Лекарство от смерти
Нечто незримое ложится в твою руку. Оно с тобой, пока ты этого хочешь. Оно исчезает, когда ты перестаешь в нем нуждаться. Ты учишься отпускать и звать его. Совсем недолго учишься. Это так просто… такое ощущение, что этот нож всегда у тебя был. Просто ты позабыл об этом… а теперь вспомнил.
Происходящее с тобой кажется столь простым и естественным, что это даже странно. Это больше похоже на сон, чем на обучение магии.
– А она… эта магия… она снаружи тоже будет работать? – недоверчиво спрашиваешь ты.
– А какой бы в ней иначе был смысл? – удивляется твой учитель.
Ты учишься делать заготовки для рун. Из дерева. Из камня. Из воды и воздуха. Из воздуха получается лучше всего. А вот огонь…
– Огонь – один из самых трудных материалов, – говорит учитель. – Сильнее огня лишь пустота и мысль.
Ты обжигаешь пальцы, но все же тебе удается кое-как слепить огненную заготовку для руны.
– Не торопись, – говорит учитель. – Одного знания мало. Требуется еще и практика. Через год-другой…
Ты соглашаешься и лепишь еще одну огненную заготовку.
Учитель качает головой, но не запрещает. Вместо этого он объясняет наконец, как действует рунная магия.
– Нужно увидеть руну того, на что ты собираешься воздействовать, а потом вырезать ее же, но с теми изменениями, которые ты желаешь произвести.
– То есть, если я захочу, допустим, чтоб листья этого дерева стали синими… – ты наугад тычешь в первое попавшееся дерево.
– Ты должен увидеть это дерево как руну, – кивает учитель. – Потом на заготовке рунным ножом вырезать эту же руну, изменив те части рунной вязи, которые отвечают за цвет листвы. Причем изменить нужным тебе образом, чтоб получился именно синий цвет требуемого тебе оттенка.
– А как это сделать? – спрашиваешь ты. – Как я могу заранее знать, что именно потребуется менять?
– На этот вопрос я не знаю ответа, – качает головой учитель. – Я могу тебе только показать.
И показывает. Долго. До тех пор, пока ты не начинаешь принимать правильные решения всякий раз, как только это от тебя требуется. Принимать, не думая. Потому что думать тут все равно не над чем. Что ж, теперь ты понимаешь, почему учитель не стал объяснять, почему не смог объяснить тебе… просто это знание не желает укладываться в слова. Какие уж тут объяснения… Ты просто делаешь.
* * *– Ну вот и все… – говорит учитель. – Осталось так мало… руна беременной женщины – двойная. Или тройная. Или… сам понимаешь. Это просто информация, не советую с ней что-нибудь делать. Так. Дальше. Все, что находится в развитии, может иметь нечеткие формы. Мыслитель или поэт могут тоже иметь двойную руну или даже быть скопищем разнообразнейших рун. На это можно лишь смотреть, пытаться что-то менять… грешно и запретно. Никогда не пытайся лечить при помощи этой магии. Это дело слишком сложное, я и сам не умею, так что ничего не могу тебе посоветовать. Делай руны из воздуха, это самое простое для начала. Кстати, если вдруг окажется, что слепленная руна не нужна, проще всего избавиться именно от воздушной. Достаточно растереть ее между пальцами. Хуже всего с пустотой и мыслью. Будь особо осторожен с этими рунами. Их очень трудно уничтожить, и они всегда находят цель. Что еще? Мне всегда хотелось освоить руны чувств, но так и не сложилось. Я слышал, что они еще мощнее, чем пустота и мысль, но так и не решился попробовать. Подумай над этим, вдруг у тебя когда-нибудь выйдет?
У тебя тысяча вопросов, и это только для начала, но учитель со смехом качает головой.
– Нет уж. Мне пора, тебе – тоже. А все вопросы – потом.
– Когда – потом? – с ужасом спрашиваешь ты, осознавая, что означает это его «пора»…
– Вот когда жизнь свою проживешь, ученику знания передашь, умрешь… тогда и спросишь, – отвечает он.
– А мы… встретимся?
– Если очень захочешь – встретимся, – отвечает он. – А теперь смотри на меня внимательно. Твоя задача – увидеть меня как руну.
