– Я вас не понимаю, – спокойно сказал Вячеслав, проходя к своему стулу.
– Не понимает он, – буркнул Вяземский. – Прям, юный пионэр. Официант, еще "Мартеля"!
***
Уланов приехал только через шесть дней. Из Пулкова он сбросил жене сообщение, но занятая рукописью Наташа даже не прочитала его. О прибытии мужа она узнала, только когда загремел замок в двери.
– Агнию отправили в карцер за мелкое нарушение дисциплины потому, что одна из надзирательниц ее невзлюбила, – объяснил муж, – и обещала "сгнобить за то, что сильно грамотная и место свое не знает".
– Да, – деревянным голосом сказала Наташа, – когда-то ты ко мне так же носился в наш СИЗО, ко мне. А сейчас чего из-за меня париться? Я же всегда под боком и больше в тюрьме не сижу, под бедолажку не канаю…
– И Агния объявила голодовку, – Уланов еще не замечал сгущающиеся тучи, – требуя обратить внимание на то, что надзирательница превышает свои должностные полномочия и занимается травлей…
– Да, ясно, – сухо сказала Наташа.
– А как прошла твоя премьера?
– Никак. Она будет только завтра. Был закрытый показ. Мог бы уже запомнить и не путать сладкое с мягким.
– Ты извини меня, – ответил Виктор, – после ночи в дороге я туго соображаю.
– Я поняла.
– Наташа, – Уланов наконец-то уловил, как накаляется атмосфера в кабинете жены, – что случилось? Ты за неделю ни разу не позвонила, не отправила СМС и сейчас…
– Фима мне объяснил. Что ты очень занят. С Агнией. А показ прошел отлично, – горько сказала Наташа, – вот только пустое кресло рядом со мной портило вид.
– Извини, – повторил муж, – я пытался позвонить тебе с вокзала, но ты не брала трубку, а потом я уже сел в поезд, и связь пропала…
– Ясно, – сухо кивнула Наташа, – мне за всю неделю не удосужился позвонить, а поезд до Ростова сию минуту нашел оперативненько так.
– Мне просто повезло… Я спросил ближайший рейс, и мне сказали, что он будет через час, скоро продажа билетов закроется, и мне посчастливилось схватить последнее место… Я же не просто так уехал, а потому, что мне позвонили из изолятора и сообщили о форс-мажорной ситуации, но на премьеру я пойду. Хотя, какая это премьера? Спектакль идет уже третий год, просто поменяли одного из артистов, и зачем это обставлять с такой помпой…
– А ты и не поймешь потому, что даже не пытаешься, – обиженно сказала Наташа, – это только я тебя всегда должна понимать, – она отложила ручку и встала.
– Ты пока отдыхай с дороги. Я прогуляюсь. Полдня работала. Голова разболелась.
Уланов растерянно смотрел ей вслед, но Наташа даже не обернулась.
Застегивая на ходу тонкую ветровку, Наташа вышла из парадного.
Шагая к повороту на Московский проспект, она обернулась и увидела, что муж стоит на балконе и провожает ее взглядом. Навицкая сердито отвернулась и прибавила шаг. "Все выглядит так, будто я – скандальная баба, надувшаяся на пустом месте, а он – подвижник и ударник соцтруда, – злилась молодая женщина на ходу. – Удивительно, как он умеет все обращать в свою пользу: как же, пропустил спектакль потому, что горн позвал, что дело – превыше всего, респект ему и уважуха, а я – вздорная мещаночка, думающая только о развлечениях! А то, что я битый час выглядывала его на лестнице, не зная, где он, что репортеры потом фотографировали пустое кресло в нашей ложе – это фигня. Хейтеры уже высказались по этому поводу: я, мол, так достала всех своими помойными книжечками, что мой муж просто не явился смотреть мою белиберду, а скоро мне придется вообще каждому читателю по бутылке коньяка ставить, лишь бы хоть кто-то меня читал… Мне, конечно, на таких, как говорит Фима, утырков наплевать с высокой кручи, но все равно было неприятно. И Уланов дал им повод так говорить, даже не сообщив мне своевременно о своем отъезде. Не буду же я объяснять каждому пустоболу, что мой муж уехал по срочной рабочей необходимости. Вот они и разрезвились на радостях: есть повод кого-то из селебритис тапками забросать!"
После майских праздников погода наконец-то наладилась, и уже второй день петербуржцы радовались солнечным дням. Через четверть часа Наташа остановилась и сняла ветровку, подставив руки и шею первому майскому солнцу.
