Этюды о конце света. Как умирала империя и рождалась Европа

Примечательно, что Юлиан, действительно не имевший ни соответствующего образования, ни военной подготовки, сам составлял планы кампаний и сражений, сам водил войска в битву, был практически всегда в первых рядах, рискуя наравне с солдатами и офицерами.

Констанций с возрастающим раздражением и тревогой следил за успехами кузена.

Вот как Аммиан Марцеллин – современник Юлиана II, офицер в его войсках и автор замечательного сочинения по истории поздней империи, пишет о реакции императора и двора на известия об успехах цезаря в Галлии:

«Все самые влиятельные придворные, признанные знатоки в искусстве лести, высмеяли хорошо продуманные планы цезаря и тот успех, что им сопутствовал. Повсюду распространялись глупые шутки, например, что он “больше походил на козла, чем на человека” (намек на его бороду); “его победы начинают приедаться”, заявляли они. “Краснобайствующий прыщ”, “обезьяна в пурпуре”, “грек–любитель” – этими и другими именами называли его. Поочередно донося их до ушей императора, жаждавшего слышать именно такие слова, враги Юлиана пытались очернить его умения. Они укоряли его в слабости, трусости и в сидячем образе жизни, и обвиняли в том, что он умеет сказать о своих победах блестящим языком».

В 360 году Констанций решился на новый персидский поход. Персы, весьма осмелевшие после неудач римлян в предыдущих кампаниях, перенесли военные действия в римскую Месопотамию и наложили руку на Армению – давнее яблоко раздора между двумя великими державами. Готовясь к походу, император потребовал у Юлиана прислать к персидской границе его лучшие войска.

Это требование не только оголяло едва восстановленную рейнскую границу и давало германцам возможности для новых набегов, но и явно свидетельствовало о недоверии сверхподозрительного Констанция к Юлиану – сводило на нет все его успехи и достижения. Да и сами галльские военные части, состоявшие преимущественного из местных жителей или германцев–федератов, восприняли распоряжение ставки без энтузиазма – идти на край света воевать непонятно за что им вовсе не улыбалось. Начался мятеж, в ходе которого цезарь был объявлен императором и облачен в пурпур.

Новой гражданской войны Юлиану не хотелось, поэтому он попытался договориться с кузеном – написал ему решительное, но вежливое и сдержанное письмо, в котором честно обрисовывал положение вещей и предлагал соглашение на основе status quo – Констанций сохраняет власть, занимается персидскими делами, а Юлиан остается в Галлии и продолжает делать то, что делал, в качестве полноправного соправителя.

В принципе, требования весьма разумные, обоснованные и скромные, учитывая, в каком «долгу» перед кузеном был Констанций.

Однако не склонный к компромиссам император потребовал от Юлиана полного и безусловного подчинения, что в принципе означало смерть – Констанций убивал и за меньшее. Юлиан это понял и перешел от переговоров к решительным действиям – выступил в поход против кузена, который все еще был в Малой Азии.

Новоявленный август, уже проявивший полководческий талант, и на сей раз действовал весьма умело – быстро овладел альпийскими проходами, взял под контроль Италию, Иллирик и Паннонию, в короткое время сумел собрать огромную армию и средства для войны. Думаю, он выиграл бы. Тем более, ему во многих случаях симпатизировало население. Однако неожиданная смерть Констанция 3 ноября 361 года избавила Юлиана от тяжкой необходимости вести междоусобную войну.

11 декабря тридцатилетний император вступил в Константинополь и был официально объявлен властителем Рима.

О внутренней политике Юлиана II обычно помнят только в связи с «гонениями» на христиан. Однако никаких гонений не было. Юлиан просто вернул другим религиям то, что при содействии Константина Великого и Констанция было отнято у них христианской церковью.

Император не скрывал своей симпатии к язычеству, честно приносил жертвы в храмах, хотел вернуть Алтарь Победы, отменил некоторые постановления о передаче культовых зданий христианской церкви.

