Титановый король

Федор

– Ну, наконец-то!

– Я примчался, как только смог. Где он? – диковато озираюсь. В спорткомплексе полно народу, туда-сюда снуют мальчишки. Тренировки здесь аж до десяти проходят. Последними занимаются взрослые мужики, из тех, кто настолько любит погонять шайбу, что готов заниматься этим, даже отмантулив смену в горячем цеху. Впрочем, может, в этом ничего удивительного как раз и нет. У этих ребят вообще не так уж много радостей. Или бутылка, или клюшка. Иногда и то, и то…

– Да ты так не волнуйся, Федь, – идет за мной по пятам тренер. – С парнем твоим все нормально. Подумаешь, лоб расшиб. Просто у нашей медички какое-то семейное мероприятие намечается, то ли у отца юбилей, то ли годовщина свадьбы у родителей…

– Ага… – бросаю на ходу, досадуя, что Иваныч никак не перейдет к делу.

– Ну, вот она и кипишует. Что, наяривала тебе, да?

– Семь раз звонила.

– Вот же бабы! Все они норовят преувеличить.

Может, и так. Но я не успокоюсь, пока не удостоверюсь, что с Данькой все в порядке. Толкаю хлипкую дверь с криво прибитой табличкой «медпункт». Комната большая, вся в белоснежной, натертой до блеска плитке. Знакомо пахнет хлоркой и чем-то больничным, не поддающимся описанию, но знакомым каждому, если спросить.

– Папа! А Данька бровь рассек! – вскакивает с кушетки мне навстречу Ник. Как правило, из этой парочки именно он собирает все шишки. Но тут отличился обычно осторожный Данил, и это только лишний раз доказывает, что и на старуху бывает проруха.

– Явились! – недовольно комментирует врачиха, стаскивая с себя медицинский халат. Хорошо хоть под ним у нее имеется другая одежда. В противном случае я бы вряд ли оценил происходящее. Очевидно, когда Даньку сюда привели, бабенка уже находилась на низком старте. Не то чтобы я ее осуждал. Зарплаты здесь нищенские, за такую уж точно не хочется работать сверхурочно вечером пятницы.

– Приехал сразу, как смог, – бросаю я и шагаю к насупленному Данилу. – Ну, как ты тут, чемпион?

– Нормально.

Киваю. Но на слово ему не слишком-то верю. Мне очень важно самому убедиться, что с моим сыном все хорошо. Я присаживаюсь перед ним на корточки и осторожно ощупываю пальцами набрякшее веко.

– Эй! Послушайте, что вы делаете?! Уберите руки от повязки!

– Я ваш коллега, – отмахиваюсь от врачихи, – просто хочу посмотреть.

Та не находится с ответом. Стоит, в немом возмущении шевеля густо напомаженными губами.

– Ай! – шипит Данька, когда я резким движением отрываю пластырь. На его глазах выступают предательские слезы. Он шмыгает и тыльной стороной ладони сердито вытирает нос. Мальчишки не плачут… Этому их учат на хоккее. Сколько я не пытаюсь убедить своих ребят в обратном, такая истина им намного милей. Вероятно, потому, что от нее веет настоящей пацанской крутостью. Или, может, все дело как раз состоит в том, что я и сам никогда не позволял себе плакать. При сыновьях так точно.

Дую на рану, которая выглядит совершенно не страшно. Врачиха как следует ее обработала. Да и перевязала отлично. Даже я не смог бы лучше, видно, опыт в этом деле у медички немалый, что немудрено, учитывая место ее работы. Данька явно не первый и не последний пострадавший спортсмен.

– Спасибо. Все хорошо, – комментирую я. Врачиха громко фыркает, но ее взгляд помимо воли теплеет. В нем просыпается интерес. До которого мне, в общем-то, нет никакого дела. Я его просто отмечаю. Как что-то незначительное. Как погоду или замаячившие на календаре праздники. Понимаю я и то, что могло привлечь ее внимание. Сорвался-то я посреди тренировки. Даже переодеться не успел. Так и примчался в спортивных лосинах и майке с большими вырезами, оставляющими открытыми плечи и хорошо прокачанные мышцы спины. Кроме прочего, я подрабатываю инструктором в спортзале. Отсюда и мой рельеф.

– Думаете, сотряса нет? – чтобы как-то отблагодарить врачиху за терпение, делаю вид, что ее мнение для меня хоть сколько-то значит.

– Нет, конечно. Если бы у меня имелись сомнения, я бы давно вызвала скорую!

