Ледяной лес

По рядам прокатился вздох предвкушения, растопивший холодную атмосферу зала. Я был погружен в себя, но в шепоте публики четко улавливал беспрестанно повторяющееся имя Баэля.

– Удачи, – без тени волнения в голосе сказал нам Тристан.

Я позавидовал его выдержке. Мое сердце выпрыгивало из груди, взгляд был прикован к клавиатуре, в глазах мутилось. Я испугался, что упаду в обморок, но вдруг услышал, как Баэль произнес:

– Никого…

Его голос привел меня в чувство. Однако больше Баэль не произнес ни слова. Он нежно водил смычком по струнам, готовясь к выступлению. Неужели мне послышалось? Какое-то время я наблюдал за ним, затем снова опустил взгляд на клавиши и ощутил, что нервная дрожь прошла. Возможно ли, что шепот Баэля был лишь плодом моего воображения?

Пока я думал над этим, Баэль задал темп, топнув ногой, затем еще раз. Мы заранее оговорили, что третий удар – сигнал к началу. Мои пальцы коснулись клавиш одновременно с третьим ударом.

В тот вечер я впервые узнал, каково это – отдавать игре всего себя. Для меня не существовало ничего, кроме мелодии скрипки и виолончели. Я отчаянно выводил свою партию, желая достичь идеального звучания. Мой разум постепенно успокаивался, и музыка заполнила меня без остатка. Я не думал, что могу ошибиться, забыл о публике, наблюдающей за каждым моим движением. Мелодия пьянила, пальцы свободно летали по клавишам. Единственное, что приводило меня в изумление, – зачем в такой важный момент Баэль решил испробовать новый вид исполнительской техники.

Мы закончили играть, горло сдавило от нахлынувших эмоций. Я никогда еще не ощущал такого слияния с музыкой. В этот момент Тристан подошел ко мне, взял за руку и аккуратно потянул на авансцену. Только тогда, впервые за все время, я посмотрел в зрительный зал. Публика громко аплодировала нам. Если бы не Тристан, крепко сжимающий мое плечо, я бы непременно расчувствовался на глазах у всех.

Мы поклонились: Тристан – с глубокой признательностью, а Баэль… Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Я никак не мог разгадать, что происходило у него в душе. Он бросил в зал равнодушный взгляд, как будто публика не была достойна его внимания. Я думал, что умру от волнения прямо не сцене. Интересно, испытал ли Баэль толику тех эмоций, что пережил я?

Когда мы вернулись в артистическую, Тристан затараторил без умолку. Могло показаться, что он полностью расслаблен, но я понимал, что это был его способ справиться с напряжением.

Баэль убрал скрипку в футляр и устало улыбнулся. На лице ни капли нервного возбуждения, то же выражение полного безразличия, что и на сцене. Он выглядел так, будто просто выполнил то, чего от него ожидали.

– Коя, ты так здорово отыграл! Если честно, в какой-то момент я даже подумал, что ты нас вовсе не слышишь – настолько ты был поглощен своей партией.

От слов Тристана что-то заныло в моей душе. Не обращая на это внимания, я решительно замотал головой:

– Нет, что ты! Я все слышал.

Я нисколько не лукавил, но все равно понимал, что был опьянен своей игрой. Я посмотрел на Баэля, ожидая его комментариев по поводу моего исполнения, но он, казалось, был абсолютно равнодушен и глух.

Мы собирались уже уходить, когда к нам снова зашел Ренар Канон.

– Отлично выступили, ребята! Зрители в восторге. После концерта мы устраиваем небольшой праздник, вы, молодые джентльмены, просто обязаны на нем появиться.

– Праздник? Знаете, нам это совершенно… – начал было Баэль, но его тут же перебил Тристан:

– Мы обязательно будем!

Как только Ренар Канон отошел от нас, Тристан повернулся к Баэлю:

– Ты что, не понимаешь? Такие мероприятия очень важны. Там можно встретить очень влиятельных людей.

Все выступавшие в этот день были признанными мэтрами. И для каждого из нас тот вечер стал судьбоносным. Баэлем очень заинтересовался Климт Лист, выдающийся скрипач, который через год стал его приемным отцом. Я познакомился со своим кумиром – Орлином Баумом, главным наставником моей жизни, который впоследствии оказал неоценимое влияние на мой творческий путь. Тристан же… Он встретил девушку, превратившую всю его жизнь в кромешный ад.