Интересно, что, желая восстановить язычество, Юлиан пытался организовать жречество по образцу христианского духовенства, предписал им вести беседы с паствой и читать проповеди, ратовал за то, чтобы они вели безупречную жизнь. Конечно, это не вернуло авторитет древнему римскому язычеству, которое к тому времени тихо умерло своей смертью. Зато представители разных религий и религиозно-философских школ при содействии Юлиана вздохнули свободнее. Даже иудеи, чей Храм в Иерусалиме он собирался восстановить.

Кроме того, император занимался чисто экономическими вопросами – пытался навести порядок в налогообложении, смягчить налоговое бремя для беднейших слоев и ограничить произвол администрации на местах,

Не забывал он и о военных делах. Ведь на границах империи в ту эпоху всегда было неспокойно.

Ну а что же христианство?

Первым «ударом» по нему был эдикт о веротерпимости 362 года – Юлиан II уравнивал христианскую церковь в правах со всеми остальными, лишал привилегий. Но в то же время он возвращал из изгнания христианских епископов, сосланных за несогласие с «генеральной линией партии» или «еретические взгляды». И одновременно обещал большие выгоды тем, кто готов отречься от христианства.

Следующим шагом была школьная реформа. Юлиан взялся сам утверждать кандидатуры профессоров в школах и поставил вопрос: как могут преподавать Гомера, Гесиода, Демосфена, Геродота и других античных писателей те, кто отвергает их воззрения? Таким образом, он фактически лишил христиан права преподавать риторику и грамматику. Более того, христиане ставились перед выбором – получать образование языческое или не получать его вовсе (в официальных школах).

Недружественная политика?

Конечно! Юлиан и не скрывал своей антипатии к религии тех, кто погубил его семью.

Но император не пошел ни на какие крутые меры, ничего не запретил, никого не сослал и не казнил. Да, были некоторые эксцессы с осквернением христианских храмов в ответ на фанатичные выходки христиан. Но это не запреты и не гонения.

Кроме того, называть Юлиана II отступником в принципе неправомерно – он никогда не поддерживал политику своего кузена, с которым находился всю жизнь в глухом конфликте (а в определенный момент и в явном), он с рождения не видел от представителей церкви ничего хорошего (разве что, дискуссии с Григорием Богословом и Василием Великим принесли ему интеллектуальное наслаждение), он никогда не называл и не считал себя христианином.

Так в чем же и на каком основании его обвиняют христианские писатели – представители в идеале самой мирной и терпимой религии?

Юлиан погиб во время персидского похода.

Сначала ему сопутствовал успех. Он захватил несколько стратегически важных городов и крепостей персов, нанести им серьезные поражения. Но потом удача отвернулась от императора. Он не смог взять Ктесифон, хотя, обманув ложными маневрами царя Шапура Великого, подступил к самому городу и захватил укрепленный лагерь персов на крутом берегу Тигра. Затем у армии истощилось продовольствие, они вынуждены были отступать по сложной местности в условиях постоянной нехватки еды и фуража.

В этих обстоятельствах Юлиан проявил себя с лучшей стороны – лично следил, чтобы продуктами обеспечивали в равной мере все армейские части, не пожалев даже припасов для императорской кухни.

Самолюбивый, обожающий успех и похвалы, грезивший о возрождении величия империи и лаврах нового Августа, Юлиан, конечно же, очень сильно переживал свою неудачу (правда, неудачу относительную, царь Шапур готов был заключить мир с Римом на весьма почетных условиях, послы должны были явиться к императору как раз в день его гибели).

Относительно того, что именно произошло в тот роковой день, есть несколько версий.

Точнее, самого факта ранения в неожиданно возникшей стычке никто не оспаривает. Известно даже, что Юлиан вступил в бой, защищенный одним лишь щитом, не надев доспехов, и получил смертельную рану копьем в печень.

