Бастард де Молеон
Дон Фадрике помрачнел от обиды. Мавр стоял рядом; рука великого магистра лежала на рукояти кинжала; мгновенное решение, молниеносный удар – и он отомстит этому насмешливому и наглому рабу.
«Нельзя, – сдержал он себя. – Величие короля лежит и на тех людях, что его окружают: не будем же посягать на величие короля».
Он хладнокровно открыл дверь в свои покои и сделал псу знак идти за ним. Пес послушался.
– Жди меня, Алан, – приказал он.
Пес улегся на львиную шкуру. Великий магистр закрыл дверь. И тут до него донесся голос:
– Брат мой! Ну где же брат мой?
Дон Фадрике узнал голос короля и пошел на него.
Дон Педро, вышедший из ванной и еще бледный после бессонной ночи, сдерживая клокочущий в нем гнев, устремил суровый взгляд на молодого человека, который преклонил перед ним колено.
– Вот и я, мой король и брат мой, – сказал дон Фадрике. – Вы призвали меня, и я перед вами. Я приехал немедленно, чтобы видеть вас и пожелать вам всяческого благополучия.
– Неужели это возможно, великий магистр, и я не должен удивляться тому, что ваши речи полностью расходятся с вашими действиями? – спросил король. – Как, объясните, может быть, что вы желаете мне всяческого блага и сговариваетесь с моими врагами?
– Сеньор, я не понимаю вас, – ответил дон Фадрике, поднимаясь с пола, ибо с того мгновения, как ему предъявили обвинение, он больше ни секунды не хотел оставаться на коленях. – Неужели эти слова адресованы мне?
– Да, вам, великому магистру ордена Святого Иакова.
– Значит, государь, вы считаете меня предателем?
– Почему бы и нет? Вы и есть предатель, – ответил дон Педро.
Молодой человек побледнел, но не утратил самообладания.
– Почему вы обвиняете меня, мой король? – спросил он тоном безграничной кротости. – Я никогда не оскорблял вас, по крайней мере преднамеренно. Совсем наоборот, во многих боях, особенно в войне с маврами, вашими сегодняшними друзьями, я умело владел мечом, который был слишком тяжел для моей еще неокрепшей руки.
– Да, мавры – мои друзья! – вскричал дон Педро. – Мне пришлось выбирать себе друзей среди мавров, потому что в моей семье я нашел только врагов!
По мере того как упреки короля становились все несправедливее и оскорбительнее, дон Фадрике чувствовал в себе все больше гордости и бесстрашия.
– Если вы говорите о моем брате Энрике, – возразил он, – мне нечего вам ответить, меня это не касается. Мой брат Энрике поднял мятеж против вас, мой брат Энрике неправ, потому что вы наш законный сеньор и по возрасту, и по рождению. Мой брат Энрике хочет стать королем Кастилии; верно говорят, что честолюбие затмевает разум. Я же не честолюбив и не претендую ни на что. Я великий магистр ордена Святого Иакова: если вам известен более достойный человек, я готов уступить ему эту должность. Дон Педро молчал.
– Я отвоевал Коимбру у мавров и сижу там как в моем владении. Никто не имеет права на мой город. Хотите, мой брат, я отдам вам Коимбру, это хороший порт.
Дон Педро и на сей раз промолчал.
– У меня есть небольшая армия, – продолжал дон Фадрике, – но я набрал ее с вашего позволения. Хотите, я отдам вам моих солдат, чтобы они сражались против ваших врагов.
Дон Педро продолжал хранить молчание.
– В моих руках лишь собственность, что принадлежит моей матери Элеоноре де Гусман, и богатства, которые я отнял у мавров. Брат мой, хотите я отдам вам свои деньги?
– Мне не нужны ни твоя должность, ни твой город, ни твои солдаты, ни твое богатство! – вспылил дон Педро, не в силах больше сдерживаться, видя спокойствие молодого человека. – Мне нужна твоя голова.
– Моя жизнь, как и все, что я имею, принадлежит вам, мой король, и я не намерен держаться ни за нее, ни за свои богатства. Но зачем вам моя голова, если мое сердце невинно?
– Невинно?! – закричал дон Педро. – А тебе известна француженка по имени Бланка Бурбонская?[72]
– Я знаю француженку, которую зовут Бланкой Бурбонской, и почитаю ее как мою королеву и мою сестру.
– Прекрасно! Так вот, я хотел тебе сказать, что та, которую ты считаешь твоей королевой и твоей сестрой, – враг твоего брата и твоего короля.
