Молчание бога

I

Сегодня всему наступает пора,

Что бредом казалось вчера...

Безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или же десяти тысяч лет. Ибо что увидишь ты нового?

Особенно жителям Трех деревень нравились зимние шторма. Нет, сами в такую лихую погоду жители Трех деревень в волны не лезли. Ну разве что по колено. Или по пояс. Иногда могли и нырнуть с головой. Но всё это не ради удовольствия окунуться в морскую стихию. Удовольствия от зимнего купания жители Трех деревень не испытывали. А вот от результатов...

Чем хорош зимний шторм? А тем, что приходит он внезапно, бьет резко и приносит в результате неплохие доходы. Особенно у побережья Трех деревень. Чем обычно занимаются прибрежные жители? Ловят рыбу. В городах еще начинается морская торговля, извозом подрабатывают.

Иногда еще приморские жители прирабатывают на жизнь пиратством, но... Накладное это дело, мотаться по морям и по волнам за чужими кораблями, справедливо полагали жители Трех деревень. Мало того что рискуешь потонуть ко всем чертям, так еще и нарваться можно на какой-нибудь не такой корабль. Черт их разберет теперь – торговец плывет на Восток за пряностями, или он подрядился отвезти в Святую землю отряд крестоносцев. Вот так ворвешься на палубу с криками, размахивая кинжалами и топорами, а там – благородный сеньор в полном доспехе и еще сотня вооруженных уродов, собравшихся то ли пограбить язычников, то ли спасти Гроб Господень.

А что? Бывали такие случаи. Вон, в трех днях пути на север деревенька... Была деревенька. То, что от нее осталось, сейчас называют Мертвыми хатами. Ее жители сунулись вот так на пузатого двухмачтового торговца... Мало того что всех захваченных в плен участников абордажа повесили люди какого-то из герцогов, так еще и в деревню наведались сухим путем, чтобы под корень извести эту породу.

Жители Трех деревень того самого чужого герцога не особо и винили. Пиратство – дело обоюдное. Либо ты застал дурака со спущенными штанами, либо он тебе вставил по первое число. Что такое «по первое число», жители Трех деревень в большинстве своем не знали, но подозревали, что ничего приятного в нем нет. Глубоко.

Исходя из своего опыта и опыта соседей (бывших соседей), жители Трех деревень решили использовать старое, еще языческих времен, право на выброшенное на берег добро. То есть, пока купчина или даже сам герцог, хоть свой, хоть чужой, плывет на корабле по воле волн и ветра – пусть себе плывет. Но ежели корабль вдруг утонул, или просто сел на мель, или если мореходы, облегчая корабль, выбросили часть груза за борт – тут уж извини-подвинься. Все, что волной на берег выбросило, принадлежит тому, кто нашел. Например, жителям Трех деревень.

А море у их берега непростое, отмели и камни очень удачно раскиданы так, что и в хорошую погоду рулевому нужен глаз да глаз. А в погоду плохую рулевому – и всем остальным – следует не то что глядеть в оба, следует молиться не переставая и Господу, и всем святым.

Вот почему жители Трех деревень любили зимние шторма. И как их не любить? Скажем, подвернется под шквал лайба с Востока. Если из ее груза уцелеет треть или хотя бы четверть, на эти остатки все Три деревни смогут жить почти год. Пряность – она ой как ценится! А потому и дорого стоит. Если же с Запада корабль погибнет – тоже неплохо. Железо, одежа с утопленников, парусина, веревки... Да что там – половина домов в Трех деревнях построена из обломков корабельных.

Да...

Только сиди да жди.

Раньше, правда, времена поурожайнее были, рассказывали старики молодым. И кораблей вроде поменьше мимо них ходило, да попадали к ним чаще. Моряки эти как – плывут, значить, по морю, нос задрали, пусть, мол, за них ветер вкалывает... А как чуть заштормит, так тут же начинают по сторонам глядеть, в какую бы бухту забиться да переждать. А тут – огонек на берегу, да не один. Точно – прибрежная деревня или даже городок. Мореходы умные сразу за руль – и на огонь. Чисто комары ночью. Ну разве ж они знают, что между ними и кострами еще отмель и камни?

Вот и получалось: о камни – хрясь, мачты – хрусь, спасайся кто может! А куда спасаться, если ночь, а до берега еще с полтысячи сажен, если же кому и повезет на берег выбраться... если повезет... то совсем далее и не факт, что не помрет он в скорости... от простудной болезни... В этом месте старики обычно говорили туманно и торопливо, чтобы побыстрее перейти к перечислению богатств, выловленных из моря. Молодежь обычно всё понимала правильно: кладбище за холмом было большое, многолюдное. Это при том, что своих односельчан жители хоронили возле церкви прямо между деревнями. Церковь на все Три деревни была одна. С одной стороны, это выходило дешевле, а с другой – приходилось терпеть всего одного священника.

