Терапия памяти

– Кто вам помощь оказывал?

– Сама… никого не было, я пришла в себя и постаралась смыть все с лица водой из бутылки… к лицу не прикасалась, просто поливала… – сбивчиво рассказывала клиентка, то и дело морща здоровую часть лица и облизывая губы.

Она переводила взгляд с меня на Матвея и обратно, словно искала поддержки.

– Хорошо… а потом? Вы ведь обратились за медицинской помощью?

– Да… вызвала «Скорую»…

– А полицию?

– Полиция на следующий день приехала… но я ничего не смогла вспомнить, я даже не поняла, мужчина это был или женщина…

– И вас даже не госпитализировали? Ведь такой ожог – прямая дорога в ожоговый центр, – накладывая новую повязку, спросил Матвей.

– Вы понимаете… мне не нужна огласка, я же актриса… только-только сериал закончили, а тут… я ведь без работы останусь…

– Мне казалось, в вашей среде в последнее время модно подогревать интерес к себе и своему творчеству любыми способами, – сказала я, отходя к столу и снимая маску.

– Это дело вкуса… я, например, не хочу такой славы. Меня потому и заинтересовала ваша клиника, что она далеко, и в ней гарантируют спокойствие и отсутствие журналистов с камерами.

– Ну, с этим у нас все обстоит строго. На территорию без пропуска не попасть, пропуск можете заказать только вы и только на конкретных людей. Кстати, вашему агенту пропуск нужен?

– Арише? Нет, она улетит завтра утренним рейсом. Посетителей у меня не будет. Но… я могла бы попросить разрешения все-таки носить парик? – каким-то жалким тоном спросила Шелест.

– Как вам будет угодно. Но вы увидите, что здесь никто друг другу в лица не вглядывается.

– Вы не понимаете… – вздохнула она. – Я актриса, причем актриса довольно известная… даже с перевязанной половиной лица меня могут узнать… не хочу, чтобы кто-то вообще это обсуждал.

– Я же сказала – дело ваше, можете носить парик, можете просить обслуживание в палату – у нас это практикуется.

– Спасибо, – с облегчением выдохнула Шелест.

– Значит, поступим следующим образом. Раз уж вы здесь, не вижу смысла возвращаться в город – тем более ваша агент, вы сказали, улетает завтра утренним рейсом. Она может пробыть здесь до вечера, но после семи должна покинуть территорию клиники. Вас сейчас определят в палату, а завтра после обхода мы вам предложим план лечения. Оперировать вас будет доктор Мажаров. – Сказав это, я заметила гримасу недовольства на лице Матвея, но решения менять не собиралась – оперировать эту мутную даму будет он, я и так загружена, на этой неделе пять операций, на следующей – семь, из них четверо – дети, а это дополнительные сложности. Так что приводить в божеский вид лицо этой известной актрисы придется Матвею.

Кстати, надо глянуть, как она выглядела до случившегося, чтобы понимать, с чем будем иметь дело.

Шелест кивнула, потянулась рукой к парику:

– Арише можно будет со мной в палату пройти?

– Можно. Но в семь вечера она должна стоять за шлагбаумом, медсестру я предупрежу. Всего хорошего, Регина… как вас по отчеству?

– Владиславовна.

– Значит, Регина Владиславовна. Завтра увидимся на обходе. Матвей Иванович, вы оформите бумаги?

– Да. Мне нужно минут тридцать.

Я вышла из смотровой, спиной чувствуя недовольство мужа. Странно, с чего бы он так не хотел брать эту Шелест? Похоже, меня ждет непростой разговор дома…

Сидевшая на диване в холле агент актрисы вскочила и кинулась ко мне, едва я показалась из коридора, где находились смотровые.

– Доктор, что вы скажете?

– А что вы хотите услышать?

– Вы сможете вернуть Регине лицо?

Я поморщилась.

– Не надо преувеличивать масштабы. Предстоит пересадка кожи, только и всего. Раны неглубокие, хоть площадь и большая. Скажите, Арина, вы знаете, при каких обстоятельствах Регина получила эту травму?

– На нее напали, когда она возвращалась домой. Регина живет за городом, ездит туда на машине… видимо, тот, кто на нее напал, как-то проник на территорию ее коттеджа.

– Погодите… то есть ее облили кислотой во дворе? Не в доме?

– Кажется, нет… Регина сказала, что потеряла сознание, а когда пришла в себя, то смогла смыть кислоту водой из бутылки – у нее всегда в машине есть пара бутылок с водой, она следит за питанием и соблюдает водный режим.