– Сир, если вы называете врагом человека, которого вы оскорбили и который хранит в сердце воспоминание об этом оскорблении, – возразил великий магистр, – то особа, о коей вы говорите, может быть, и является вашим врагом. Но, право слово, это все равно, как если бы вы считали своим врагом раненную вашей стрелой газель, что убегает от вас.
– Я называю моим врагом всякого, кто восстанавливает против меня мои города, а эта женщина подняла против меня Толедо. Я называю моим врагом всякого, кто вооружает моих братьев против меня, а эта женщина вооружила против меня моего брата, но не Энрике – честолюбца, как ты его сейчас назвал, а моего брата дона Фадрике, лицемера и кровосмесителя.
– Брат мой, клянусь вам…
– Не клянись, ты нарушишь клятву.
– Брат мой…
– А это тебе известно? – спросил дон Педро, доставая из охотничьей сумки Фернана письмо великого магистра.
Увидев это письмо, подтверждавшее, что Фернан был убит, это попавшее в руки короля доказательство его любви, великий магистр почувствовал, как его оставляют последние силы. Он преклонил колено перед доном Педро и стоял так некоторое время, склонив голову под тяжестью несчастий, которые он предвидел. Шепот пробежал по группе изумленных придворных, находившихся на другом конце галереи; Фадрике, на коленях перед братом, явно умолял о чем-то своего короля; если он упрашивал короля – значит, он виновен; придворные даже помыслить не могли, что дон Фадрике мог бы просить за другого человека.
– Сеньор, призываю в свидетели Бога, – сказал дон Фадрике, – что я не виновен в том, в чем вы обвиняете меня.
– Скоро ты сам скажешь Богу об этом, – ответил король, – потому что я тебе не верю.
– Моя смерть смоет пятно позора, – сказал великий магистр. – И тогда выяснится, что я не замешан в преступлении.
– Не замешан?! – взревел дон Педро. – Ну а что ты на это скажешь?
И в порыве ярости король наотмашь ударил по лицу брата письмом, которое дон Фадрике написал Бланке Бурбонской.
– Хорошо, – отпрянул назад дон Фадрике. – Убейте меня, но не оскорбляйте! Мне давно известно, что мужчины превращаются в трусов, живя в окружении льстецов и рабов!.. Ты трус, король! Ведь ты посмел оскорбить пленника!
– Ко мне! – вскричал дон Педро. – Стража, ко мне! Взять его и казнить!
– Не спеши, – перебил его дон Фадрике, величественно вытянув руку и останавливая брата. – Твою ярость сдержит то, что я тебе скажу. Ты заподозрил невинную женщину и оскорбил короля Франции своим подозрением, но оскорбить Бога не в твоей власти. Поэтому перед тем, как ты казнишь меня, я хочу помолиться, мне нужен час для беседы с небесным Повелителем. Я ведь не мавр какой-нибудь!
Дон Педро почти обезумел от гнева. Однако он сдержался, потому что вокруг были люди.
– Ладно, даю тебе этот час, – сказал он. – Ступай!
Все свидетели этой сцены похолодели от ужаса. Глаза короля пылали, но и взгляд великого магистра метал молнии.
– Будь готов через час! – крикнул вслед ему дон Педро, когда дон Фадрике выходил из комнаты.
– Будь спокоен, для тебя я все равно умру слишком рано, ведь я невинен, – ответил молодой человек.
Целый час он провел в своей комнате наедине с Господом, и никто его не беспокоил; когда час прошел, а палачи так и не явились, он вышел на галерею и крикнул:
– Ты заставляешь меня ждать, дон Педро, час прошел. Вошли палачи.
– Какой смертью я должен умереть? – спросил дон Фадрике.
Один из палачей вытащил меч.
Фадрике внимательно осмотрел его, пальцем попробовал остроту лезвия.
– Возьмите мой, – предложил он, вынимая из ножен меч, – он острее. Солдат взял этот меч.
– Когда вы будете готовы, великий магистр? – осведомился он.
Великий магистр жестом попросил солдат подождать, подойдя к столу, написал несколько строк на пергаменте, свернул его и зажал в зубах.
– Что это за пергамент? – спросил солдат.
– Талисман, делающий меня неуязвимым, – ответил дон Фадрике. – Руби скорее, я не боюсь тебя.
Молодой граф, подняв свои длинные волосы на затылок, обнажил шею и, сложив руки, с улыбкой на губах опустился на колени.
– Ты веришь в силу талисмана? – тихо спросил другой солдат у державшего меч.