Ты смотришь… смотришь… смотришь… ты видишь потрясающие своим изяществом формы, перетекающие, движущиеся, танцующие… в них и впрямь есть что-то птичье, но ты забыл, забыл его спросить, почему это так… а теперь не спросишь, потому что руна меняется, оплывает как свеча, живое перестает быть живым, а у мертвого тела совсем другая руна… и быть этой руне недолго, она рассыпается золотистыми искрами, стирается под наплывом внешнего мира, ведь то пространство в котором вы находились, в каком-то смысле тоже было телом, душой, памятью и жизнью учителя… оно уходит вслед за ним, а ты остаешься… Алайшер… Алайшер… Алайшер…
Учителя больше нет.
А тебе… тебе остается невероятное чудо. Ты жив, молод, у тебя все впереди. И ты владеешь магией. Пусть не такой, на какую надеялся, но все же… А если подумать, ты единственный в мире владеешь этой магией. И тебе не нужно глотать ядовитые эликсиры, чтоб получить доступ к Силе. Твоя сила совсем в другом.
Чудесный мир учителя наконец исчезает. Тебя приветствует твой собственный. Когда-то он обошелся с тобой не слишком ласково. Впрочем, ты и сам был во многом виноват.
Теперь… кто знает, что будет теперь?
Но у тебя достаточно сил, чтоб это выяснить.
Живи!
* * *Он возникает в том же месте и в то же самое время. Он вроде бы даже успевает заметить силуэты двух стариков. Двух стариков, одним из которых когда-то был сам. Мгновение и вечность тому назад… Так недавно. Так бесконечно давно…
Старики мелькнули и исчезли. Что ж, один из них больше не появится никогда, а другой… другого тоже нет больше. Просто потому, что он теперь не старик. Он молод, силен, владеет просто невероятным знанием и помнит все, что с ним случалось в его прежней жизни. Его опыт никуда не делся. Вот только прежних ошибок он вправе не повторять. Новых с него будет вполне достаточно. Невероятная судьба подарила ему второй шанс. Так не бывает, но… так иногда случается.
Теперь у него другая жизнь. Другое тело. Все другое.
Нет. Не все.
Все та же городская стена, солоноватый свет осенней луны и спящий под одеялом ленивого собачьего лая город. Да. Место то же самое, хоть и выглядит теперь слегка по-другому. Резче и черней стали тени. Их благородный бархат сменился блеском шелка, обтягивающего тугие бедра танцовщицы. Давно он не видел таких оттенков черного… Но это потому, что и он теперь другой. Его молодое тело расправляет плечи, зоркие глаза с вызовом вглядываются в окружающий мрак. У этого тела множество желаний, о которых он уже позабыл. Оно еще не знает, как больно порой за них наказывают. Не так легко будет с ним справиться. Удержать его от всех тех безумных глупостей, которые оно намерено совершить. Остается надеяться, что оно хоть некоторые доводы посчитает разумными. Не зря же он прожил столь долгую, полную глупейших ошибок жизнь. Кажется, он совершил их все, сколько их есть… или даже чуточку больше. Нет уж, повторять все это еще раз он не намерен.
Он осматривается еще раз. Да. То же самое место. Место, в котором не прошло ни мгновения, пока они были там… Что ж, учитель и в этом оказался прав!
Маги появились внезапно.
Кожу обожгло колким холодом парализующего заклятья.
Ну да, учителя ведь преследовали. Он бежал, они догоняли. Вот и догнали… Дурак! Как же он раньше-то не подумал? Один, два, три… пятеро магов. Что называется – влип. Впрочем… какой с него спрос? Ищут-то не его. Того, кого ищут, уже не найти, даже если очень захочется, а он…
– Ты кто таков?
Ух, какой недовольный голос! Ну еще бы! С чего ему быть довольным? Он-то уж надеялся, что нашел мага из другого мира, за поимку которого его наверняка наградят. А тут вместо мага – какой-то мальчишка в лохмотьях с чужого плеча. Бродяжка. Такая досада! Сохранить душевное равновесие и остаться довольным просто невозможно. Никаких магических сил не хватает. Остается надеяться, что его недовольство не выразится каким-нибудь смертельным или калечащим заклятьем.
– Кто таков, я спрашиваю?
Лучше всего притвориться смертельно испуганным. Правда, парализующее заклятье не очень-то этому способствует. Дрожать от ужаса оно, увы, не дает. К счастью, на лицевые мышцы это заклятье не распространяется. Все испуганные и жалостливые рожи мира в твоем распоряжении, бродяжка! Бойся! Бойся как следует!