В ту новогоднюю ночь я возвращался домой в компании Баэля. Как обычно, когда рядом не было Тристана, он молчал. На город мягко ложился белый снег. Шагая по запорошенным улицам, я чувствовал себя совершенно иначе: воодушевление куда-то испарилось.

Скрипка в футляре Баэля задребезжала, и я вспомнил, что хотел задать ему вопрос.

– В конце выступления… Почему у тебя было такое странное лицо?

Я бы никогда не отважился спросить его об этом, но сегодня был особенный день. Он молча шагал рядом, размышляя о чем-то, но вдруг поднял голову и тихо ответил:

– Никого…

Значит, мне не показалось, перед выступлением Баэль действительно прошептал это.

– В каком смысле «никого»?

– Никого не было.

Я удивился: разве он не видел, что зал переполнен?

– Того самого человека, – снова сказал Баэль, прежде чем я снова задал вопрос.

Я никак не мог его понять, но решил дать ему высказаться.

– Среди многочисленной публики не было ни одного настоящего ценителя. Сколько бы я ни старался, я так и не нашел того, кто бы понял мою музыку, кто бы почувствовал ее так, как чувствую ее я, кто бы действительно вслушался в мою мелодию. Все, что я делаю, я делаю лишь для того, чтобы когда-нибудь встретить его, моего истинного ценителя.

Его слова задели меня за живое, но я не подал виду, продолжая идти. Баэль снова погрузился в привычное молчание и больше не смотрел в мою сторону.

В тот вечер он впервые поделился со мной своими чувствами. Тогда я еще не понимал, насколько глубоки его переживания. Но у меня появилась цель: я захотел стать тем самым истинным ценителем Баэля. Я ведь понимал и любил его музыку, вслушивался в каждый звук, как никто другой. Но что бы я ни делал, мне так и не удалось воплотить в жизнь эту заветную мечту.

После совместного выступления отношения между нами оставались неопределенными: мы не становились близкими друзьями, но и не отдалялись друг от друга. Во мне все больше росло восхищение и жаркое желание стать тем истинным ценителем, которого он так искал. Баэль же относился ко мне лишь как к аккомпаниатору, в то время как с Тристаном их продолжали связывать узы крепкой дружбы. Иногда я завидовал Тристану: он сумел стать единственным другом того, кто терпеть не мог людей.

Как вспышка, пролетело беззаботное детство. И вот мы окончили консерваторию, стали юношами. Стали серьезнее и наши разговоры.

Баэль, который уже в шестнадцать лет получил титул де Моцерто, прослыл в Эдене выдающимся скрипачом. Даже предыдущий обладатель титула, учитель и приемный отец Баэля Климт Лист, говорил, восхищаясь талантом юноши:

– Наконец-то у нас появился истинный Моцерто.

У Тристана были все шансы стать незаурядным виолончелистом, однако он не стал развивать свои способности. Он наслаждался жизнью, пробуя себя в разных сферах: давал концерты, играя на виолончели, на фортепиано и даже на гитаре, писал прекрасные картины и сочинял стихи. Но больше всего он любил вращаться в кругах высшего общества и знакомиться с новыми людьми. Его красноречие растапливало любые сердца, а приятная внешность помогала ему быть в центре внимания. Влиятельные аристократы боролись за возможность пригласить его к себе на званый ужин – происхождение Тристана их совершенно не волновало.

В год, когда Баэлю исполнилось двадцать два, он в третий раз заслужил титул де Моцерто и, как и многие другие одаренные новички, готовился к долгим гастролям. Самый молодой обладатель столь высокого звания, вот уже шесть лет не уступавший его никому, он считался непревзойденным скрипачом города. И все говорило о том, что выступления в других городах обречены на успех.

В день отъезда мы с Тристаном пришли проводить его. Антонио на прощание неловко протянул руку, но Тристан тут же заключил друга в крепкие объятия. На лице Баэля читалось замешательство. Меня одолевали сомнения, я не знал, что сказать, но Баэль опередил меня:

– Смотри, если к моему возвращению не улучшишь свои навыки, выгоню из трио.

Без промедления он сел в экипаж, и скоро повозка исчезла вдали. Мы смотрели ему вслед, но Баэль так ни разу и не выглянул из окна.

– Вот и все, он уехал.

– Да, уехал.