«Очень странно… если Шелест потеряла сознание, то кислота оставалась на лице довольно долго – ровно столько, сколько актриса пробыла в отключке плюс время, чтобы взять бутылку из машины. Ожоги должны быть куда глубже».

– Что-то не так? – обеспокоенно спросила агент, и я помотала головой.

– Нет-нет, это я так… вы не волнуйтесь, все с вашей подопечной будет в порядке. Скажите, Арина, а полицейские осматривали место происшествия? Нашли что-то?

– Понимаете… – она замялась, оглянулась по сторонам и, понизив голос, проговорила: – Я постаралась замять это дело… ну, Регина не хотела, чтобы было расследование… она так и написала, что не помнит нападавшего, не сможет его узнать…

– И дело не возбудили?

– Нет…

– Понятно. Ладно, это меня не касается. Лицо мы ей поправим, – еще раз сказала я. – Вы можете пробыть здесь до вечера, я объяснила правила госпоже Шелест.

– Спасибо.

– Это дяде своему скажете, мне пока не за что.

С территории клиники мы с Матвеем выехали в гробовом молчании. Напряженность повисла в салоне и стала настолько осязаемой, что мне казалось – могу ее потрогать.

Матвей был ощутимо зол, его брови сошлись к переносице, а лоб перерезала вертикальная морщина – так бывало всегда, если Мажаров сердился.

– Что я сделала не так? – не выдержав, спросила я, развернувшись, чтобы видеть его реакцию.

– Спихнула мне клиентку, которой почему-то не хочешь заниматься сама.

– Ну, так не в первый раз. Почему именно сегодня ты решил разозлиться?

– Тебе не показалось, что она врет?

– Показалось. Более того – я почти уверена в этом, но жизнь клиентов нас не касается, как не касается их вранье. Ей нужна помощь – она ее получит. – Я приоткрыла окно и закурила.

– Тебя продует, – автоматически заметил муж.

– Я быстро… Матвей, ну, ты ведь понимаешь… отказать Семенцову – навлечь на клинику неприятности, он мстительный и злопамятный.

– Так можно договориться до чего угодно, в том числе и до откровенного криминала. И тогда клинику точно закроют.

– Да какой тут-то криминал? Шелест, конечно, привирает про обстоятельства травмы, и дело в полиции они замяли – мол, шума не хотят, ты ведь слышал. Но если все так, как она рассказывает, то ожог должен быть гораздо глубже. Кроме того, странно, что глаз не пострадал – даже рядом нет ни единого следа, ни крошечного ожога, который неминуемо был бы от попавших капель. Ведь жидкость, соприкоснувшись с довольно упругим препятствием, обязательно разлетится каплями, так? Ну, тогда почему рана сплошная, нет никаких точечных ожогов на периферии? – Я выбросила окурок и закрыла окно.

Матвей молчал, глядя на дорогу, но я знала, что думает он об этом же – уж что-что, а замечать мелочи мой муж умел не хуже меня.

– Матвей… ну, какой у нас выход? Я могу завтра сказать ей, что оперировать ее в нашей клинике не будут. Но посмотри на это с другой стороны. Рана несвежая, ей как минимум дня три-четыре, ты только представь, какие мучения испытывает эта женщина. Я удивляюсь, как ей удалось сохранить рану без признаков нагноения. Но ведь ты понимаешь, что еще день-два – и у нее может развиться сепсис. Если мы ее отошлем обратно – ты поручишься за то, что она долетит нормально и не упадет замертво, скажем, на трапе самолета в Москве?

– Если ты хочешь воззвать к моей врачебной совести, то не стоит. Я прекрасно понимаю, чем грозит промедление. На стол я ее возьму хоть завтра – думаю, к двум часам мы получим все результаты. Нужно хотя бы обработку провести, все почистить и подготовить, а уж потом решать вопрос о пересадке, все равно сейчас ее делать нельзя.

Я вынула из кармана мобильный и набрала номер ординаторской.

Дежуривший сегодня Филипп Басалаев ответил почти сразу:

– Слушаю.

– Филипп Аркадьевич, это Драгун. Попрошу вас понаблюдать за клиенткой из пятой палаты и подготовить ее к операции на завтра. В операционную она пойдет часа в два, там будет «окно». Так что было бы хорошо все результаты анализов положить на стол доктора Мажарова уже часам к десяти.