Она миновала громаду Технологического института, пробралась по узким деревянным мосткам вдоль очередного строительного забора и вышла на старую часть Московского проспекта, которую очень любила. Это был один из уголков классического Петербурга.
Настроение выравнивалось, и Наташа даже улыбнулась своей обиде на Уланова. Вот уж не думала, что способна вот так надуться по такому незначительному поводу. Сама она всегда иронично относилась к женщинам, готовым делать оскорбленный вид каждые пять минут и менять гнев на милость, увидев дорогостоящий подарок от "провинившегося"… "И чем они отличаются от "девчонок-красоток", – Наташа шаркнула ногой по очередному объявлению какой-то "Глаши", – только ценой. Те сразу озвучивают стоимость обслуживания за час, а эти хотят то шубку, то дизайнерские джинсы, то колье, то уик-энд на Лазурке…"
Да… Новенькое объявление некой Глаши сияло свежей желтой краской. Ничему девчонок жизнь не учит. Только год назад на весь Питер прогремела история штурма родильного дома имени Т на Васильевском острове, где главный врач Кристина Соколова, наладив контакты с местным криминалитетом, контролирующим секс-бизнес, проворачивала такие махинации, что содрогнулись даже самые толстокожие "читатели газет". Наташа и Белла видели заключительный акт – на берегу рассветной Смоленки, когда водолазы вытаскивали со дна тела кое-кого из "красоток", польстившихся на легкий и внушительный заработок… Ольчику Еремеевой повезло – она вовремя поняла, что нужно выходить из игры, и Наташа помогла ей в этом. Свою прошлую жизнь девочка старается забыть, как страшный сон. Но некоторым ее товаркам, попавшим в лапы Кристины Станиславовны, повезло куда меньше… А сейчас новые мотыльки доверчиво летят на огонь, думая, что их-то он точно не опалит…
Под другим объявлением "милашки Илоны" было написано: "СПИД в подарок!!!". "Что ж, пусть любители "веселых девочек" задумаются, нужен ли им такой бонус за час удовольствия", – подумала Наташа. Может, кого-то такое предостережение удержит от звонка по "асфальтовому номеру".
У "Фрунзенской" она купила стаканчик ристретто и свернула в скверик, чтобы спокойно выпить кофе и покурить на скамейке.
И вдруг из-за живой изгороди, за которой высился светло-зеленый бывший доходный дом, она услышала игру на гитаре и пение. Кто-то исполнял "Не думай о секундах свысока".
Наташа знала, что в этом пятиэтажном доме с мансардой расположилось общежитие театральных работников и артистов Лаврецкого, не имеющих своего жилья в Петербурге. Тут поселили и Томилина, и Соню Завьялову.
"Может, если "Развязка" с ним хорошо пойдет, он хоть квартиру сможет снять, – подумала Наташа, – такой талантливый артист, и довольствуется койкой в общаге, стоит в очереди в ванную комнату и толкается в общей кухне. В светской хронике сплошь и рядом репортажи о резиденциях, нарядах и автомобилях знаменитостей с безумными ценами, а чем они лучше Вячеслава? Некоторые случайно "поймали волну". Кому-то помогли связи. Кого-то грамотно раскрутили. Есть и талантливые люди, но их не так много, как хотелось бы. А вот поди: одни бахвалятся в "глянце" дизайнерскими стрингами стоимостью, как "жигули", а другие живут в общежитии…"
– У каждого мгновенья свой резон,
Свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают кому позор,
Кому бесславье, а кому бессмертие… – гитара внезапно грянула так, что Наташа чуть не выронила сигарету и невольно подняла голову: не идет ли грозовая туча.
– Из крохотных мгновений соткан дождь,
Течет с небес вода обыкновенная.
И ты порой почти полжизни ждешь,
Когда оно придет, твое мгновение. – голос поющего зазвучал громче, сильнее, и Наташа узнала его. Она слышала его на сцене, на закрытом показе… И снова вспомнила Оккервиль. Вот уж точно, кому позор, кому бесславье… Вот насчет бессмертия пока неясно, досталось ли оно кому-то.
Она вошла в сад через приоткрытую калитку, и сразу увидела Вячеслава. Артист сидел в беседке в рваных джинсах, холщовой рубашке в этническом стиле, с кушаком. Волосы забраны под бандану. Томилин перебирал струны гитары и выглядел совершенно поглощенным музыкой и пением. От этого его лицо словно светилось изнутри, длинные ресницы трепетали, а на щеках играли трогательные ямочки.