Вот как описывает это непосредственный свидетель событий Аммиан Марцеллин:

«…Вдруг император, который в этот момент вышел немного вперед для осмотра местности и был без оружия, получил известие, что на наш арьергард неожиданно сделано нападение с тыла.

3. Взволнованный этим неприятным известием, он забыл о панцире, схватил в тревоге лишь щит и поспешил на помощь арьергарду, но его отвлекло назад другое грозное известие о том, что передовой отряд, который он только что оставил, находится в такой же опасности.

4. Пока он, забыв о личной опасности, спешил восстановить здесь порядок, персидский отряд катафрактов совершил нападение на находившиеся в центре наши центурии. Заставив податься левое крыло, неприятель стремительно стал нас окружать и повел бой копьями и всякими метательными снарядами, а наши едва выдерживали запах слонов и издаваемый ими страшный рев.

5. Император поспешил сюда и бросился в первые ряды сражавшихся, а наши легковооруженные устремились вперед и стали рубить поворачивавших персов и их зверей в спины и сухожилия.

6. Забывая о себе, Юлиан, подняв руки с криком, старался показать своим, что враг в страхе отступил, возбуждал ожесточение преследовавших и с безумной отвагой сам бросался в бой. Кандидаты, которых разогнала паника, кричали ему с разных сторон, чтобы он держался подальше от толпы бегущих, как от обвала готового рухнуть здания, и, неизвестно откуда, внезапно ударило его кавалерийское копье, рассекло кожу на руке, пробило ребра и застряло в нижней части печени.

7. Пытаясь вырвать его правой рукой, он почувствовал, что разрезал себе острым с обеих сторон лезвием жилы пальцев, и упал с лошади. Быстро бежали к нему видевшие это люди и отнесли его в лагерь, где ему была оказана медицинская помощь.

<…>

23.Все умолкли, лишь сам он глубокомысленно рассуждал с философами Максимом и Приском о высоких свойствах духа человеческого. Но вдруг шире раскрылась рана на его пробитом боку, от усилившегося кровотечения он впал в забытье, а в самую полночь потребовал холодной воды и, утолив жажду, легко расстался с жизнью…».

Мнения авторов расходятся в вопросе, кто направил это копье, и случайно ли оно попало в императора.

Одни полагают, что это была диверсия персов – они хотели убить Юлиана, чтобы в обстановке паники и безвластия навязать римлянам кабальные условия мира (к слову, так и произошло – скоропалительно избранный преемник Юлиана Иовиан заключил мир с Шапуром на весьма неприглядных для Римской империи условиях),

Другие полагают, что копье было брошено римлянином – либо заговорщиком, из тех, кто хотел возвести на престол собственного кандидата, либо просто недовольным затянувшимся походом и суровостью Юлиана, который не хотел превращать их вынужденное отступление в позорное бегство (а этого в измотанном войске желали многие).

Есть версия, что это была месть солдата-христианина (тоже весьма «лестная» характеристика для адептов религии любви и прощения).

Ну и самое фантастическое предположение: это было самоубийство. Юлиан не мог пережить провала, понял, что положение армии безнадежно и искал смерти в бою.

Красиво! Но все решения и поступки императора, подробно описанные и разобранные Аммианом Марцеллином, с самого начала сопровождавшим Юлиана в персидском походе, противоречат этой версии.

Как бы там ни было, 27 июня 363 года последний император из рода Флавиев, последний потомок Константина Великого на римском троне умер на персидской земле и был оплакан многими искренне чтившими и любившими его солдатами.

Бедный мечтатель! Судьба явно несправедливо обошлась с этим талантливым, умным, в чем-то очень наивным и благородным человеком. Да и посмертная слава ему досталась весьма сомнительная. Впрочем, госпожа Клио – мастер на такие недобрые шутки.

Кстати, Юлиан II был не только талантливым полководцем и умелым администратором, но еще и хорошим писателем. К счастью, его сочинения переведены на русский язык. Интереснейшее чтение. За этими строками – личность неординарная, может, даже сознающая всю безнадежность своего «бунта», но жаждущая бури, чтобы не отдать без боя любимый старый Рим – центр ойкумены, а не столицу христианского мира.