– Конечно, все сделаем, Аделина Эдуардовна, – заверил Филипп.

– Спасибо. Спокойного дежурства.

В клинике дежурства обычно и без моих пожеланий проходили спокойно, мы все-таки не рядовая больница, к нам не везут экстренных, хотя порой такое тоже случалось – могли согласовать больного из автодорожной, например, с обширными повреждениями лицевых костей, и тогда мы по собственной методике оказывали помощь сразу, а не дожидались, пока переломы срастутся, чтобы потом вновь ломать. Методика принадлежала Матвею, я лишь немного помогла ему в разработке, и подобные операции делали только в нашей клинике, но они, конечно, были редкостью.

– Давай в ресторан заедем, – предложил вдруг муж. – Время еще позволяет, народа немного, посидим, поужинаем – и домой.

– А не часто? Мы вчера в ресторане ужинали. И потом, ты же за рулем.

– Так мне завтра и в операционную.

– Мне, кстати, тоже, так что предлагаю романтический ужин перенести на вечер пятницы, чтобы точно никуда не торопиться.

– Убила весь настрой, – со смехом подвел итоги муж. – Ладно, едем домой, ты, наверное, права, лучше в пятницу посидим.

– Надо бы подарок твоей маме поискать к Новому году.

– Ты же знаешь маму – ей бы пару новых форм для тортов, и она уже счастлива.

– Предлагаю к формам еще путевку в профилакторий добавить, она в последнее время жалуется на усталость. Вот пусть проведет остаток января в приятном месте со всеми расслабляющими процедурами, – предложила я, зная, что только Матвей сможет уговорить свекровь куда-то поехать.

Он взъерошил волосы на затылке и произнес:

– А идея отличная… Помнишь, мы на майские с тобой ездили в отличный профилакторий? Думаю, зимой там не хуже.

– Зимой там даже лучше – народа меньше, кругом лес, рядом никаких дорог, заводов и выхлопов. Тишина, красота и покой. Так что – я завтра позвоню, закажу?

– Заказывай, конечно.

– Ну и отлично. А формы для тортов в «Мечте кондитера» купим.

Магазин «Мечта кондитера» был любимым местом моей свекрови. Она проводила там часы, рассматривая и выбирая разные приспособления для выпечки, названия которых лично мне не говорили вообще ничего. Но Ирина Кирилловна, всегда очень деятельная и умеющая делать все своими руками, например, варить земляничное мыло, год назад внезапно увлеклась выпечкой, да так, что вместе с двумя подругами они организовали небольшую кондитерскую, где сами пекли и продавали торты и разные пирожные, кексы и вафли, получили разрешение, оформили патент и лицензии, арендовали помещение и теперь из праздных пенсионерок превратились в настоящих «королев выпечки» – их изделия очень быстро нашли покупателей, и у кондитерской появилось множество постоянных клиентов.

Ирина Кирилловна, как самая энергичная, заправляла всем и отвечала за закупки продуктов и инвентаря, но иногда любила и сама испечь что-то эксклюзивное на заказ.

Разумеется, в ее возрасте уже было тяжеловато вести такой активный образ жизни, она стала иной раз жаловаться мне на повышенное давление – так, чтобы об этом не слышал Матвей, потому отдых ей был просто необходим. Ничего, справятся компаньонки и без нее пару недель.

Выйдя замуж, я внезапно полюбила возвращаться домой. Вроде ничего не изменилось – мы жили в моей квартире, удобной и уютной, но до того, как здесь поселился Матвей, я не чувствовала этого. А теперь, открывая дверь, сразу понимала – это дом, наш дом, дом, где нам вдвоем хорошо.

Квартира больше не напоминала чертоги Снежной королевы – она стала какой-то более обжитой, что ли, хотя по-прежнему дважды в неделю приходила домработница, поддерживала заведенный здесь идеальный порядок.

Но поменялось ощущение от квартиры – мое ощущение. Матвей вошел в мою жизнь так, словно был в ней всегда, и его присутствие только улучшило все, что было до него.

Мы прекрасно делили один кабинет, не мешали друг другу в ванной по утрам – как будто так было всегда. Мне нравилось, что утром из кухни пахнет чем-то вкусным – Мажаров сам готовил завтраки, варил кофе, не требуя этого от меня.

Я любила зайти в ванную и взять в руки его мокрое полотенце, прижаться к нему лицом и постоять так пару минут, просыпаясь – и мне казалось, что так я поступала всю жизнь.