Э! Да ему ведь и впрямь страшно! Это прежнее тело, усталое тело старика уже ничего не хотело и ничего не боялось, а это просто-таки трепещет от ужаса! Вот с рожами куда хуже, кажется, ты еще не умеешь их корчить. Ну да! В том возрасте тебе не часто приходилось бояться! А уж выставлять свой страх и свою немощь напоказ… Вот беда, боишься-то ведь на самом деле, еще как боишься, а этим почти ничего не видно. Остается надеяться, что твои глаза в полной мере выражают ужас, остается надеяться, что они заметят, а заметив – поверят.
– Кто таков, что здесь делаешь?
Другой голос. Куда более спокойный. Этот маг, вероятно, – старший. Ему гневаться не положено, он за всю погоню отвечает. Ему думать надо.
– Старика видел? – спрашивает он.
Ну вот и не надо ничего придумывать, даже врать не надо.
– Видел! Страшный такой… – Голос дрожит ничуть не наигранно.
– Куда он делся?
– Туда побежал… вроде бы… я не помню точно… я так испугался, что спрятался… а он исчез…
Да. Отвечать нужно именно так. Сбивчиво и нечетко. Если указать им какое-то одно направление, они сразу почуют, что там ничего нет, а вот если расширить круг их поиска… И, кроме того, с какой стати напуганный мальчишка должен точно знать, куда именно скрылся тот, кто его напугал? У него было занятие поважнее – ноги уносить!
– Туда, говоришь? – Маг посмотрел так пронзительно, что кости заныли. – Не врешь? – ледяным голосом добавил он.
– Нет, господин маг… зачем мне врать? – Получается так жалобно, что аж сердце радуется. Не хуже, чем когда в той, прошлой, жизни стенал и жаловался в бродячем кукольном театре за несчастных влюбленных кукол. Публика рыдала. И кормила. И наливала. И даже иногда платила…
– А вдруг ты его… спрятал? – Последнее слово будто кинжал в печень. Похоже, господин маг поднаторел в таких вот допросах. Но и мы ведь не первый день на свете живем. Господину магу и невдомек, что мы его малость постарше будем.
– Спрятал? Такого страшного?! – Голос выдает испуг. Что ж, тебе и не требуется его скрывать. Когда нищего бродяжку хватает за шиворот великий маг, ясно же, что бродяжка должен испытывать. Он даже того старика вон как перетрусил, а уж такого великого господина мага…
– Если ты врешь, то превратишься в жабу, пупырчатую… противную такую, – с угрозой сообщает маг.
– Не вру я, не вру! – уже рыдает злополучный бродяжка – так рыдает, что аж губы от ужаса трясутся. – Боги свидетели – не вру!
– Такие, как ты, бродяжки в Богов не верят, – внезапно вступает другой маг. – Клянись Хозяином Подворотен, что не врешь!
«Ах ты, зараза! Вот с кем бы мне не хотелось связываться, так это с Хозяином Подворотен! Да еще и клясться его именем. Ну да что уж поделать? Гад ты все-таки, господин маг! И откуда знаешь? Сам небось из городских босяков, да? Стал магом и думаешь, что уже ничего не страшно? Что можно других обижать? И выдавать чужие тайны? Ну погоди, Хозяин Подворотен до тебя еще доберется! Он и не такими ужинал…»
– Клянусь, – шепчет икающий от ужаса мальчишка, размазывая по лицу слезы. – Чем хотите клянусь – не вру! Старик пошел – туда… наверное… я не помню точно… я не смотрел… очень страшно было…
Если бы не парализующее заклятье, он бы уже валялся в ногах у этих чудовищ. Ах, если бы он обошел стороной это страшное место, если бы он никогда не видел того старика! Ах, зачем он и вообще на свет родился, сирота бесприютная? Все-то его, несчастненького, обижают!
– Так почему ж ты отсюда не сбежал, если так того старика испугался? – вновь спрашивает главный маг. Или не главный? Может, просто самый разговорчивый?
– Так я и бежал, господин маг, а тут вы… – хныкает бродяжка. – От вас разве сбежишь?
– От нас – никогда, – ухмыляется другой маг, и главный недовольно косится в его сторону. Он бы много чего, наверное, сказал сейчас своему подчиненному, но не при мальчишке же!