«Феодосий Младший, <…> впоследствии славный император».

О последнем властителе единой империи

19 января 379 года император Грациан даровал своему полководцу Феодосию титул августа и назначил своим соправителем.

Событие по тем временам заурядное, учитывая количество императоров, цезарей, августов и просто узурпаторов, посягавших на вершины власти в Римском мире.

Вообще, когда начинаешь разбираться с чехардой и путаницей власти в поздней империи, удивляешься только одному – почему империя продержалась так долго и не разделилась раньше.

Очевидно, просто потому, что до поры на исторической арене не было сил, способных окончательно расшатать ее обветшавшее здание.

Германцы учились упорно, последовательно, но еще не стали выучениками, гунны еще не покидали пределов Великой Степи, а у Персии хватало своих забот, к тому же, на тот момент у них не оказалось собственного Ганнибала.

Ну и самое главное – идея была слишком живучей. Существовал устоявшийся мировой порядок, некая гармония, все было ясно и понятно.

Пусть Pax Romana в позднем своем варианте был далеко не самым лучшим, спокойным, удобным и справедливым местом для жизни. Но он был привычным. Другого люди не знали и не хотели знать.

Непроходимые леса за Рейном, бесконечные равнины по берегам Дуная, степи Причерноморья и Каспия, Великая Степь таили неведомое, непонятное медленно умиравшему эллинистическому миру.

А потом это неведомое настигло тлеющую славу Рима. Дикие всадники, напоминавшие прекрасные и жуткие мифы о кентаврах, громадного роста белокурые или медноволосые люди с руками, такими крепкими, словно они были продолжением их страшных длинных мечей или беспощадных боевых топоров, пришли к границам империи. Сначала римляне относились к ним с привычным презрением, затем поняли, что эти гордые, отчаянно смелые и очень восприимчивые, быстро учащиеся люди – противники грозные и серьезные. Тогда их стали обольщать, обволакивать лестью, стравливать друг с другом, приглашать на службу. Чужаки усмехались в густые усы, с радостью принимали дары, золото, шли на службу к странным южанам с резкими профилями и учились, учились…

Часто бывает, учитель не замечает, как ученики взрослеют и умнеют, не видит, что они уже давно вышли из поры ученичества.

Так и произошло. Римляне сами не заметили, как отдали пришельцам свой мир, который те не только перекраивали на свой лад, но и честно защищали.

В течение второй половины III века готы и союзные племена доставили слишком много хлопот и беспокойств «непобедимому Риму», опустошали прибрежные города, грабили морские караваны, яростно сражались с могучими легионами и даже убили одного императора.

Другие германцы на Дунайском и Рейнском лимесах тоже не давали приграничным гарнизонам жить спокойно. Благо, Рим в те времена еще владел своим главным умением – разделять и властвовать. Так он и поступал с гордыми, но пока еще слишком простодушными для тонкостей веками отработанной римской политики детьми Севера.

И в то же время занимался саморазрушением.

Дело не в излишней приверженности роскоши и распущенности нравов, о которой часто пишут современники тех грозных событий, особенно христианские писатели, видевшие в этом причину падения языческого Рима.

Дело в том, что кровь гордых квиритов иссякла, идея римской доблести – тоже. Во времена Республики и первых императоров, не говоря уже о временах царских, военная служба, государственная служба считалась почетной обязанностью граждан, привилегией, дарованной только истинным римлянам. Но постепенно жители Вечного Города, разросшегося до империи, утратили ощущение этой привилегированности, исполнение государственных обязанностей, защита Отечества (само понимание которого с разбуханием территории тоже было искаженно) перестали быть почетным и уважаемым делом, достоянием и обязанностью граждан. Их стали перекладывать на наемников, чужеземцев, на должности стали назначать выскочек, рвавшихся к власти.