Словом, мы удивительным образом совпали не только в работе, но и в личной жизни.

Знакомый с раннего детства запах спортивных раздевалок. Это было именно то, что встречало ее первым в большом спортивном центре, где проходили тренировки.

Ульяна была самой упорной в группе, самой настойчивой, самой целеустремленной. Никто, кроме нее, не уходил из зала, подгоняемый шваброй уборщицы, никто, кроме нее, не приходил в выходные к самому открытию.

Ульяна тренировалась истово, словно от этого зависела ее жизнь, а не результат очередных соревнований.

Ее тренер до сих пор жалел, что Ненашева перестала выступать, отучившись три года в медицинском институте – стало сложно сочетать многочасовые тренировки с учебой и практикой.

По старой памяти Ульяна приходила в зал не реже двух раз в неделю, но работала уже с меньшим рвением, просто поддерживала хорошую форму. Изредка тренер просил ее помочь, и тогда она становилась в пару с кем-то из спортсменов, и вот тогда ощущала в себе прежнюю энергию и азарт.

После тренировки она совершенно расслабленно посидела в раздевалке, вытянув гудящие ноги и откинувшись на стену.

Сбросив все напряжение, Ульяна чувствовала себя, как ни странно, более сильной, чем до тренировки. Теперь можно было ехать домой, готовиться к завтрашнему дню.

Ей понравилась клиника – удобно спланированная, большая, с современным оборудованием и какими-то местными, только здесь принятыми правилами. Понравился Игорь Авдеев – он не был навязчив, но очень помог ей сориентироваться, без менторского тона и превосходства. С ним можно было общаться на любые темы, и Ульяна поймала себя на том, что, идя к припаркованной машине, улыбается.

«Нашла, чему радоваться! – тут же зазвучал в голове голос. – Тебе недостаточно было истории с этим неудачником Стасом? Ты решила попытать счастья с таким же неудачником, но не от спорта, а от медицины? Нельзя строить отношения с теми, кто не тянется вверх – они неминуемо утянут тебя за собой в яму. Нужно стремиться к тем, кто выше тебя, только так возможен рост».

Уронив тяжелую бандуру прямо на землю, Ульяна присела у колеса машины и зажала руками уши. Справляться с этим состоянием становилось все труднее, и она уже подумывала о том, что разговор с психологом, возможно, не такая уж плохая затея – все равно ей придется сделать это, иначе ей просто не подпишут рекомендацию.

«А что? Выговорюсь – и мне станет легче, – мелькнула в голове мысль, которую Ненашева тут же отогнала. – Нет. Если я сделаю это, меня не то что на работу не возьмут, меня просто в психушку закроют. Нельзя».

Она тяжело поднялась, отряхнула снег со дна бандуры, бросила ее на заднее сиденье машины и села за руль. «Дворники» разметали с лобового стекла нападавший за это время снег, Ульяна рассеянно следила за их мерными движениями из стороны в сторону и чувствовала, как охватившая ее паника понемногу отступает.

Эти панические атаки стали накрывать ее все чаще, в самых неожиданных местах, пусть не на продолжительный срок, но все-таки ощутимо мешая существовать.

Идти с проблемой к врачу она не хотела по разным причинам, в том числе и опасаясь огласки. Пока справлялась сама – дыхательными упражнениями, переключением мыслей, да просто вот таким созерцанием шаркающих по стеклу «дворников».

Когда в голове совершенно прояснилось, Ульяна выехала с парковки и направилась домой, вспомнив, что нужно еще заскочить в супермаркет – три дня она игнорировала эту поездку, и теперь холодильник выглядел сиротливо, демонстрируя при открывании дверки пустые полки.

Она медленно брела между полок, не совсем понимая, что именно ищет. Нужно было срочно встряхнуться, потому что Ульяна знала – еще немного, и в голове опять зазвучит голос, обвиняющий ее в безалаберности и в том, что ходить в магазин без списка, раз уж совсем ничего не можешь удержать в памяти, – верх безответственности и глупости.

«Нет-нет, только не сейчас! – стиснув зубы, подумала она и для надежности помотала головой. – Так, соберись, рохля! Чай закончился, молока нет, овощей нет, последнюю куриную грудку съела еще в выходной… это что же я, с выходных мяса не ела? Прекрасно – ударимся в вегетарианство! Не хватало у операционного стола завалиться».