Я киваю, но на всякий пожарный все равно интересуюсь у сына:

– Не тошнит? – Данька отрицательно трясет головой, при сотрясе фиг бы так у него получилось. – Голова не болит? Нарушений сознания не наблюдается? – глаза мелкого комично расширяются, и он снова ведет головой из стороны в сторону. На этот раз медленнее. – В пот бросает?

– Да нет же, пап! – теряет терпение сын. – Пойдем домой!

– Ну, бледности я тоже не замечаю. Так что, может быть, и пойдем. – Поднимаюсь. – Еще раз всем большое спасибо. И тебе, Иваныч. Ник, принесешь ваши куртки?

– Вот же они!

– Тогда одевайтесь. Я вызову такси.

Экономить сейчас точно не время. К тому же Даньке не следует трястись в раздолбанной маршрутке, даже если с его головой, на первый взгляд, все в полном порядке.

Уже через пару минут выходим из спорткомплекса. На улице накрапывает мелкий по-осеннему холодный дождь. Накидываю капюшон, киваю на ворота и торопливо шагаю через окружающий спорткомплекс парк, за каким-то чертом обнесенный высоким забором. Пока идем, болтаем о том о сем. Данька рассказывает, как так вышло, что он пропустил бандитскую пулю. И все вроде бы неплохо. Все живы и почти здоровы. Но низкое небо все равно как будто давит на плечи. Разбухшие от влаги тучи тяжелы…

– Пап, а пиццу мы сегодня закажем? – интересуется Ник, когда мы усаживаемся на заднем сиденье такси. Удобней бы, конечно, было, если бы я сел впереди, но мне нравится сидеть с сыновьями, нравится чувствовать их острые локти, трогать отросшие челки и дышать духом взмыленных мужичков. В нем столько жизни! А до подросткового возраста, когда этот аромат станет совершенно не таким приятным, им еще, слава богу, далеко. Все мы в курсе, как пахнет мужская раздевалка после тренировки.

– Конечно. Это же наша традиция, – вместо меня отвечает брату Данька.

– Вот именно, – криво улыбаюсь я.

– А вы с мамой всегда-всегда заказывали пиццу, когда мы болели?

Они знают это наверняка, но все равно почему-то каждый раз спрашивают… Я киваю, прикусывая щеку до боли.

– А расскажи!

– Что рассказать? – сиплю, сделав вид, что не понимаю вопроса.

– Как вы с мамой ели пиццу первый раз.

Это повторяющаяся история. Я ведь говорил? Но все равно каждый раз я будто налетаю на невидимый для других заслон. И от удара мои легкие лопаются, а сердце в опустевшей клети груди становится большим-пребольшим, увеличиваясь, кажется, в несколько раз от напитывающей его бесконечной неиссякаемой боли.

Я не хочу через это все проходить. Я не могу не проходить снова и снова… Глаза бегают. Ловлю взгляд водилы в зеркале заднего вида…

– Да! Расскажи, – соглашается с братом Никита.

– Кх… Ну, вообще-то это должно было быть наше первое свидание.

– А мы заболели!

– Вот именно.

– Эй! Не перепрыгивай! Я хочу всю историю целиком! – Данил тычет брата в бок.

– Ты же уже это сто раз слышал, – вздыхаю. Боль смешивается с кровью и выталкивается в вены, концентрируясь все сильней с каждым ударом сердца.

– Я уже все забыл.

– Провалы в памяти – симптом сотряса. Может, нам все же в больничку надо, а не пиццу? – вымучиваю улыбку.

– Нет! – в один голос орут пацаны. – Только не это!

– Подумаешь, какая-то царапина. Ему даже швы не стали накладывать, – добавляет Никита.

– Врачиха сказала, что еще немного, и их пришлось бы наложить, – выпячивает грудь Данил, явно не готовый признать, что его ранение – пустяковое.

– Но ведь не пришлось! В том-то и дело. Пап, ну расскажи!

– Про наше первое свидание?

– Ага! – два синхронных кивка.

– Ну, это было непросто.

– Пригласить ее на свиданку?

– Угу. У Лизы уже были вы, и мне пришлось здорово постараться, чтобы составить вам конкуренцию. – Ник с Данькой шкодливо хихикают, прикрыв ладошками щербатые рты. – Я едва сумел ее уломать пойти со мной в кафе. И то пришлось ждать почти полмесяца.

– Полмесяца! – стонет Никита.