– Сейчас посмотрим, – ответил тот.
– Руби! – приказал Фадрике.
Меч блеснул в руках палача; лезвие сверкнуло как молния, и голова великого магистра, снесенная одним ударом, покатилась по полу.
И в эту самую секунду жуткий вой разнесся под сводами дворца.
Король, который подслушивал у двери, в испуге убежал. Палачи кинулись прочь из комнаты. На месте остались лишь лужа крови, отрубленная голова и пес, который, выбив дверь, лег рядом с бренными останками хозяина.
IX. Как к Бастарду де Молеону попала записка, за которой он приехал
На охваченный тревогой дворец опустились первые вечерние тени, серые и зловещие. Мрачный и встревоженный дон Педро укрылся во внутренних покоях, боясь оставаться по соседству с комнатой, где лежал труп брата. Сидящая рядом Мария Падилья плакала.
– Почему же вы плачете, сеньора? – вдруг ехидно спросил король. – Разве вы не добились того, чего страстно желали? Вы требовали от меня смерти вашего врага и теперь должны быть довольны – его нет!
– Государь, может быть, я в минуту женской гордыни, в порыве безумного гнева и пожелала этой смерти, но Бог простит меня за то, что подобное желание однажды закралось в мое сердце! – возразила Мария. – Я могу поклясться, что никогда не требовала этой смерти.
– Ха-ха-ха, все женщины одинаковы! – вскричал дон Педро. – Пылкие в желаниях, робкие в действиях, они всегда хотят всего, но не смеют ни на что решиться. Когда же находится человек, достаточно безумный, чтобы уступить их желаниям, они говорят, что даже не думали об этом.
– Государь, во имя Неба! Никогда не говорите мне, что ради меня вы пожертвовали братом! – умоляла Мария. – Эта смерть станет моей мукой в земной жизни и вечно будет терзать меня в жизни иной… Прошу вас, скажите правду, признайтесь, что принесли его в жертву ради своей поруганной чести. Я не хочу, вы слышите, не желаю, чтобы вы бросили меня, не сказав, что не я толкнула вас на убийство!..
– Я скажу все, что вы пожелаете, – холодно ответил король, поднявшись и идя навстречу Мотрилю, который вошел в комнату на правах министра и с уверенностью фаворита.
Мария отвела в сторону глаза, чтобы не видеть этого человека, которого возненавидела еще сильнее после казни великого магистра, хотя эта смерть была в ее интересах, и подошла к окну; пока король говорил с мавром, она смотрела на рыцаря в боевых доспехах, который, воспользовавшись беспорядком, вызванном в замке казнью великого магистра, въехал во двор: ни солдаты, ни часовые не удосужились поинтересоваться, к кому он направляется.
Это был Аженор, который приехал, откликнувшись на зов великого магистра; он искал глазами пурпурные портьеры – дон Фадрике сказал, что по ним можно найти его комнату, – и скрылся за углом.
Мария Падилья рассеянно следила за неизвестным рыцарем до тех пор, пока тот не исчез из виду. Тогда, отвернувшись от окна, она посмотрела на короля и Мотриля.
Король оживленно о чем-то говорил. По энергичным жестам было видно, что он отдавал страшные приказы. Донья Мария сразу все поняла; благодаря острому женскому чутью она догадалась, о ком идет речь.
Она подошла к дону Педро в тот момент, когда он подал мавру знак удалиться.
– Сеньор, два подобных приказа в один день вы не отдадите, – сказала она.
– Значит, вы все слышали? – побледнев, вскричал король.
– Нет, я догадалась. О государь! – упав перед королем на колени, воскликнула Мария. – Государь, я часто жаловалась вам на нее, часто настраивала вас против нее, но, молю вас, государь, не убивайте ее, ибо, убив ее, вы тоже будете говорить мне, как сказали по поводу казни дона Фадрике, что это я требовала у вас ее смерти.
– Мария, встаньте, – с мрачным видом сказал король, – и не просите, это бесполезно, все уже предрешено. Или не надо было начинать, или теперь надо кончать; смерть одного влечет смерть другой. Если бы я казнил лишь дона Фадрике, то на сей раз все подумали бы, что он поплатился не за преступление, а пал жертвой моей мести.
Донья Мария испуганно смотрела на короля, словно путник, в ужасе застывший у края пропасти.