Она решительно свернула в мясной отдел и оттуда вышла с куском говядины, грудкой индейки и приличным шматком печени, которую научилась мастерски готовить с грибами и луком.

Укладывая все это в корзинку, она не заметила, как влетела прямо в телегу вывернувшего из-за полок с крупами мужчины.

– Ой, простите! – сказали они с мужчиной одновременно, и Ульяна, услышав его голос, сделала непроизвольный шаг назад.

Опираясь на телегу, в которой было в беспорядке набросано множество пакетов и коробок, прямо на нее смотрел Стас Миронов.

Тот самый Стас, о котором буквально час назад она успела подумать.

– Улькин?! – от этого имени защемило в груди – так ее звал только он.

– Здравствуй… Стас, – с запинкой произнесла она, чувствуя, как краснеет.

– А ты чего тут? Живешь рядом?

– Да… переехала. – Ненашева начала лихорадочно оглядываться, ища пути к отступлению, и если бы могла, то задала бы стрекоча, перепрыгнув через полки.

– Улькин… ты чего так разнервничалась? Я же никогда тебе ничего плохого не делал…

«Вот именно! – завопила Ульяна мысленно и даже прикусила губу, чтобы этот крик не вырвался наружу. – Вот именно – ты никогда ничего плохого мне не делал, а вот я… это же я виновата во всем… Мне не надо было вообще с тобой отношения заводить, не надо было позволять приближаться! Это из-за меня! Все в твоей жизни пошло наперекосяк из-за меня!»

Стас заметил ее состояние, оттолкнул свою телегу в сторону, нагнулся к Ульяне и взял ее за плечи – совсем как раньше, и Ненашева, не выдержав, разрыдалась, уткнувшись лицом в его распахнутую на груди дубленку.

– Ну-ну, что ты… – поглаживая одной рукой ее вздрагивающую спину, а другой крепко прижимая к себе, пробормотал Стас. – Не плачь… я так рад, что увидел тебя, не представляешь! Я ведь даже не знал, что ты переехала… мы теперь, наверное, соседи?

Ульяна молча кивнула – она действительно жила через два дома от него, но ни разу не видела Стаса, не столкнулась с ним хотя бы случайно, хотя однажды, презирая себя за малодушие, почти час топталась в его дворе, не совсем понимая, зачем делает это.

Просить прощения? Вряд ли какие-то слова могли исправить то, что произошло… Увидеть, что у Стаса все хорошо, и получить лишний повод для угрызений, но теперь уже не совести, а жалости к себе? Этого хотелось еще меньше.

К счастью, в тот вечер Миронов так и не появился. Зато теперь он стоял перед ней, мало того – обнимал крепко, совсем как раньше, будто бы и не помнил ничего.

– Успокоилась? – поднимая ее зареванное лицо, спросил Стас. – Чего ты так рыдаешь-то, как будто умер кто… наоборот же – встретились вот… я рад тебя видеть.

«Как он может быть рад тебя видеть? – загремел в голове Ульяны голос. – Жалкий, ничтожный лгун! Да он тебе какой угодно лапши навешает, чтобы в койку затащить! Кому ты вообще нужна? И ему не нужна – он просто хочет тебя наказать! Не будь дурой, уходи немедленно!»

Ульяна почувствовала, как слабеют ноги. Она знала, что должна оттолкнуть Стаса и уйти, но сил на это не было. Да и желания не было – она чувствовала себя в его объятиях защищенной. Но… если она сейчас не уйдет, проклятый голос не даст ей жизни, изведет нотациями, а панические атаки станут чаще.

Нет, нельзя, ей нужно работать, ей нужно быть собранной, от ее действий зависят жизни. Нет!

– Прости, Стас… – выдохнула она, с силой вырываясь из его рук.

Бросив корзину с продуктами, она побежала к выходу так, словно за ней гнались, хотя Миронов остался на месте с открытым от удивления ртом.

Отдышалась Ненашева только на парковке, уже сидя в машине.

«Он не пошел за мной… – думала она, с тоской глядя на ярко освещенные двери супермаркета. – Не пошел… конечно, зачем ему идти за мной? От меня только неприятности».

В клинике мне понравилось. Тут совершенно не было специфического больничного духа, не пахло лекарствами и средствами дезинфекции, и сама клиника напоминала скорее санаторий, чем лечебное учреждение.

Особенно мне приглянулся огромный зимний сад, расположенный в реабилитационном корпусе, – там можно было спокойно сидеть среди растений, наслаждаться свежим кофе и выпечкой.