Рядом с ним никого не было. Вячеслав пел для себя, а не для слушателей. Наташа смущенно остановилась за пушистой молодой сосенкой, пышно растопырившей свои свежие зеленые иголки. Наташа чувствовала себя так, будто подглядывает за чем-то, не предназначенным для посторонних глаз, вторгается в чье-то личное пространство.
Томилин допел "Мгновения", отпил воды из бутылки "Эдельвейс, негазированная", открыл тетрадку и какое-то время шевелил губами, читая текст. Потом взял гитару и проиграл отрывок новой, незнакомой мелодии. Что-то ему не понравилось, и Томилин нахмурился, черкая ручкой. Потом снова проиграл этот фрагмент, и остался доволен. С энтузиазмом проиграв целый куплет, артист что-то отметил в тетрадке и снова взял бутылку воды.
Наташа поняла, что Томилин подбирает мелодию к стихотворению. "Он еще поэт-бард? – подумала она. – А я и не знала. Впрочем, о нем до сих пор в театре мало что знают. Так, в общих чертах…"
Хлопнула калитка. В аллее появились, шелестя туго набитыми пакетами из "Ашана", две артистки второго плана. Одна из них играла в "Развязке" тюремную надзирательницу, от которой сбегает при этапировании Катя Савская.
– Ой, здравствуйте, Наталья Викторовна! – прощебетала Лера, розовощекая белокурая пышечка-поморка. В жизни она была милейшим человеком, и все поражались, как она на сцене превращается в злобную, алчную надзирательницу – сущую мегеру и скрытую извращенку. Но некоторые зрители признавались, что у них всегда "мороз по коже от этой эсэсовки" и не узнавали Леру, когда та выходила из театра после спектакля, уже не в образе. А вот звучный голос ей даже вырабатывать не пришлось. Лерочке позавидовал бы даже Джельсомино из сказки Родари.
– Это наш автор, – сообщила Лера своей подруге Светлане, не занятой в "Развязке", – Наталья Викторовна Навицкая!
– Здравствуйте, – принужденно улыбнулась Наташа, понимая, что через два часа все общежитие будет знать о ее визите. Лере и Свете будет, что обсудить, готовя ужин в общей кухне. Лера обожала посудачить об увиденных в театре, в телестудии, в офисе кинокомпании или в других уголках центра Питера знаменитостях. Каждая такая встреча вызывала у девушки восторг и бурю эмоций. "Девочки, – могла говорить с придыханием Лера, – представьте, я видела в буфете Нину Усатову! Она сидела за соседним столиком! Вау-ви!". Или: "Вы представляете, я иду, и вдруг подъезжает машина, выходит Михаил Боярский и идет в магазин… Ой, он такой классный! Ой, как жаль, что у меня не было, на чем расписаться! Я бы автограф попросила…" А то, что писательница Навицкая стояла за сосной в аллее и слушала пение Вячеслава – отличная тема для обстоятельного обсуждения со всеми "девочками", пока варится ужин.
Наташе пришлось выйти из укрытия и сделать вид, будто она не стояла за деревом, а шла за Светой и Лерой.
Томилин услышал звонкое Лерочкино сопрано и поднялся, чтобы поприветствовать дам. Увидев Наташу, он улыбнулся ей:
– Вы в связи с завтрашней премьерой?
– Да, – вышла из положения Наташа, – я хотела обсудить с вами пару моментов в спектакле…
– Я вас слушаю, – Вячеслав отложил тетрадку и гитару.
– Извините, что отвлекла вас, – Наташа вошла в беседку и села.
– Ничего. Я уже закончил.
– Вы бард?
– Громко сказано, – смутился молодой человек, – так, иногда на досуге пишу тексты и подбираю к ним мелодию.
В сумке Наташи зазвонил телефон. Навицкая, не глядя, шлепнула рукой по сумке, и трель оборвалась.
– Пару раз ездил на фестивали, – добавил артист.
– А о чем пишете? – Наташа понимала, что снова заходит слишком далеко в расспросах, но слова помимо ее воли рвались с языка.
– О разном, – подумав, сказал Вячеслав. – О жизни… О людях. О дружбе и взаимовыручке. О тех краях, где я побывал и которые запали в душу.
– Я слышала из аллеи фрагменты мелодии к вашим стихам, – призналась Наташа, – и мне показалось, что песня – о зимней ночи в лесу.
– А почему вы так подумали? – с интересом взглянул на нее Вячеслав.
