 человека. Выполнив одну работу, делали перерыв и переходили на другую. Многие из ребят курили в перерывах. Выходили из лабораторного зала, а меня оставляли обрабатывать результаты опытов. И однажды мне это надоело ‑ я пошел в коридор вместе с ними. И закурил. Вскоре почувствовал пагубность этой дури ‑ стало труднее играть и на трубе и в футбол. И я прекратил эти эксперименты со своим здоровьем. (В дальнейшем, в сложные периоды жизни, закуривал, но ненадолго).
С февраля 49-го года – преддипломная практика. Распределили меня и еще человек пять в научно исследовательский институт НИИ-627, выполняющий, в основном, работы по военно-морской тематике. Велись разработки коммутационной аппаратуры, электродвигателей для приводов корабельных артиллерийских башен и торпед, стабилизаторов напряжения и много другого электрооборудования, в том числе и для быта. Я попал в лабораторию коммутационной аппаратуры.
Начальником был к. т. н. Ростислав Сергеевич Кузнецов. Крупного телосложения, круглолицый, блондин, высокого роста. Говорил всегда громко и четко. Русский интеллигент старой закваски. Ко мне он относился по отечески, много уделял внимания, видя мою сырость, любознательность и горячее желание освоить вопросы проектирования реле ‑ предмет моего диплома. Начальником отдела был д. т. н. Меерович Евгений Абрамович, ветеран войны, тоже известный в научных кругах специалист. А директором института был академик Иосифьян. (Позже, когда я немного пообтерся, я понял, какую мощную научную силу он собрал в институте в примерно равных пропорциях из русских, еврейских и армянских высококлассных специалистов ‑ разработчиков электромеханической аппаратуры и систем).
. Помню один случай. (Это было, когда я вернулся после службы и учился уже в институте). Сижу за рабочим столом. Запустил схему, а сам решил взять какой-то интеграл. Ничего не получалось. Открывается дверь лаборатории, входит директор. Высокий, сухопарый, с орлиным крючковатым носом, острым, пронзительным взглядом, смуглый, армянин, говорил без акцента. Волосы прямые, растрепаны. Походил по лаборатории, поговорил с кем-то, и подошел ко мне. Я рассказал, что жду окончания опыта, и пока есть свободное время, пытаюсь взять интеграл, но пока не получается. Он сел рядом и почти не задумываясь, показал, как его надо брать).
В июне 49-го года я защитился на отлично, и меня оставили работать в институте на должности техника с окладом 800р. (Дипломированный инженер после института тогда получал 1100р). На работу я вышел 1-го августа. Работал и готовился к экзаменам в Энергетический институт на заочное отделение. В августе 50-го меня перевели на должность старшего техника с окладом 900р. Сдал экзамены. Только приступил к учебе в институте ‑ пришла повестка из военкомата ‑ вызывают пройти комиссию на предмет годности для службы в ВМФ. Прошел по всем статьям. Вес‑ 60кг, рост‑171.5см. И в октябре 50-го года я прибыл в военкомат для отправки на действительную военную службу. Из института открепление не взял, сказал, что буду продолжать учиться на службе. Из НИИ уволился с правом приема по возвращению.
Прощание было трогательным, меня любили и ценили, Я думаю, было за что. Я не отказывался ни от какой работы, меня рвали на части ‑ до обеда я работал с одним инженером, после обеда с другим, помогал собирать сложнейшие электросхемы, проводя записи параметров в экспериментах на шлейфовых осциллографах. Многому меня научили мои руководители, высококлассные инженеры отдела Е. А. Мееровича.
Хотя подготовка у меня в техникуме была очень хорошая, я все время чувствовал, что для творческой работы надо получать высшее образование. Я твердо решил учиться дальше! А на флоте матросы и старшины тогда служили 5 лет!
Перед самым увольнением, как-то я зашел в зал к конструкторам и обратил внимание, что двоих нет. Спросил где люди, но никто не мог объяснить, куда они делись. Одного звали Лев Александрович Поздняк. (Позже он сыграл большую роль в моей жизни). Это был один из выдающихся конструкторов отдела. Из других подразделений НИИ тоже исчезло несколько человек – лучших специалистов!
(Через много, много лет, я пришел к выводу, что лучшего коллектива отдела, чем в НИИ-627 со всех точек зрения в моей жизни не было. Но самые эрудированные и самые лучшие ученые и инженеры-разработчики, самые порядочные и скромные люди были евреи НИИ-627. Вспоминаю их с большой теплотой. Хотите, верьте, хотите, нет, но этот прискорбный для антисемитов факт ‑ неоспорим).