– О Боже! – вздохнула она. – Все это падет на меня и моих детей. Люди станут говорить, будто я толкнула вас на это двойное убийство, но, Господь мой, вы все видите. Вы видите, – стенала она, простираясь у ног короля, – что я прошу его, умоляю не превращать эту женщину в призрак моего проклятия.
– Этого не будет, потому что я расскажу обо всем, о моем позоре и об их преступлении. Этого не будет, потому что я предъявлю письмо дона Фадрике его свояченице.
– Но вам никогда не найти испанца, который поднимет руку на свою королеву! – воскликнула донья Мария.
– Поэтому я и выбрал мавра, – невозмутимо ответил дон Педро. – К чему нужны мавры, если не заставлять их делать то, от чего отказываются испанцы?
– О, как я хотела уехать сегодня утром! – всхлипывала донья Падилья. – Зачем я осталась? Но до вечера еще есть время, позвольте мне покинуть дворец. Мой дом будет открыт для вас в любой час дня и ночи, вы будете приезжать ко мне.
– Поступайте как хотите, сеньора, – сказал дон Педро, перед которым, по странному капризу памяти, в эту секунду всплыл образ прекрасной, сладко спящей мавританки из домика в саду и служанок с большими опахалами, что охраняли ее сон. – Поступайте как вам угодно. Мне надоело вечно слышать от вас, что вы уезжаете, но не видеть вашего отъезда.
– Бог свидетель! – вскричала Мария. – Я ухожу отсюда, потому что не желала смерти дона Фадрике, и теперь напрасно вымаливаю жизнь для королевы Бланки.
И прежде чем дон Педро успел помешать ей уйти, Мария быстро распахнула дверь, вступив на порог. Но тут во дворце послышался сильный шум: отовсюду бежали люди, охваченные необъяснимым ужасом, раздавались крики, причину которых нельзя было угадать; казалось, над дворцом, простирая свои огромные крылья, парит безумие.
– Вы слышите? Слышите? – спросила Мария.
– Что происходит? – спросил дон Педро, подходя к ней. – И что все это значит? Отвечайте, Мотриль, – обратился он к побледневшему мавру, который, пристально вглядываясь во что-то, чего не мог видеть дон Педро, спокойно стоял на другом конце вестибюля, одной рукой сжимая рукоятку кинжала, а другой утирая пот, катившийся по лбу.
– О, ужас! Ужас! – слышалось со всех сторон.
Дон Педро нетерпеливо подался вперед, и глазам его предстало действительно чудовищное зрелище. На верхнюю площадку парадной лестницы вышел пес дона Фадрике, ощетинившийся, как лев, окровавленный и страшный; за длинные волосы он осторожно тянул по мраморному полу голову своего хозяина. Слуги и стражники бежали от него с криками, которые услышал дон Педро. Хотя дон Педро был человеком мужественным и хладнокровным, он тоже пытался убежать, но его ноги, как и у мавра, будто приросли к полу. Пес спускался вниз, оставляя за собой широкую кровавую полосу. Приблизившись к дону Педро и Мотрилю, он, словно признав в них убийц, опустил голову на пол и завыл так жалобно, что фаворитка упала в обморок, а король задрожал от страха, как если бы его коснулся крылом ангел смерти; потом пес снова подхватил свою драгоценную ношу и скрылся во дворе.
Еще один человек слышал вой пса и содрогался от ужаса; им был въехавший в алькасар рыцарь в боевых доспехах, которого видела донья Мария; будучи добрым христианином – правда, не менее суеверным, чем мавр, – он, услышав завывания пса, перекрестился, моля Господа избавить его от дурной встречи.
Но тут рыцаря испугали растерянные слуги, которые разбегались во все стороны, толкая и сбивая друг друга с ног. Не теряя достоинства, рыцарь, сжимая кинжал, стоял, прислонившись к платану, и смотрел, как проносятся мимо эти бледные призраки; наконец он заметил пса, а пес увидел его.
Пес шел прямо на него, ведомый тем чутьем, благодаря которому он безошибочно признал в рыцаре друга своего хозяина.
Аженор оцепенел от ужаса. Эта окровавленная голова, этот пес, похожий на волка, несущего добычу, эта толпа мертвенно-бледных слуг, что бежали, хрипло крича, – все казалось ему одним из тех кошмаров, которые мерещатся больным в лихорадке.