– Ага. Представляешь, какая у меня была нетерплячка? Ужас. И тут, наконец, приходит час икс. Я весь расфуфырился – мама дорогая. Купил цветы.

– Белые розы.

– Да, белые. Потому что нашел на странице у вашей мамы фото, где она была именно с ними, и какого-то фига решил, будто именно эти цветы ее любимые…

– Но она любила ромашки.

– Все ты знаешь! А вот человек, который ей тот букет подарил, – смотрю по очереди на сыновей и понимаю, что никогда, наверное, не признаюсь им, что этим самым человеком был их биологический отец, – не знал ее совершенно.

Ага. Он только и мог, что пускать пыль в глаза, а на деле никогда особо не интересовался ни Лизой, ни, тем более, ее предпочтениями.

– И вот она открывает дверь, я сую ей эти чертовы розы… А ваша мама, не спеша их принимать, говорит мне, мол, извини, но, боюсь, сегодня ничего не выйдет.

– И в этот момент я заплакал, – довольный собой кивает Данил.

– Нет, заплакал Никита. А ты наделал в штаны. Лиза не надевала тебе памперс, в нем было жарко, и это не очень хорошо, когда и так высокая температура.

– И что дальше?

– Что-что… Ты же помнишь, какой была ваша мама? Конечно, она тут же и думать обо мне забыла. Помчалась на плач, оставив открытой дверь. Заходи кто хочешь…

– Ты и зашел! – смеется Данил.

– Угу. И пока она пыталась утешить Ника, я решил помочь ей с тобой, – гляжу на Данила.

– А я?

– А ты моего порыва, похоже, не оценил.

– Почему это?

– Потому что ты обоссал папку, ты что, забыл, что ли? – фыркает Ник. А я смеюсь. Да-да, иногда все же боль отступает настолько. Но всегда возвращается вновь.

– Не обоссал, а пометил. Так мне мама всегда говорила.

– Что?

Этого я никогда не слышал. Ни от Данила, ни от Лизы тем более. И поэтому я весь вскидываюсь, жадно подаюсь вперед в тесноте салона… Я, как наркоман, в себя впитываю любую новую информацию о ее жизни, как будто это укрепит нашу потихонечку истончающуюся со временем связь.

– Мама говорила, что так я тебя пометил. Ну, типа как сделал своим. И еще Никиты… Ты же потом так и остался с нами.

– А, ну… – я провожу дрожащими пальцами по волосам. – Да, где-то так и было.

Два следующих дня я точно провел вместе с Лизой. Помогал ей, пока мелкие болели. Если честно, это был просто предлог. Лиза и без всякой помощи прекрасно справлялась со своей ролью матери. Иногда она в шутку обвиняла меня в том, что таким образом я пытался произвести на нее впечатление. Ну, типа, набрать очков – гляди, какой я офигенный. Я, смеясь в ответ, интересовался, мол, и как, получилось? Лиза улыбалась ямочками на щеках, так игриво, так ласково… Так многозначительно. Ой, все с тобой понятно, Вакула, напрашиваешься на комплимент. А я, конечно, ни на что не напрашивался. И ни в коем случае не пытался ничего доказать. Я на радостях, что она на меня обратила внимание, так отупел, что подобные хитроумные схемы вообще были мне не под силу. Я просто… не мог. Не мог больше от нее уйти, и все. Я с тех пор вообще ничего без нее не мог делать. Зачем, если без Лизы ничего в принципе не имело смысла? И сейчас не имеет, по правде. Просто… как объяснить? Жизнь должна идти дальше. Мне все повторяют этот опостылевший постулат. И я стараюсь, чтобы она шла. Она и идет по сути, но будто сквозь меня. Не знаю, как объяснить лучше.

– Пап…

– М-м-м?

– А когда ты нам станешь папой, ну… по документам?

Я резко поворачиваю голову, впиваюсь взглядом в лицо Никиты, но краем глаза успеваю уловить полный плохо скрытого любопытства взгляд таксиста.

– По документам? А что это изменит?

– Не знаю. Наша училка говорит, что многое.

– Что ты нам вообще не папа! – возмущенно добавляет Данька.

Вот же… сука. Это что, такой новый педагогический подход?

– Знаете что? Ни черта эта ваша училка не понимает.

– Я так ей и сказал, – радостно замечает Никита.

– Та-а-ак. И что это означает? Что меня опять вызывают к директору? – пытаюсь свести все к шутке. Но Данька с Ником виновато переглядываются, и я стону:

– Ну, нет… Что? Опять?!