Как мне объяснили, если лечащий врач разрешит, я смогу выходить на улицу и гулять в парке, который окружает клинику со всех сторон. Но до этого, конечно, еще далеко…

А погулять здесь, думаю, будет приятно – тихо, кругом снег, а дорожки аккуратно расчищены. И еще…

Я поняла, что здесь действительно можно не тратить силы на маскировку – никому ни до кого нет дела, здесь даже в лицо друг другу пациенты не смотрят – все примерно одинаково выглядят в повязках. И это было хорошо, но я все-таки решила пока не снимать парик.

После осмотра и перевязки мне стало немного легче, потому-то мы в Аришей и совершили небольшую экскурсию по корпусам, где мне предстояло лечиться и восстанавливаться.

– А здесь прямо рай, – заметила моя агент, когда мы присели в укромном уголке зимнего сада с кофе и булочками, взятыми в кафетерии. – Хорошее место, даже не знаю, есть ли в Москве что-то подобное.

– Если забыть о том, что здесь еще и операции проводят, то вообще прекрасно…

– Регинка… ну что поделать… зато подлатают лицо твое, будет лучше прежнего.

– Куда уж лучше, – скривилась я, и тут же боль в правой половине лица напомнила мне о причине, по которой я все-таки здесь. – Ох, черт… никак не привыкну, что надо с мимикой поаккуратнее…

– Хорошо еще, что глаз цел, – заметила Ариша, откусывая от булки. – Господи… как же вкусно…

– У тебя билет-то куплен?

Ариша, зажмурившись, кивнула.

– Куплен. Я отсюда в гостиницу, там переночую, а утром в Москву. Хотя, положа руку на сердце, я бы тоже не против тут на месяцок остаться…

– Ну, налетит какой-нибудь дурак, кислотой плеснет – отдохнешь.

Ариша открыла глаза, выпрямилась и вдруг спросила:

– Так это все-таки был мужчина?

– С чего ты взяла?

– Ты сейчас сказала: «налетит какой-нибудь дурак»… это ведь о мужчине, да?

– Говорила ведь – не поняла я, кто это был… там во дворе темень такая, кто угодно это мог быть, и женщина тоже, – огрызнулась я, удивленная, однако, тем, как Ариша вцепилась в мою фразу. Не обиделась на сравнение, не послала меня с такими прогнозами к черту, а сделала акцент на слове «дурак».

– Но ты же не можешь совсем никого не подозревать, Регинка, – не отставала она. – Ведь ты на кого-то думаешь, разве нет?

– А если я на тебя думаю? – резко развернувшись к ней всем телом, прошипела я, и Ариша отшатнулась.

– С ума сошла?!

– А что? Чем плох вариант? Прикарманишь, пока хватятся, все мои сбережения – доступ у тебя есть, дом быстро переоформишь, наверняка дядюшка поможет. – Я наблюдала за тем, как меняется выражение лица Ариши, как наполняются ужасом глаза, из которых вот-вот хлынут слезы, и получала от этого странное удовольствие. Но все хорошо в меру – не хватало еще, чтобы она сейчас разрыдалась здесь. – Ладно, я пошутила, успокойся. Знаю ведь, что ты совершенно не меркантильна.

Ариша встала, молча забрала со столика пустые кофейные чашки и понесла их в кафетерий, хотя здесь этого не требовалось.

Н-да, похоже, я перегнула… Но меня иной раз так бесило ее коровье выражение лица, ее поведение как у липкой осенней мухи, что невольно хотелось вот так над ней издеваться, чтобы увидеть какие-то настоящие эмоции, то, что Ариша испытывает на самом деле.

Бывали моменты, когда мне начинало казаться, что эта чересчур простая девица вовсе не так проста, как пытается мне внушить. Даже не знаю, с чем это было связано – просто ощущение, и все.

Я отлично понимала, что Ариша тянет на себе мою карьеру – ту ее часть, что связана с интервью, регулярными появлениями на различных мероприятиях, рекламой, продвижением, дополнительными заработками, и, не будь Ариши, у меня самой не получилось бы и сотой доли всего, что есть сейчас. Кроме того, она совершенно добровольно и без дополнительной оплаты взвалила на себя и бытовую сторону жизни. Я забыла, что такое химчистки, магазины, покупка продуктов, оплата счетов – всем этим тоже занималась вездесущая и, кажется, никогда не спящая Ариша.