А после эдикта Каракаллы 212 года, когда все население римской империи в один миг превратилось в ее граждан, такие понятия, как гражданский долг и гражданское служение нивелировались в принципе.

Конечно, древние патрицианские семьи, ведущие род от самого Ромула и его братьев по оружию, помнили и хранили эти ценности. Но сколько было – этих древних гордых родов в общей массе населения, не сознававшего себя гражданами Рима в том смысле, который имел этот статус во времена царей или ранней республики?

Свято место пусто не бывает. Империя огромна, ее надо защищать. А если сами граждане не хотят этого делать, кому же доверить столь трудную задачу, как не вчерашним врагам, не покоренным, но очарованным величием империи варварам?

Северные великаны, сражавшиеся неистово и умело, как их яростные боги, охотно шли на службу империи. Она им могла предложить гораздо больше того, что знали они в своих лесах и степях – богатство и славу, высокое положение в этом удивительном, манившем мире.

Дошло до того, что даже преторианцев, личную гвардию императора стали набирать из германских наемников.

С одной стороны логично – чужаки не связаны никакими политическими пристрастиями и личными интересами внутри Рима, служат за деньги, а верность и стойкость этих воинов общеизвестна.

Но с другой стороны…

Если даже императора в сердце Рима охраняли чужаки, варвары, что же творилось в приграничных гарнизонах, в региональных армиях, в легионах, стоявших на дальних рубежах?

Произошло то, что должно было случиться – найти природного римлянина в римской армии стало так же сложно, как индейца в Лондоне XVII века.

Возникала парадоксальная ситуация – варвары, рвущиеся в пределы империи, сражались такими же варварами, защищавшими ее.

Конечно, такое было не везде и не всегда. Злосчастное войско Валента в день Адрианопольской катастрофы было сборным, и во многом состояло из местных жителей, то есть, фракийцев, иллирийцев, греков и т. д. Впрочем, армия восточной части империи всегда была мене варваризированной, точнее, там преобладало местное население. Но именно эту армию, обученную сражаться по римскому образцу, готы разбили наголову.

Удивительно, но практичные римляне всегда были консервативны в плане воинского искусства.

Может, от своего высокомерия и привычек к победам?

В начале I века до н. э. потребовалось унизительное поражение от кельтских и германских племен, военный гений и железная воля Мария, чтобы превратить римскую армию в те классические победоносные легионы, перед которыми скоро склонится весь мир. Понадобилось немало столкновений и поражений от восточных армий, вроде парфянской и персидской, чтобы римляне сформировали нормальную конницу. Надо было потерять десятки тысяч воинов в германских лесах, дабы понять, что с германцами в их чащобах и болотах не годится обычная римская тактика. Не говоря уж о великом позоре восстания Спартака, когда гладиаторы и рабы громили обученные легионы.

Но в конце IV – V веках учиться было поздно. Да и бессмысленно. Империя давно клонилась к закату, цезари, августы, узурпаторы сражались за власть, землевладельцы жили на роскошных виллах в провинциях, не обращая внимания на всю эту грызню, церковь, уже легализованная, упорно строила свое государство в государстве, сенаторы спорили о старых римских ценностях, чиновники на местах душили население налогами и поборами, багауды бесконечно бунтовали, варвары сражались друг с другом за право владеть тем, что было когда-то великой империей…

Как в такой обстановке еще что-то работало – удивительно. Видно, это как хорошо отлаженный механизм – некоторое время функционирует на холостом ходу.

И вот в такой странной обстановке император Грациан за 4 года до гибели принял, сам того не зная, историческое решение.

Феодосий ведь не был ему родней и по праву рождения претендовать на титул никак не мог.

Зато он, как и его отец, Феодосий Старший, обладал незаурядным воинским талантом и множеством других способностей, которые отмечали у юноши еще в очень ранние лета.

Средневековые и позднеримские историки расходятся во мнении, как именно Феодосий достиг таких высот.