Еще какое-то время мы стояли неподвижно, вглядываясь в темноту. Тристан покачал головой:

– Не понимаю. Эден – сердце музыкального мира. Люди отовсюду приезжают на выступления Баэля. Зачем нужны эти гастроли?

– Наверное, он надеется найти того самого человека. Раз в Эдене не смог.

Я заметил недоумение во взгляде Тристана.

– Того самого человека? Кого это?

– Разве Баэль тебе не говорил?

– Думаешь, Антонио хочет найти даму сердца?

Я был уверен, что Тристану известно о заветной мечте Баэля. Но, похоже, он ничего не знал. Это так обрадовало меня, что я поспешил перевести тему, чтобы сохранить тайну, которую Антонио доверил лишь мне.

В душе теплилась надежда, что Баэль вернется через три года, чтобы участвовать в очередном конкурсе на титул де Моцерто. Когда-то он шутя обронил, что, пока жив, ни за что не расстанется со своим титулом.

В ожидании его возвращения я почти не вставал из-за фортепиано, оттачивая свои навыки. Моя игра день ото дня становилась все лучше, но это никак не помогало в написании музыки. Как бы я ни старался, у меня выходила лишь стайка звуков, которые в сравнении с мелодиями Баэля казались ничтожными.

Желание непременно продемонстрировать Баэлю что-то стоящее стало давить так сильно, что меня поглотила трясина разъедающей тоски. Я забросил фортепиано, перестал выступать на музыкальных вечерах, заперся в четырех стенах. Матушка без конца отчитывала меня, отказываясь верить, что я стал таким жалким.

– Антонио Баэль, этот мальчишка без роду без племени, разъезжает по городам, а чем занимаешься ты, мой дорогой? Билеты на его концерты перепродаются на черном рынке в десятки раз дороже. Аристократы по всей стране готовы выкладывать деньги за возможность его услышать, все называют его бессменным де Моцерто. А что ты? С твоей помощью этот неблагодарный оборванец взлетает все выше и выше. А тебя это, видимо, устраивает.

Ежедневные выволочки от матери и вести о Баэле вгоняли в депрессию. Конечно, я должен был радоваться успехам друга, но почему-то не мог, постоянно сравнивая себя с ним. Куда мне до него, я даже на роль аккомпаниатора не гожусь. Теперь мечта стать его истинным ценителем вызывала лишь отвращение. Впервые мне захотелось вычеркнуть Баэля из своей жизни.

– Я думал, что ты занят музыкой, а, оказывается, ты сидишь без дела в четырех стенах! – Громкий голос нарушил мое одиночество, когда я бесцельно бродил по саду.

– Тристан?

– Ты вообще знаешь, сколько мы не виделись? Целых три месяца!

Как же быстро летит время. Мне вдруг стало страшно, что за три месяца я ни разу не сел за фортепиано.

В голосе Тристана звучала грусть, но вдруг его лицо озарилось улыбкой и он крепко обнял меня.

– Я был уверен, что ты пишешь музыку, поэтому и не заходил, чтобы не отвлекать. Но вчера вечером получил письмо от твоей матушки и тут же понял, что тебе нужна моя помощь. Поэтому сегодня, как только рассвело, примчался сюда.

Оказывается, она отправила ему письмо… Мои щеки горели от стыда, я даже не представлял, что сказать в свое оправдание.

Тристан сел напротив меня, и я приказал одной из горничных подать чай. Друг слегка улыбнулся, но во взгляде читалось волнение.

– В чем дело? Умираешь от тоски по Антонио?

И меня словно прорвало: я стал взахлеб рассказывать о своих страхах – о сомнениях в себе и своем таланте, чувстве собственной неполноценности от постоянных сравнений с Баэлем, стрессе от придирок матери. Мне казалось, что именно Тристану я могу поведать обо всем.

Он внимательно слушал, иногда кивал головой в знак поддержки, иногда тяжело вздыхал. Когда я закончил, Тристан с теплотой посмотрел на меня и произнес:

– Вы оба очень талантливы. Пытаетесь угнаться друг за другом, постоянно соперничаете. Это тяжело, но абсолютно нормально.

Он ободряюще улыбнулся.

– Ладно, попытаюсь поднять тебе настроение. Поделюсь сокровенным.

– Что значит «сокровенным»?

– Никаких вопросов. Приходи на площадь Монд к половине шестого, и все узнаешь.

– И что же там будет необычного?

– Приходи, тогда и расскажу, – сказал он, лукаво улыбаясь.