– Ладно, – кивает главный маг. – Хорошо. Мы тебе верим. Теперь… вот что… если ты этого старика еще где-нибудь когда-нибудь увидишь… со всех ног дуй в городскую гильдию магов. Расскажешь о старике – получишь награду. А чтоб они тебя сразу узнали… дай-ка свою правую ладонь! Не бойся, это не больно…
Невидимый захват разжимается, отпуская тело. Дрожащая ладошка тянется к магу, сложенная, словно для подаяния. Брезгливо поморщившись, маг делает изящное движение пальцами. С них срывается крохотная искорка, срывается и падает на подставленную ладошку. Мальчишка вздрагивает, смотрит на свою руку испуганно, точно ожидая, что она вот-вот скрутит кукиш, превратится в какое-нибудь чудовище или попросту как следует заедет в глаз.
– Просто покажешь в гильдии свою ладонь, и тебя обязательно выслушают, – говорит главный маг. – Да не трясись так, ничего с твоей рукой не сделалось, я просто оставил на ней метку, которую сможет прочитать любой другой маг, чтоб тебя по ней сразу узнали.
– Метку? – трепеща переспрашивает мальчишка. – А мне теперь как? Мне ею вообще ничего делать нельзя?
– Можно, – вновь морщится главный из магов. – Можешь ею пользоваться, как и раньше. Так, словно с ней и вовсе ничего не случилось.
– А метка… она не сотрется?
– Нет, – раздраженно бурчит маг.
– Она не ядовита? – жалобно вопрошает мальчишка. – А мыть эту руку теперь можно?
– Заткнись, – еще раздраженнее откликается маг. – Я же говорю, ничего тебе от этой метки не сделается. Можешь ее мыть, брить, в ухе ковыряться… Главное – запомни: увидишь старика, моментом дуй в гильдию!
– Все могло быть куда хуже, тебя могли превратить в жабу, – вновь ухмыляется кто-то из его подчиненных.
Мальчишка по-прежнему недоверчиво поглядывает на свою руку, но самих магов почти что уже и не боится. Раз ему дали распоряжение, значит, он нужен. А раз нужен, значит, его не будут убивать. И превращать в жабу не будут. Жаба не сможет прибежать в гильдию, даже если увидит того старика, жаба не сможет показать правую руку, разве что громко квакнуть…
– Да, господин маг, – отвечает мальчишка. – Я все так и сделаю, как вы сказали…
И кланяется. Низко-низко.
– Что-то руки у тебя для попрошайки больно чистые, – задумчиво бормочет главный маг, отворачиваясь.
Крылатые кони магов спускаются из ночной темноты. Маги вскакивают в седла и почти тут же исчезают, растворяются в блестящей от лунного света темноте… темноте, похожей на шелк, обтягивающий тугие бедра танцовщицы. Танцовщица задорно вертит бедрами, а ты утираешь слезы. Ночная тьма впитывает твой страх без остатка. Едва слышно шумит теплая осень…
Что ж, до утра придется переждать, а там… а там нужно постараться как-то устроиться в этой жизни, и уж на сей раз прожить ее как следует. Третьего раза тебе никто не предоставит. Уж таких-то чудес точно не бывает!
Юркая тень скользит знакомыми подворотнями, на бегу соображая, что появилась и еще одна опасность, о которой старик давным-давно позабыл.
«Что ты здесь делаешь? – посверкивая ножом, говорит эта опасность чужакам, внезапно выныривая из подворотни. – Откуда ты? Из какой шайки? Почему на нашей территории? Подаяния просишь? Ты?! Здоровенный деревенский бычок? Подаяние, да? И много подают? А ведомо ли тебе, что тех, кто мне врет, я убиваю? Да-да, вот этим самым ножиком, ты правильно смотришь…»
У нищей, бесприютной, одинокой старости, оказывается, есть свои преимущества. То, что ты никому не нужен, означает также и то, что ты не нужен действительно никому. Нечего с тебя взять. А вот если ты молод… ты просто не можешь безнаказанно слоняться по эдаким трущобам и не принадлежать при этом ни к одной шайке. Ведь если ты не свой, значит, чужой. Чужак, явившийся невесть с какими целями. А с ними разговор, как правило, короткий.
Кертелин крался, сливаясь с тенями, стенами и заборами. Кертелин боялся.
Огромная танцовщица-ночь насмешливо вертела бедрами, то и дело обдавая его жаром, своего могучего тела. Ей непонятны были его нелепые страхи. Ну – зарежут. Ну – кровь. Красное отлично смотрится на черном шелке…
«Неужто ты не хочешь украсить меня собой?»