– Мне почудились в музыке завывание северного ветра и скрип замерзших деревьев, – пояснила Наташа. – Зимой я часто езжу за город, кататься на лыжах, и в пролеске завывает и трещит точно так же, если прихватывает морозец.
– Верно, – ямочки на щеках Вячеслава заиграли ярче. – Только я, когда придумывал текст, видел перед собой окрестности Новгорода. Все время вспоминал знакомые места. Вы знаете, – признался он, – я в детстве все мечтал совершить подвиг, думал: если кто-нибудь заблудится зимой в наших лесах, я его спасу. Я несколько лет состоял в кружке скаутов-следопытов… Пионерию уже не застал, даже октябренком не был… Нас учили ориентированию на местности, правилам выживания в дикой природе. И почему-то в моих мечтах всегда фигурировала именно зимняя ночь. Вот об этом и песня, – он достал штатив, стал крепить на нем телефон. – Я ее сейчас запишу, а вечером подберу видеоряд и скомпоную. Хотите послушать? Или у вас что-то срочное?
– Охотно послушаю, – Наташа была рада новой отсрочке – может, за это время она придумает какой-нибудь уважительный предлог, объясняющий ее визит.
Вячеслав установил штатив, включил видеозапись, подкрутил колки гитары и сел на скамейку напротив телефона, взволнованно поглядывая на Наташу: понравится ли песня ей, первой слушательнице.
Наташа сидела, затаив дыхание и боясь спугнуть очарование этого момента. Хоть бы не скрипнула скамейка, не звякнула пряжка сумки, не заорал некстати телефон, разрушив своим противным визгом магию этого майского дня с его ослепительно-синим небом, головокружительным ароматом сирени и воодушевленно блестящими глазами Вячеслава напротив нее.
– Деревья пятятся назад,
Туда, где светится закат,
Где серебрятся облака,
Деревья пятятся назад, – глубоким чистым баритоном запел Томилин, и Наташа сразу представила себе ранний зимний закат над лесом, ясное небо цвета малинового сиропа с медом, сверкающий всеми цветами радуги под лучами заходящего солнца снег – и недружелюбно чернеющую на другом конце белого поля лесополосу… И бегущего к ней через поле на лыжах совсем еще юного, охваченного тревогой Славу Томилина…
– А мне – вперед, а мне – туда,
Где чернота, где темнота,
Где гневно стонут провода,
Где бродит чья-нибудь беда,
Где руки тянет человек -
А всюду только белый снег,
И не дыханье, и не смех -
Холодный льдистый белый снег…
Наташа хорошо помнила, как шесть лет назад сама была в такой же ловушке. Ее планомерно загоняли за красные флажки, и никому до этого не было дела, никто из благополучных обывателей не видел, как рядом гибнет молодая женщина. И она – пусть это и происходило летом – была, как в том самом белом, холодном, льдистом плену без надежды на спасение, не видя выхода. И, если бы не Белла, Фима, Витя и Игорь… Если бы они вот так же не поспешили "туда, где стонет чья-нибудь беда"… "Не знаю, была бы я сейчас жива…"
– Деревья пятятся назад
И приглушают голоса -
Там солнце, небо, там сады,
И что им до чужой беды!
Наташа вздохнула, чувствуя, как сжимается горло от волнения – редкое явление. Она поразилась: как Вячеслав, с которым они были едва знакомы, почти дословно несколькими песенными фразами воспроизвел то, что случилось с ней в те месяцы – в марте 2014-го и в июне 2015-го года; испытания, которые обрушились на нее, ту безвыходную ситуацию, в которой она оказалась, и друзей, готовых прийти на помощь; готовность бороться с обстоятельствами и с самим собой, побороть нерешительность, страх, мысли "как бы самому не встрять". Не отступить, философски рассуждая "если жизнь ставит тебе препоны, лучше отступить" или "А может, у него судьба такая, замерзнуть в лесу, чтобы волчица могла сытно поужинать и досыта накормить молоком своих волчат; таковы законы природы, и вообще, сейчас по телеку "Зенит – Торпедо" покажут!". И пусть благоразумные обыватели хоть висок себе пальцем прокрутят, глядя на чудака, сорвавшегося из теплого дома в ночной лес за каким-то заблудившимся рохлей: "Нам-то что? Не наша печаль; так ему, сукину сыну, пусть выбирается сам!"… Но Слава так не может. Для него нет чужой беды, и он всегда готов протянуть руку помощи.