К священнику жители Трех деревень традиционно относились настороженно. Прийти в храм, бросить мелкую монету в кружку для пожертвований – это ладно, это пожалуйста. Еще, скрепя сердце, можно слегка исповедаться. В меру. Бог – он и так все знает, а пришлому священнику всего знать не положено. Тоже, придумали тайну исповеди! Жители честно примеряли эту тайну на себя и понимали, что нормальный человек чужую тайну особо сохранять не станет. А ежели ему еще и огнем пригрозить, так сдаст всё и всех.

Церковь появилась в Трех деревнях лет тридцать назад. И первые ее священники, бедняги, коротали свободное время в одиночестве. Скучали здорово и все норовили отсюда сбежать. Некоторые и вправду умудрялись уехать с разрешения епископа, а некоторые тут, на кладбище, и остались. Кто помер от простуды, кому повезло меньше. Один упал со скалы, а другой, не вовремя пришедший к бухте в самый разгар оказания помощи утопающим с очередного корабля, зрелища сего не выдержал и помер вскорости в подвале замка. Кстати, о замке.

Если зимние штормы жители Трех деревень любили, то замок, тот, что стоит на скале над бухтой, определенно недолюбливали. Замок...

Поначалу это была вроде как дозорная башня. От пиратов. Тех, что из Африки, а потом – и от северных тоже. Злобствовали морские разбойники несколько веков, посему в некоторых местах такие вот дозорные башни и поставили. Высоченные, из скальных глыб сложенные, с площадкой для костра на самой верхушке. Это чтобы в случае появления или, упаси Бог, нападения пиратов зажечь огонь и оповестить всех: пора бежать прятаться.

Хорошую башню построили, крепкую. Такую, что даже пиратам северным приглянулась. Они, стало быть, гарнизон аккуратненько вырезали, башню заняли, да еще и стену сложили так, чтобы отгородиться от берега. Там и стены-то понадобилось всего шагов пятьдесят. В ней, само собой, ворота проделали и пару небольших башен над воротами соорудили. Квадратных.

Пока местные хватились, уже не башня против пиратов оказалась, а вовсе даже замок. И пиратский. Их предводителя то ли Рыжим звали, то ли Рыжебородым. Ткнулось местное ополчение в стену, получило по зубам – и откатилось за холмы. А пираты Рыжебородого собрались было жить в замке долго и счастливо, да тоже, видать, просчитались.

Опять-таки, зимние шторма. Бухта у замка так себе: не защищает, если ветер прямо с севера, а совсем даже наоборот. Волны в бухте получаются вдвое выше, чем в море, и лупят аж до самых холмов. Вот из десятка пиратских кораблей только три и уцелело. Рыжебородый почесал в своей рыжей бороде и решил, что ну его к дьяволам, такое счастье. И уплыл.

Говорят, оставил он в замке тех, кто не вместился на те три корабля: обещал вернуться, да только вот не вернулся. Пираты посидели в замке, посидели, а потом куда-то исчезли. То ли вымерли от болезни, то ли еще что. И замок стоял пустой.

Долго стоял, деревенские на него даже и внимание обращать перестали, да только появился там барон, будь он неладен.

Его имени даже не запомнили толком. Барон и барон, скотина благородная. В Трех деревнях до сих пор детей Бароном на ночь пугают.

И ведь поначалу все было путем. Приезжает Барон со своей дружиной и говорит: мол, нужна вам, мужичье, защита от разбойников, как морских, так и сухопутных. Ведь озоруют? Озоруют, подтвердило мужичье. Бывает. Как обоз шлём в город, чтобы найденное на берегу продать, так того и жди, что нападут. Чистое баловство.

Так я, говорит, барон, в замке поселюсь, и за чисто символическую плату буду вас от разбойников защищать. А что ему скажешь? Сам в железе и с мечом, мордоворотов у него почти сотня, харя к харе, да они ежели захотели бы в деревенских домах поселиться, кто бы им возразил? Барон в замке жил и поначалу вел себя если не хорошо, то как бы осторожно. Жадности особой не проявлял, к обозам своих дружинников приставлял: ездить стало и впрямь безопасней. Брал себе десятую часть от прибрежного улова деревень. А если что-то нужно было по замку сделать, деревенских звал. Поставили ему еще одну стену, за ней конюшни соорудили, сараи всякие, ров прорубили в скале так, чтобы только по подъемному мосту можно было к замку добраться. Вот когда ров в скале прорубали, первые ссоры и произошли. Не привыкли деревенские особо горбатиться. Да еще с камнем. Не гномы ведь, или там, тролли – люди все-таки. Но барон пару недовольных повесил на стене, и люди поняли, что шутить он не будет. Ров закончили. В ширину шагов двадцать и в глубину – до моря.

Но ведь как повадился волк...