«Прости, красавица…»
«Твоя кровь на ярком блеске моих одежд…»
«Прости, красавица… я только начал этот танец… глупо ставить точку в самом начале, не успев сделать и десяти движений…»
«А жаль… мне бы пошла красная лента…»
«Прости, красавица…»
Кертелин шел тихо, придерживая дыхание, осматриваясь на каждом шагу. Поражаясь несметным возможностям своего нового тела. Оказывается, можно не задыхаться и не спотыкаться тоже можно, оказывается, можно красться так тихо, что тебя даже крысы не слышат… по крайней мере – некоторые. Оказывается, подтянуться и незаметно перемахнуть забор – это легко. И слиться с тенью и переждать, пока пройдут. И укутаться сумраком нависающей стены. И никакой магии! Ничего из того, что ему преподал его загадочный учитель. Впрочем, его магия тут была бы не слишком хорошим подспорьем. Но магия и не нужна. Тело летит, тело танцует, тело сливается с ветром, тело обнимает танцующую ночь, силясь поспеть за ее обманчиво медленным кружением… Нужно только придерживать себя, чтобы не закружить с ночью в едином танце, ведь ночи нечего бояться, тогда как тебе…
Впрочем, телу нравится все, в том числе и этот страх. Оно испытывает удовольствие от возможности так бояться. Бояться истошно, до дрожи напрягая каждую жилочку, словно бы потягиваясь и распрямляясь, словно бы проверяя свою способность без остатка отдаваться чему-то кошмарному, чтоб в следующий миг с воплем ужаса броситься прочь.
Кертелин вынырнул из последней подворотни и вздохнул с облегчением. Эти широкие улицы ни одна шайка уже не контролирует. Потому что не может. Потому что отсюда начинаются богатые кварталы. Потому что преступления здесь если и совершаются, то за высокими стенами огромных домов, а не на широких светлых улицах.
А шайки… Сюда они порой наведываются что-нибудь украсть. Впрочем, занимаются этим немногие. Самые глупые… или самые отчаянные, это как посмотреть. Эти улицы контролируются бдительной городской стражей, а ведь любому ведомо, что даже самый длинный нож – неубедительный аргумент против меча и алебарды. А если учесть, что городскую стражу почти что всю нанимают из отставных пограничных стражей, а те и голыми руками с любым мечом управиться способны…
Нет, на этих улицах Кертелин ничего не боялся. Разве только того, что его стражники задержат. Ну и пусть их задерживают, не убьют же! А в городской тюрьме и переночевать можно. Сочинить за ночь какую жалостливую историю, получить пару оплеух с утра пораньше и вновь стать вольным как ветер.
«Если поймают, попрошусь, чтоб оставили при тюрьме или при страже работать, – подумал он. – Сочиню историю пожалостнее и попрошусь. Если повезет – примут, работу дадут, а там – посмотрим».
Но улицы, как назло, будто вымерли.
Ну хоть бы один какой завалящий стражник попался!
Пройдя пару кварталов, Кертелин решительно свернул к сияющему всеми огнями трактиру.
Трактир господина Вагрита – один из лучших трактиров города – закрывался поздно, а если клиенты попадались выгодные, мог не закрываться и до утра.
– Пойду, хоть здесь попрошу какую работу, – сам себе сказал Кертелин. – Вдруг повезет? А нет – так хоть накормят, говорят, там хозяин добрый…
Он сказал все это, и темнота промолчала в ответ. А он шагнул к трактиру. В этот миг он почти не думал о своем таинственном учителе, о том невероятном ремесле, что ему досталось, равно как и о своей второй молодости, к которой он почти успел привыкнуть. Молодость ко всему легко привыкает. Это пожилым трудно смириться с переменами, принять как должное, что отныне все встало с ног на голову, а все прочие, вместо того чтоб сделать как было, как правильно, велят считать голову ногами, а ноги – головой. Молодости наплевать, где голова, где ноги, ей просто нравится новое.
* * *На голове известного всему городу трактирщика, господина Вагрита, белела свежая повязка.
– Извини, парень, – развел руками он. – Рад бы, но… у меня со вчерашнего дня – правило: чужих на работу не брать!
– Правило? Со вчерашнего дня? – Кертелин жалобно посмотрел на трактирщика.
– Вот именно, – вздохнул тот и зачем-то потрогал перевязанную голову. – Со вчерашнего. Потому что вчера я как раз – взял.
Он вздохнул и с укоризной посмотрел на юношу.
– Взял такого же, как ты, парнишку, – продолжил он. – Старательного, аккуратного… А он… ночью, когда все уснули, оглушил и связал сторожа. А потом открыл ворота и впустил разбойников. Хорошо – стража поблизости оказалась, не то даже не знаю, чем бы все кончилось.