Думаю, средневековая традиция не верна – вряд ли в те смутные времена юношу назначили на основополагающий пост только за заслуги отца. Видимо, после казни Феодосия Старшего (в причинах которой до сих пор не разобрались) император приблизил молодого человека к себе и доверил пост главнокомандующего Иллирика, потому что нуждался в верных и способных людях.

Кроме того, из всех полководцев Грациана Феодосий единственный происходил из знатной римской семьи, остальные были варварами.

Конечно, Грациан не знал, насколько судьбоносным будет его решение, не знал, что через четыре года он будет предательски убит, что его брат умрет бездетным, так и не проявив никаких управленческих талантов (они номинально были соправителями, но фактически правил один Грациан), что Феодосий неожиданно станет правителем единой империи и сделает то, что определит ее дальнейшую судьбу на века.

Феодосий не зря заслужил титул «Великий». Он был умелым администратором, толковым политиком, хорошим полководцем: смог защитить свое государство как от внешних врагов, так и от внутренних – справился с несколькими узурпаторами, успешно воевал с готами и аравийскими племенами, честно защищал интересы Рима (так, как он их понимал). 27 февраля 380 года он издал свой эдикт «De fide catholica» (О вселенской вере), в котором провозглашал христианство в его никейском варианте единственно дозволенной религией для подданных пока еще единой империи. Накануне своей смерти, случившейся 17 января 395 года, Феодосий разделил империю между своими сыновьями Аркадием и Гонорием, приставив к старшему (одиннадцатилетнему Аркадию) выскочку Руфина, а к младшему – десятилетнему Гонорию – опытного полководца Стилихона, вандала по отцу, своего родственника по закону (мужа любимой племянницы) в качестве советников и опекунов.

Таким образом, империя окончательно и бесповоротно разделилась на Западную и Восточную.

Какое значение имели все эти события и решения для судьбы Европы, Ближнего Востока и всего мира – объяснять не стоит.

Вот так порой обычные на первый взгляд события, «повседневные» решения решают судьбы государств, народов и целых эпох.

Битва на реке Фригид – точка разлома в судьбе Римской империи

6 сентября 394 года состоялась битва на реке Фригид между войском Западной Римской империи под командованием узурпатора Евгения и армией Восточной Римской империи, которой руководил лично император Феодосий I.

Эту битву не изучают в школе, вскользь упоминают в ВУЗовской программе по античной истории. Она малоизвестна и редко вызывает интерес у кого-то, кроме специалистов.

А между тем, по своему значению для судеб империи и Европы эта битва не менее важна, чем Адрианопольская катастрофа или сражение на Каталунских полях. В определенном смысле, ее можно назвать точкой бифуркации (если применять терминологию Тойнби).

Впрочем, по порядку.

Прежде всего, как получилось, что две римские армии сражаются между собой, да еще в то время, когда империю со всех сторон теснят варвары.

Дело было так.

15 мая 392 года в галльском городе Виенна был найден мертвым император Западной Римской империи Валентиниан II. По наиболее распространенной и правдоподобной версии он был убит по приказу Арбогаста, своего полководца франкского происхождения (достойного предшественника Хлодвига

I

, надо заметить). Зосима вообще утверждает, что Арбогаст убил императора лично. Сократ Схоластик описывает это более красочно, тоже прямо обвиняя полководца.

«Тогда Арбогаст не стал больше расспрашивать, но впоследствии в Виенне Галльской, увидев, что император после второго завтрака, в полдень, в укромном месте дворца забавляется с шутами пусканием в реке пузырей, подослал к нему нескольких телохранителей, которые, воспользовавшись тем, что никого из императорских слуг, ушедших тогда завтракать, рядом не было, руками зверски удавили несчастного. А чтобы кто-нибудь не стал искать виновников убийства, душители, надев ему на шею платок в виде петли, повесили его, чтобы казалось, будто он удавился по своей воле».