И без лишних прощаний оставил меня одного в саду. В смешанных чувствах я посмотрел на часы. Время близилось к полудню.

Несколько часов я пытался занять себя хоть чем-нибудь. Взгляд то и дело цеплялся за фортепиано, и я не выдержал и сел за инструмент. Когда моя ладонь коснулась крышки, в груди возникло теплое чувство. Я погладил клавиши и расплакался от напряжения. Как я мог жить без этих ощущений? Вот нота ми, за ней фа, следом соль… Я нажал одну клавишу, затем еще одну и начал играть.

Все мои страдания, вся моя боль выплескивались в музыку. Пальцы летали по клавишам: я то с неистовством вдавливал их в инструмент, оглашая воздух громогласными аккордами, то нежно касался, будто извлекая звонкие ноты из хрусталя. Мелодия из ми-бемоль минора резко переходила в до-мажор, выражая весь спектр моих чувств и настроения.

– Коя… Коя… Коя де Морфе!

Властный голос матери вырвал меня из объятий музыки, и я тут же прекратил игру. Неизвестно, как долго она здесь стояла, но в ее взгляде читались раздражение и тревога.

– Ты играешь уже шесть часов подряд. Прекратишь только тогда, когда пальцы переломаешь?

Я посмотрел на часы: было уже пять, и я тут же приказал слуге готовить экипаж.

К счастью, я не опоздал, правда, пришлось пару раз поторопить возницу. Сверив время по башенным часам, я стал с нетерпением ждать Тристана.

Площадь Монд была излюбленным местом всех начинающих музыкантов – со всех сторон звучала музыка. В ожидании друга я внимательно наблюдал за скрипачом, игравшим неподалеку. Забавно, но он исполнял одну из самых известных композиций Баэля, «Посвящение тебе». Конечно, мальчик играл неумело. Я не мог без улыбки смотреть на то, как он пытается подражать манере исполнения Баэля.

В точно назначенное время появился Тристан.

– Ну что, идем?

– Секунду.

Я положил поверх мелочи, лежащей в открытом футляре перед скрипачом, сто пер. Музыкант внимательно посмотрел на меня и кивнул в знак благодарности. Я кивнул в ответ и вернулся к Тристану.

– Оправдываешь звание богатея. Вряд ли здесь хоть кто-то готов расстаться с такой суммой.

– Наверное, ты прав… Интересно, а сколько бы смог заработать Баэль, если бы выступил здесь?

– Ну ты и выдумщик! – Тристан громко рассмеялся. – А знаешь, мне нравится эта идея. Нужно будет уговорить Антонио, когда он вернется.

– После такого предложения Баэль точно прекратит с нами общаться.

Обмениваясь шутками, мы покинули площадь и вышли на аллею, вдоль которой росли тополя. Дорога причудливо изгибалась, в воздухе витал пряный аромат трав, и на сердце становилось легче. Я не знал, куда мы направляемся, но доверился Тристану – наверняка это достойное место.

– Мы пришли.

Дорога привела нас к огромному особняку. Мало кто в Эдене мог позволить себе такой. Я попытался припомнить все знатные семьи и понял, что стою перед домом того единственного аристократа, в гостях у которого я ни разу не бывал.

– Это ведь особняк маркиза Ионаса де Капира.

– Так даже неинтересно. Все-то ты знаешь, – шутливо проворчал Тристан и постучал в дверь.

Дворецкий пригласил нас внутрь. В доме звучала музыка.

– Здесь что, музыкальный салон?

– Это не просто салон. Здесь собирается элита Эдена.

Я онемел от восхищения. Конечно, мне было известно, что Тристан вращается в светских кругах, но теперь, понимая, что он шагнул еще дальше – приобщился к богеме, я стал уважать его еще сильнее.

Нас проводили на второй этаж. Я с интересом наблюдал за гостями. Наслаждаясь изысканной обстановкой, они неторопливо потягивали шампанское и делились друг с другом последними новостями. В дальней части комнаты играли музыканты, каждого из них я знал, но лично ни с кем не был знаком.

– Неужели это легендарный Пол Крюго… Музыкант с девятью пальцами? А на виолончели играет… господин Шутберг?

Пока я завороженно наблюдал за мэтрами, мимо меня прошел знаменитый актер – его портрет обошелся бы поклоннику в сумму не меньше двух тысяч пер.

– Какое общество…

Тристан слегка похлопал меня по спине в попытке привести в чувство.