1.6.Служба в Военно-Морском Флоте
1.6.1.Учебный отряд
Провожали меня все мои лучшие друзья и, конечно, Валя.
Сажают в теплушку, дают сухой паек, и через полтора суток прибываем в г. Выборг.
Огромный ангар и в нем собрали человек 500. Сгруппировали по 25 человек и всех пропустили через медкомиссию. Запомнилось вращающееся кресло ‑ пристегнули и закрутили. В какой-то момент мгновенно остановили, и приказали быстро идти по узкому длинному ковру. Я его прошел бодро, хотя сначала немного повело.
Проверку слуха, зрения, объем легких, качели ‑ все прошел на отлично. Объявляют – в плавсостав! Группа сократилась на несколько человек, не прошедших эту жесткую комиссию ‑ их отправили служить в береговую оборону. И последнее испытание – на общеобразовательную подготовку. Посадили в класс и предложили написать диктант – две странички тетради. Результат я узнал потом, когда группы переформировали для отправки в отряды на учебу по специальностям в зависимости от степени подготовки: боцманы, коки, трюмные, мотористы, артиллеристы, сигнальщики, штурманские электрики – гироскописты! Я попал в группу штурманских электриков – элиту плавсостава (как потом я узнал)!
Наутро просыпаюсь от громкого вопроса: «Кто может играть на музыкальных инструментах ‑ на испытания!». Я пошел. Дают трубу – играй, что можешь. «Ноты нужны?» ‑ «Нет». Не помню, что я играл. Меня быстро остановили и сказали, чтобы завтра с утра с вещами пришел в штаб для оформления и отправки в муз. команду Северного флота!
Не пошел я в муз. команду! Плавсостав ведь! Уговаривали, но я уперся, а приказать не могли – присягу я еще не принимал.
Таких, как я отобрали человек 25 из 500 испытуемых. Выдали военно-морскую форму, посадили в пассажирский вагон и ночью привезли в небольшой городишко Сортавала, на северном берегу Ладожского озера. Это Карелия. Поместили в каком-то буржуйском особняке на краю города, где мы приняли присягу, и я поклялся честно служить Родине. На следующий день пеший марш около 5км и мы пришли в Учебный отряд на самом берегу небольшого залива Ладоги.
Учебный отряд – это казармы, столовая, котельная, огромный плац и ангар с учебными классами, штаб, домики для офицеров и их семей. Удобства – на улице, баня – в городе. В отряде – человек 200. Там были еще сигнальщики, мотористы и коки. Коков было очень много, жили они в отдельной казарме далеко от нас. И начался очередной трудный период в моей жизни, хотя кормили как на убой, по нормативам плавсостава!
Трудный физически. И не только для меня. Снежная морозная зима! Два месяца были сплошные строевые на плацу, сначала без оружия, потом с оружием. Командовал строевыми здоровенный с бандитской рожей киллера мичман – настоящий морской волк! До сих пор в ушах стоит его громоподобная команда «А рррраз, два, три!!!». Ноги сами поднимаются! «Зззапевай!». На ногах тяжелые флотские ботинки.
К вечеру все мокрое, а сушилки в казарме нет! На ночь носки и брюки клали под простынь – к утру немного просыхало. В кубрике на 25 человек одна печка-голландка, особенно на ней не посушишь! Потом режим сменили: до обеда – строевая, после обеда – занятия в классах. Уставали все здорово! Это было видно по тому, что через 5 минут занятий половина класса уже спало! Я не спал, т.к. мне все, что преподавали, было очень интересно! Преподаватели – офицеры, мичманы и старшины. Они все это видели, но особо не ругались – наверное, понимали, что трудно салагам. Да и режим был суровым: подъем в 6-30, (по выходным на час позже), бегом в одних тельняшках вместе со старшиной на улицу ‑ пробежка вокруг казарм, потом комплекс упражнений на улице, умывание по пояс холодной водой! Кошмар, но я быстро привык и стал еще здоровее. На соревнованиях на лыжах я занял второе место, первым был перворазрядник из штата учебки ‑ приземистый холеный крепыш с откормленной физиономией. Отстал я на финишной прямой – ослабло мое полужесткое крепление лыжи на моих флотских ботинках, и он меня обогнал! На лыжах у него было жесткое крепление и настоящие лыжные ботинки. До сих пор не могу ему простить этого!