Пес приближался к рыцарю с какой-то горестной радостью и наконец положил к его ногам голову, покрытую пылью; потом задрал морду и завыл так уныло и душераздирающе, как не выл раньше. На мгновение похолодев от страха, Аженор подумал, что сейчас у него разорвется сердце; потом, поняв, что же произошло, он наклонился, расправил прекрасные волосы и увидел спокойные, кроткие, хотя и затянутые уже пеленой смерти, глаза друга. Рот его был как у живого, не искривился, и казалось, что на посиневших губах еще блуждает обычная улыбка дона Фадрике. Аженор опустился на колени, и крупные слезы покатились по его щекам.
Он хотел унести эту голову, чтобы воздать ей последние почести, и лишь тут заметил, что в зубах несчастного великого магистра зажат маленький пергаментный свиток; он разжал зубы кинжалом, развернул его и с жадностью прочел:
«Друг, нас не обманули роковые предчувствия: мой брат убивает меня. Сообщи об этом королеве Бланке, ей тоже грозит опасность. Ты хранишь мою тайну, помни обо мне».
– Да, сеньор мой, – прошептал рыцарь. – Верь мне, я свято исполню твою последнюю волю! Но как мне выбраться отсюда?.. Сам не пойму, как я сюда попал… Голова идет кругом, я ничего больше не соображаю, и рука дрожит так сильно, что кинжал, который я не могу вложить в ножны, сейчас упадет…
Рыцарь, действительно, встал с колен бледный, дрожащий, почти обезумевший и пошел прямо перед собой, натыкаясь на мраморные колонны и вытягивая вперед руки, словно пьяный, который боится разбить себе лоб. Наконец он оказался в великолепном саду, где росли апельсинные, гранатовые деревья и олеандры, а из порфировых чаш, будто водопады серебра, струились потоки воды. Он подбежал к одной из чаш, жадно напился, освежил лицо, окунув лоб в ледяную воду, и попытался сообразить, где он; взгляд его привлек слабый свет, пробивающийся сквозь деревья. Он побежал на этот свет; женщина в белом, склоненная над узорчатой оградой балкона, узнала его, громко вздохнула и прошептала его имя. Аженор поднял голову и увидел протянутые к нему руки.
– Аисса, Аисса, – вскричал он и бросился из сада к балкону мавританки. Девушка с выражением глубокой любви подала ему руки, потом вдруг в испуге отпрянула:
– О Аллах! Француз, ты ранен?
У Аженора руки были в крови; но вместо ответа и излишне долгого объяснения, он одной рукой взял девушку за локоть, а другой показал на пса, бредущего за ним. Увидев это жуткое зрелище, девушка громко вскрикнула; Мотриль, возвращавшийся к себе, услышал ее крик. Он приказал принести факелы; затем раздались шаги Мотриля и его слуг.
– Беги, – закричала девушка, – беги! Если он тебя убьет, я тоже умру: ведь я люблю тебя.
– Аисса, я люблю тебя! – воскликнул рыцарь. – Будь мне верна, и мы встретимся снова!
Потом, прижав девушку к сердцу и поцеловав в губы, он опустил забрало шлема, обнажил длинный меч и, спрыгнув с низкого балкона, бросился бежать, ломая ветки и топча цветы; вскоре он выбрался из сада, пересек двор, выбежал за ворота и, сильно удивившись, что никто даже не пытался его задержать, заметил вдалеке Мюзарона, который твердо сидел в седле, держа в поводу прекрасного черного коня, подаренного доном Фадрике Аженору.
Громкий хрип слышался за спиной рыцаря; Аженор обернулся и сразу понял, почему стражники не слишком рвались отрезать ему путь к отступлению. За ним бежал пес, который не хотел покидать единственного оставшегося у него друга. В это время Мотриль, испуганный криками, поспешил к Аиссе. Он застал бледную девушку у окна; Мотриль хотел ее расспросить, но первые его вопросы она встретила угрюмым молчанием. Наконец мавр понял, что случилось.
– Здесь кто-то был? Отвечайте, Аисса…
– Да, – сказала девушка. – Голова брата короля. Мотриль посмотрел на Аиссу более внимательно. На ее белом платье отпечаталась окровавленная ладонь.
– У тебя был француз! – вскричал взбешенный Мотриль. Аисса смерила его гордым взглядом и на сей раз не удостоила ответом.
X. Каким образом Бастард де Молеон проник в замок Медина-Сидония
Утром после того жуткого дня, когда первые лучи Солнца озарили вершины Сьерры-де-Арасена, Мотриль, закутанный в свободный белый плащ, прощался с королем доном Педро у подножия парадной лестницы алькасара.