Хозяин трактира еще раз потрогал перебинтованную голову и вновь вздохнул:
– Откуда мне знать, кто ты таков, парень? Ну, вот… сам рассуди, по совести…
Что ж, по крайней мере это было честно. Понурившись, Кертелин повернулся к выходу.
– Погоди, – остановил его голос хозяина. – Если я тебя на работу не беру, это ж еще не значит, что я тебя голодным на улицу выставлю? Что ж, я – сволочь какая?! Идем!
Так Кертелин оказался на лавке, в углу, рядом с кухней. На стол перед ним бойкая служаночка поставила тарелку дымящейся похлебки, порцию жаркого и кружку слабенького вина. Поставила, развернулась и горделиво, будто королевна, направилась прочь. Она была… ему аж кровь в лицо бросилась… он аж задохнулся, единожды на нее поглядев. Да-а-а… от таких переживаний он уже отвык. Подумать только – девушка! Последние годы его интересовали лишь те девушки, которые швыряли ему монетку-другую в подставленную шляпу. А теперь… молодость берет свое. Впрочем, служанка даже не посмотрела на юношу. Наблюдая за ее стремительными передвижениями по трактиру, за тем, какие люди пытаются за ней ухаживать, Кертелин мог только вздохнуть. В таких лохмотьях… без денег… без каких-либо планов на завтрашний день… заинтересовать такую девушку… хотя бы на одну ночь…
«Интересно, кому из этих она сегодня достанется? – с завистью подумал Кертелин – Хорошо бы, чтоб никому!»
«Мне всего пятнадцать! У меня все впереди! – напомнил он сам себе. – И вообще, с чего это я такой вдруг завидущий? Почему это, если мне не может сейчас повезти, то и никому не должно?!»
Он с тревогой посмотрел на собственные молодые руки. Они показались ему отвратительными.
«Неужто я и тогда был такой завистливый?» – с тревогой подумал в нем тот, кто так и остался стариком.
«Эй, я просто хочу эту девушку, а она достанется кому-то другому. Мне просто обидно, вот и все. Что тут такого?» – возразил молодой.
«А ты сам не понимаешь?! – возмутился старик. – Почему ты себя лучше всех считаешь?»
«Вовсе я так не считаю! При чем тут все? Да ты только посмотри на этих! На того… или на вон того? А эта… нашла кому улыбаться! Да чем он лучше меня? Неужто тем, что у него кафтан золотыми нитями расшит?!» – с досадой выпалил молодой.
«А чем он хуже тебя? – возразил старик. – Неужто тем, что у него кафтан золотыми нитями расшит?! У него – да, а у тебя – нет? Что такого плохого ты о нем знаешь? Почему ты его, впервые встретив, сразу мерзавцем считаешь?»
«Да не считаю я никого мерзавцем!»
«А раз не считаешь, тогда почему это она не должна никому достаться, раз ты ей не приглянулся?»
«А может, ей никто не нравится?!»
«Может. Вот только это не твое дело! Это уж она сама решит, кто ей нравится, а кто – нет. Вот ты, например, – не нравишься. И, думается, я знаю – почему».
«Потому что я беден и плохо одет?»
«Нет».
«Потому что слишком молод?»
«Опять нет».
«Некрасив?»
«Девушки хорошо чувствуют, кто есть кто, – вздохнул старик. – Она чувствует твою глупость, твою зависть, твою мелочность… и то, что в глубине души ты считаешь себя лучше других, – тоже».
Молодой вздохнул и ничего не ответил.
«Ешь лучше суп!» – наставительно изрек старик.
«Вот уж не думал, что мне опять придется со всем этим возиться!» – добавил он немного погодя.
«Твое высокомерное смирение она тоже чувствует», – тотчас поддел его молодой.
«Откуда у нищего высокомерие! – фыркнул старик. – Ты меня с собой не путаешь?»
«Это ты все путаешь, – отозвался молодой. – Я сказал не «высокомерие», а «высокомерное смирение».
«Да, это – по моей части, – вздохнул старик. – Похоже, мы с тобой просто кладезь пороков и дурных наклонностей… вот нас девушки и не любят»…
«Признаю, я вел себя недостойно! – доев суп, честно признал юноша. – Но… это не нарочно вышло. Просто меня слишком долго не было…»
«Боюсь, я вел себя не лучше. С тобой – не лучше, – ответно вздохнул старик. – Но у меня тоже есть оправдание. Я слишком долго был. Это страшно портит характер».
* * *– Я вижу, вам отказали, юноша?