– Так, спокойствие. Ты такой же гость, как и они. Хозяйка этого известного салона – госпожа Капир, супруга маркиза.

В воздухе разливалась нежная, лиричная музыка, ей аккомпанировал смех гостей. Едва уловимый аромат незнакомых благовоний окутал меня.

В этом мире блеска и роскоши я впервые увидел госпожу Капир, одну из самых красивых женщин, что мне доводилось встречать. Она выглядела чуть старше меня, каждое ее движение было наполнено грацией, а на лице сияла мягкая улыбка. Хозяйка дома славилась не только красотой и обаянием, но и острым умом, который невозможно было не заметить, общаясь с ней.

– Вы Коя де Морфе, верно? Тристан много о вас рассказывал. К сожалению, мне пока не довелось услышать вашей игры. Позвольте попросить вас исполнить что-нибудь сегодня?

Как только она заговорила, взгляды всех присутствующих обратились ко мне. Я так наделся, что ее просьба окажется шуткой. Разве мог я выступать перед такими мастерами, не имея ни малейшего таланта? Я обернулся, чтобы взглядом найти Тристана, но тот был окружен другими гостями, и я понял, что отказаться не получится.

– Если вы настаиваете… Я постараюсь, но надеюсь, моя заурядная игра вас не утомит.

Под пристальными взглядами гостей я сел за инструмент. Впервые со дня концерта меня охватила паника. Я сделал несколько глубоких вдохов, раздумывая над тем, что бы сыграть.

В голову пришла лишь одна мелодия – та, которую я совсем недавно играл дома шесть часов подряд. Как только в воздухе зазвучали первые ноты, зал погрузился в тишину. Моя музыка была посвящена Баэлю. В ней таились мое отчаянное желание стать его истинным целителем и боль от осознания того, что этого никогда не произойдет. Я мечтал, чтобы эта мелодия соединила меня с Баэлем и позволила дотянуться до него, где бы он ни был.

В полный голос зазвучало фортепиано, а как только смолкла последняя нота, гостиную затопил шквал аплодисментов.

Я встал из-за рояля, неловко улыбаясь. В этот момент ко мне подошел Пол Крюго и протянул руку. На ней не хватало одного пальца. Несколько секунд я в изумлении смотрел на него: как ему удается играть столь виртуозно? Но, справившись с собой, благоговейно пожал ему руку.

Так я стал постоянным гостем салона госпожи Капир. Его двери были открыты для всех талантов, вне зависимости от их происхождения. Однажды один из гостей, довольно неблагопристойного вида, вел себя крайне эксцентрично – жадно набрасывался на еду, а когда вынесли торт, одним ударом смял его, превратив в месиво из бисквита и сливок. Я испугался, что в дом пробрался бродяга, который вот-вот испортит вечер, но другие гости, не разделяя моего волнения, почему-то с интересом наблюдали за ним. Несколько мгновений – и бисквитная масса превратилась в фигурку женщины, застывшей в позе молитвы. Ее пальцы и одежды были слеплены из кусочков глазури.

Я внимательно наблюдал за каждым его движением, размышляя о том, каким многогранным бывает человеческий талант.

Именно в доме Капиров я чувствовал прилив вдохновения и творческих сил: и когда слушал поэтов, декламирующих стихи, и когда играл дуэтом с музыкантами-пасграно, которых до этого встречал лишь на площади Монд. Прежде со мной никогда не случалось подобного. Медленно я выбирался из цепких лап депрессии, поглотившей меня.

Именно тогда по всему Эдену и даже в салоне госпожи Капир начались разговоры о конце света, предсказанном оракулом Кисэ.

Глава 02

Музыкальный аукцион

Гений музыканта причудливо сплетается с мистикой.

Я стал понимать это, когда он заговорил о Ледяном лесе.

С тех пор прошло три года, наступил тысяча шестьсот двадцать восьмой. В Эдене говорили лишь о музыке и конце света.

На улице, как обычно, громко звучала народная музыка, исполняемая пасграно, но стоило зайти в помещение, она сменялась аристократичными ритмами мартино. И только на площади Монд гармонично переплетались два далеких друг от друга музыкальных мира и самые разные мелодии, смешиваясь с жаркими спорами и перешептываниями жителей.

– Кисэ обманывает нас всех, – твердили мартино.

– Нет! Оракул говорит чистую правду! – как заведенные повторяли пасграно.