– Я ручаюсь за моего слугу, – сказал мавр, – именно такой человек, государь, может отомстить за вас, у него твердая и быстрая рука. Впрочем, я прослежу за ним. Пока же прикажите разыскать этого француза, сообщника великого магистра, и, если схватите его, будьте безжалостны.
– Хорошо, – сказал дон Педро, – поезжай и возвращайся быстрее.
– Сеньор, для большей скорости моя дочь поедет верхом, а не в носилках, – ответил мавр.
– Почему ты не оставляешь ее в Севилье? – спросил король. – Разве у нее нет здесь дома, прислуги и дуэний?
– Сеньор, я не могу ее оставить. Необходимо, чтобы она повсюду была со мной. Это мое сокровище, и я берегу его.
– Ага, мавр, ты помнишь историю графа Хулиана и прекрасной Флоринды.[73]
– Я не должен ее забывать, – ответил Мотриль, – потому что именно благодаря ей мавры проникли в Испанию, и я, следовательно, обязан ей честью быть министром вашего величества.
– Но ты не говорил мне, что у тебя такая красавица-дочь, – заметил дон Педро.
– Это верно, дочь у меня очень красивая.
– Такая прекрасная, что ты молишься на нее, стоя перед ней на коленях, да?
Мавр притворился, будто его совсем смутили слова короля.
– На коленях?! – воскликнул мавр. – Кто сказал это вашему величеству…
– Никто, я сам видел, – ответил король. – Но она тебе не дочь.
– О, сеньор, надеюсь, вы не думаете, что она моя жена или любовница!
– Так кто же она?
– В свое время король об этом узнает. А пока я отправляюсь исполнять повеления вашего величества.
И, простившись с доном Педро, мавр ушел.
Девушка, закутанная в длинную белую накидку, которая позволяла видеть лишь ее большие черные глаза и изогнутые брови, действительно, входила в свиту мавра, но последний лгал, когда говорил, будто она должна сопровождать его в поездке. В двух льё от Севильи, он свернул с дороги и спрятал Аиссу в надежном месте, во дворце богатой мавританки, которой доверял.
А сам, помчался галопом и, не останавливаясь на отдых, сократил себе путь.
Вскоре он пересек Гуадалете в том месте, где погиб король дон Родриго[74] после знаменитой битвы, что продолжалась неделю, и между Тарифой и Кадисом увидел возвышающийся на равнине замок Медина-Сидония, окутанный печалью, которая всегда царит над обителями узников.
В этом замке уже давно жила в обществе единственной служанки белокурая и бледная молодая женщина. Словно опаснейшего преступника, ее окружала многочисленная стража; безжалостные глаза беспрерывно следили за ней и тогда, когда она, бессильно опустив руки и склонив голову, медленно прогуливалась в садах, опаленных солнцем, и тогда, когда, лежа у окна, забранного железными решетками, она грустно всматривалась вдаль, вздыхая по свободе и следя за бесконечными, вечно живыми волнами необъятного океана.
Это была Бланка Бурбонская, жена дона Педро, которую он оставил после первой брачной ночи. Она медленно чахла в слезах и сожалениях о том, что в жертву бесплодному призраку тщеславия принесла то сладкое будущее, которое однажды забрезжило перед ней в голубых глазах дона Фадрике.
Когда бедная женщина видела, как по равнине возвращаются девушки, неся корзины с виноградом херес или марбелла, когда слышала, как они поют о своих милых, которые шли к ним навстречу, сердце ее переполняла тоска, а из глаз катились слезы. И она, размышляя о том, что могла бы родиться вдали от трона и быть свободной, как одна их этих юных смуглых сборщиц винограда, вызывала в памяти дорогой для нее образ и тихо шептала имя, что произносила очень часто.
С тех пор как Бланка Бурбонская находилась здесь в заточении, Медина-Сидония казалась проклятым местом. Стража не подпускала к замку ни одного путника, всегда подозревая, что он либо сообщник, либо, по крайней мере, друг. Но каждый день королеве выпадал миг свободы или, вернее, одиночества: это был час, когда дозорные, которые сами стыдились, что так зорко стерегут женщину, предавались сиесте, спасаясь от палящего солнца, и дремали, опершись на копья, либо под сенью какого-нибудь ветвистого платана, либо в тени белой стены.
Тогда королева спускалась на террасу, которая выходила на заполненный водой ров, и если видела вдали какого-нибудь путника, то в мольбе протягивала к нему руки, надеясь, что он станет ей другом и отвезет весточку от нее королю Карлу, но никто еще не ответил на зов узницы.
Вы ознакомились с фрагментом книги.