– Тихонько отступает дуб,
А я шагаю в темноту,
И рвется из-под ног земля -
Там человек!
Такой, как я!
Там человек!
Он должен жить -
Шутить, смеяться и дружить, – голос Вячеслава напряженно зазвенел, в нем звучал не надрыв, а тот самый вызов, брошенный стихии, обстоятельствам, благоразумным обывателям у телевизоров и даже самому себе; всем препонам – ради спасения попавшего в беду.
– Шаг. Снова шаг. И три шага…
Вячеслав выдержал паузу. И в следующей музыкальной фразе зимний лес зазвучал уже иначе – уже не зловещие черные дебри, где за каждым деревом видится опасность, а простой зимний лес, залитый лунным светом и совсем не страшный. А через поле, назад к деревне, потянулись следы уже двух пар ног.
– И расступаются снега! – торжественно заключил певец, опустив руку на струны, и Наташа улыбнулась вместе с ним. Спасатель успел. Заблудившийся в лесу человек спасен. И даже стихия затихла перед такой самоотверженностью и решимостью.
Не удержавшись, она зааплодировала, а Томилин смущенно покраснел. Потом снял телефон со штатива и спросил:
– Я вижу, вам понравилась песня?
– Не то слово, – искренне ответила Наташа. – Это потрясающе! Вы знаете, сейчас в тренде другие тексты, более соответствующие концепции целевой аудитории, как любит говорить одна из редакторов издательства, которое публикует мои книги, доминирует принцип "каждый сам за себя", "ты никому ничего не должен", "люби себя – чихай на других", и молодежь с восторгом это принимает и перенимает. А ведь сострадание и взаимовыручка вовсе не устарели, как бы ни думали такие "модники". Это вечные ценности, которые сейчас нужны, как никогда, иначе нам будет все тяжелее в социуме… да и социума не будет, если каждый будет заботиться только о своей заднице, извините за грубость…
– А мне кажется, что в паре мест музыка немного не стыкуется со словами, и в середине я спел не так, как мог бы, – сказал Вячеслав. – Сделаю еще пару вариантов, надо будет выбрать для клипа лучшую. Так что вы хотели обсудить со мной в связи с премьерой? – спохватился он. – Я вас слушаю.
Наташа смутилась, сообразив, что так и не придумала убедительную причину и не знала, как выйти из трудной ситуации. Вячеслав внимательно смотрел на нее, ожидая, но без понимающей самодовольной мужской ухмылки, как смотрел на своих фанаток у служебного входа избалованный женским вниманием Стас Вяземский. Когда очередная обожательница встречала его около театра или киностудии, сделав вид, что просто случайно проходила мимо, и с волнением просила у кумира автограф или селфи, Стас усмехался, всем своим видом говоря: "Знаю-знаю, много тут вас случайно мимо ходит, да и вижу, что ты тут уже долгонько стоишь!".
Ей пришлось спешно придумать какой-то вопрос насчет раскрытия образа Уманского и вероятности того, что первое время зрители будут сравнивать Вячеслава с Чирковым и жалеть о замене (в особенности обалдевшие от киношной красоты героя-любовника экзальтированные девицы-"сырихи").
– Это их право на собственное мнение и на его выражение, – ответил Вячеслав, – пусть выскажутся, это лучше, чем носить негатив в себе и копить его. И из-за хейтеров я не расстраиваюсь. У них такая работа – кого-нибудь не любить. Надо же людям как-то зарабатывать себе на жизнь.
– Да, кто-то трудится, создает произведение, картину, скульптуру, играет роль, поет, а кто-то разносит их труды в пух и прах в отзывах, – сказала Наташа. – Или ходят по кафе, магазинам и отелям и выискивают там огрехи. Или кому-то звонят от чужого имени. Это напоминает мне телефонную игру времен моего детства: "Это зоопарк? Нет. А почему обезьяна снимает трубку?" и за это имеют и доходы, и лайки, и восторженных фанатов.
– Пранкеры? – уточнил Вячеслав. – Кстати, я сам в детстве немного развлекался таким образом, – рассмеялся он. – Пока не нарвался на человека с определителем номера. Он нашел наш адрес по телефонной книге, приехал, устроил моим родителям скандал… – он артистично выдержал паузу, озорно поблескивая глазами. – И больше я зоопарк по телефону не разыскивал!
Наташа рассмеялась вместе с ним, подумав, что у многих артистов есть такая черта: они играют даже вне сцены, перед одним "зрителем". Вот и Томилин очень остроумно рассказал ей о своих детских шалостях и последующей расплате.