– Кисэ с помощью пророчества плетет интриги, подстрекает простолюдинов и пытается повлиять на нас, – возмущались аристократы.

По словам оракула, в конце тысяча шестьсот двадцать восьмого года представители всех знатных семейств Эдена встретят свой конец. Но никто из высшего сословия не верил в предсказание, их смущало низкое происхождение Кисэ.

До всех этих разговоров мне не было никакого дела. Мысли занимал лишь один вопрос – когда вернется Баэль. Январь был в самом разгаре, конкурс на титул де Моцерто проходил осенью, но я все равно ощущал болезненное предвкушение.

В один из январских дней я пил чай в компании Тристана в нашем любимом кафе, наблюдая через стекло за падающими хлопьями снега.

– Говорят, Антонио отправился на юг. Не понимаю, он вообще думает возвращаться? Будем надеяться, что скоро он окажется дома. Неужели так трудно написать друзьям пару строк? – сокрушался Тристан.

За три года от Баэля не пришло ни единой весточки. Иногда мы, узнав, в каком городе он остановился, отправляли ему письма, но ни на одно из них Антонио не ответил. Наверное, он их даже не открывал.

– А если вдруг Баэль не будет участвовать в конкурсе… Как думаешь, кто станет де Моцерто на этот раз? Снова Климт Лист?

В ответ Тристан покачал головой:

– Он сказал, что не будет участвовать: слишком стар. В светских кругах многие впечатлены победами Баэля, и поговаривают, что в этот раз титул тоже лучше отдать молодому музыканту.

– Молодому музыканту, значит…

Я стал перебирать в уме имена исполнителей, подходящих для этой роли, как вдруг поймал на себе взгляд Тристана. В его глазах плавали искорки веселья.

– Не пойму, почему ты так смотришь?

– Не знал, что ты так туго соображаешь, дружище. Ведь следующим финалистом можешь стать ты.

Я резко вскочил из-за стола.

– Не говори глупостей! Победа такого никчемного музыканта, как я, ударит по престижу конкурса.

– Никчемного? Многие в Эдене хвалят твой талант. Музыканты выстраиваются в очередь, чтобы предложить тебе сыграть дуэтом.

– Это ничего не значит… – Я сцепил руки в замок, опустив взгляд. – Видимо, после отъезда Баэля в Эдене не осталось больше талантов, раз все говорят обо мне – посредственном музыканте.

– Прекрати принижать себя, Коя. Ты ведь и сам хочешь участвовать. Разве нет?

Я задумался.

– Пожалуй, это станет неплохим опытом, и многие смогут услышать мою музыку. Но я точно не хочу быть следующим де Моцерто.

– Дружище, тебе стоит прислушаться к своей матушке и поверить в себя. Ты понимаешь, что именно неуверенность не дает тебе приблизиться к Баэлю?

Слова Тристана ранили сильнее, чем я думал. Но, похоже, он понял, что перегнул палку, и резко сменил тему.

– Ты слышал, что в Канон-холле пройдет масштабный аукцион? Будешь участвовать?

– Аукцион? В Канон-холле?

– Поговаривают, что на торги выставят самые уникальные музыкальные инструменты, созданные Джеем Каноном. Со всей страны съедутся богачи.

– Аукцион…

Уже долгое время я мечтал о новом фортепиано. То, на котором я играл сейчас, было совсем старым, его купили мне еще в детстве.

– Я бы с удовольствием, но, боюсь, матушка не даст мне денег. Она настаивает, чтобы я бросил играть.

– Похоже, ты совсем забыл, что у тебя два родителя.

А я ведь даже не вспомнил про отца. Последний раз мы с ним виделись больше года назад.

Семья Морфе из поколения в поколение отвечала за финансы королевства Анакс, расположенного по соседству с Эденом. Мой отец управлял всеми делами казны, через которую каждый день проходили миллиарды пер. Туда же он пристроил и моих старших братьев. Работа занимала все его время и мысли, поэтому такая тривиальная вещь, как семья, его мало интересовала.

Король платил щедро, но ходили слухи, что большую часть доходов моего отца составляли взятки. Именно поэтому род де Морфе считался самым состоятельным в Эдене.

«Отец…» – написал я и в сомнениях отложил перо. Что дальше? Мы с отцом никогда даже толком не разговаривали. Я мучился несколько часов, но все же изложил свои мысли на бумаге. Содержание написанного сводилось к одной фразе: «Мне нужны деньги».