– Видно, пранкеры в детстве ни разу не нарвались на человека с АОН, вот и продолжают "игру в зоопарк", – сказала она. – Или им просто в кайф одурачить какого-нибудь важного сановного господина и потом уматываться над ним: вот, ты весь такой надутый и высокопоставленный, а я, славный парниша, так классно тебя развел!
Повышают самооценку, наверное, – предположил Вячеслав. – Для некоторых людей высокая самооценка очень важна. И я не раз встречал людей, любящих тешить свое самолюбие за чужой счет.
Наташе понравились его лаконичные остроумные формулировки. Томилин – не только прекрасный артист, но еще и умный, наблюдательный человек. "И привлекательный", – пришла на ум мыслишка, удивившая ее. В самом деле, Вячеслав все больше напоминал ей выросшего героя Экзюпери, мальчика в желтом шарфе, бережно накрывающего стеклянным колпаком от ночного холода капризную красавицу-розу…
Домой она возвращалась в хорошем настроении, напевая то "Ромашки" Земфиры, то новую песню Вячеслава.
Дома Наташа улыбнулась Уланову и поцеловала его; сунула в морозилку две пиццы и залила молоком шоколадные хлопья для Младшенького и до "Вечерней сказки" играла с мальчиком в железную дорогу.
– Рад, что ты больше не обижаешься, – сказал ей муж, когда они курили на балконе, уложив сынишку спать, – мне на самом деле очень жаль, что я так тебя подвел со спектаклем. С удовольствием пойду завтра на премьеру, слово чести!
– Как ни странно, я тебе верю, господин адвокат, – ответила Наташа. – Надеюсь, тебе понравится новый исполнитель роли тебя!
***
Приехав в театр в начале июня, Наташа сразу поднялась в административное крыло, гадая, с какой радости Костя вдруг высвистел ее "в срочном порядке" в театр. Он обещал какую-то сногсшибательную новость, совершенно заинтриговав молодую женщину.
Поднимаясь по широкой мраморной лестнице последнего пролета, Наташа услышала из коридора возбужденный женский голос: "Я пойду в профком, к директору театра… Он не имеет права!" – и узнала голос Сони Завьяловой, звукорежиссера. Мужчина ответил ей: "Не надо, Соня. У тебя потом могут возникнуть проблемы". Это был Вячеслав, но его голос прозвучал так тускло, будто артист обессилел после тяжелой болезни, был едва жив от усталости или же подкошен горем.
Наташа поднялась в коридор и увидела их под портретом одного из основоположников театра. Вячеслав поник в кресле, уронив руки на колени; меж бровей появилась складка, а ямочки на щеках исчезли. Соня развернула кресло к нему и держит друга за руку. В отличие от поникшего Вячеслава, она раскраснелась и гневно сверкает глазами.
– Ну и пусть неприятности, – в запале сказала она, – если смолчать, он и дальше будет самодурствовать. Безнаказанность ударяет в голову, и… – она осеклась, увидев Наташу. О дружбе Навицкой с режиссером знали все, и Завьялова жалела, что в пылу гнева могла сказать что-то лишнее, не предназначенное для Наташиных ушей.
Вячеслав инстинктивно поднялся при виде Наташи.
– Здравствуйте, Наталья Викторовна.
– Что-то случилось? – спросила Наташа после обмена приветствиями.
Вячеслав ответил не сразу. Он глубоко вздохнул:
– Мой отец… Неделю назад его госпитализировали. Ковид, 75% поражения легких… Он работал экскурсоводом, ездил с туристами в автобусные туры…
– Ужасная история, – подхватила Соня, – до чего же есть безответственные люди, которым наплевать на все, кроме собственных прихотей. И их даже под суд теперь не отдашь…
По словам Завьяловой, в одном из туров в первой половине мая оказалась семья – родители, бабушка и двое внуков, мальчик и девочка дошкольного возраста. Проблемы с ними начались сразу же. Вячеслав Томилин-старший сменил в автобусе петербургского гида и начал рассказывать об истории Новгородской области. И вдруг бабушка сочно чмокнула внука в макушку, просюсюкала про "щечки и волосятки", а потом обернулась к внучке и громко спросила: "Котеночек, хочешь псссь?" Так она выступала несколько раз, прерывая экскурсовода, а на замечания реагировала возмущенно: "Мне надо, чтобы внуки были в порядке! Подумаешь, важность, всего-то спросила! На секунду отвлекла, и уже недовольны! Это же дети!"