А, говорит барон, не слишком ли жирно вам, морды селянские, девять десятых с добычи брать? И десятины хватит. А против силы не попрешь. Он уже дружину до трех сотен довел, лучников да копейщиков. И этих, как их, новомодных – арбалетчиков. Что ему скажешь? Стерпели.

И ведь годы ж урожайные пошли. То крестоносцы на Восток, то трофеи с Востока. И тебе шелка, и золото, и серебро... Деревенские кровавыми слезами плакали, когда все это богатство в замок относили. А кровососу все мало. Костры снова жечь велел. Даже сам по ночам на башне костер палил. Большой такой – поленница дров, да еще жир – горело так, что от Двух Островов видно было.

Ночи не было, чтобы какой корабль на скалы не налетел. И далее не в шторм. Бывало, корабль на камни сядет, люди с него на берег и бросятся, не слишком лее далеко, да и вода не так чтоб холодная, если летом или осенью. Десятками, бывало, на берег выходили. Тут их люди Кровососа и встречали. Мужчины, женщины... Хотя женщин не всегда сразу убивали, а бывало что и погодя, через месяц-другой.

Благородные, простолюдины – все едино. Кровосос даже выкупа не брал. Зачем, чтобы кто-то знал о нем и о его небольшом заработке? И деревенские помалкивали. Знали ведь, что делится барон с кем надо, подбрасывает добра то епископу, то еще кому.

Тогдашний священник возмущаться стал. Увидел в бухте, как барон лично головы спасшимся рубит, пришел в сильное волнение, потерял осторожность – даже проклял Кровососа. Замучили священника в подвале замка, так что и не узнали деревенские, отменил священник свое проклятие или нет.

Так бы все и продолжалось, год за годом. Барон женился бы, сыночков завел... Но – не успел. Наверное, проклятие все-таки сработало. Однажды в деревню пришел Хозяин.

Тут жители Трех деревень обычно в рассказах противоречат друг другу или путаются. Иногда до драки доходит. Жители Верхней деревни клянутся и божатся, что пришел Хозяин поначалу к ним, к дому Бабника. Нижняя деревня стоит на том, что Хозяин появился прямо на поляне перед хатой Злой вдовы, а Новая деревня готова головой о камень биться, что в дом Злодея постучал Хозяин, под самое утро. Еще даже солнце не встало. Только пошли коров доить, как постучал. А Злодей его прямо через закрытые двери матерно послал, думал, кто из соседей приперся с утра пораньше.

В одном согласны все жители Трех деревень – Хозяин привел с собой нового священника. Если быть точным, сам Хозяин был на коне, при шпорах, кольчуге и мече с копьем, за ним было два вьючных коня и пять ослов. На одном из ослов был священник, в шерстяном плаще, мокром и заляпанном по краю грязью, по случаю ноябрьского дождя.

Хозяин сказал, что теперь у них снова будет священник, и еще сказал, что теперь у них снова не будет барона. И поехал к замку.

Деревенские посмотрели ему вслед с некоторым сочувствием. Приезжал тут как-то один бродячий рыцарь, молодой пацан, только, видать, цепь и шпоры получил. Поперся к замку вызывать барона на поединок, дабы защитить слабых и угнетенных. Прямо перед воротами его из арбалетов и луков и расстреляли. Замковые слуги потом божились, что десятка три стрел в мальчишку всадили, на спор, пока он не помер.

За Хозяином – тогда, правда, его так еще не называли, понятное дело, – увязалось несколько деревенских пацанов. Вот они-то потом и попытались рассказать, как все было. Им поначалу всыпали ремнем, чтобы не врали, а потом, прожив рядом с Хозяином первые годы, поняли, что правда о нем куда как фантастичнее любого вымысла. А история о том, как Хозяин Барона побеждал, стала самой любимой историей деревенской детворы.

Да и взрослые парни любили послушать об этом, сидя на прибрежной скале и поглядывая в сторону замка. А сиживать на этой самой скале приходилось парням регулярно. Каждую ночь. Особенно в зимнюю и, понятно, штормовую. Потому что Хозяин, хоть и запретил жечь обманные костры, однако кораблекрушения запретить не мог. Старинный обычай отменить он не то чтобы не мог, а просто не стал лишать Три деревни привычного заработка. Требовал при этом неукоснительно жизни спасшимся сохранять и даже помощь оказывать.

Вот и сидели наблюдатели на скалах, чтобы не прозевать людей и выброшенное на берег богатство. Сидели и мерзли, потому что жечь огни на скалах было запрещено категорически. И сколько бы ни надевали на себя дозорные, все быстро промокало от дождя и морских брызг. И оставалось парням только рассказывать друг другу разные истории, утешаясь тем, что первый нашедший остатки корабля имеет право выбрать себе любую вещь сверх своей доли.

Длинный, время от времени прикладывавшийся к кувшину с вином, прикидывал с самого захода солнца – может ли считаться мешок золота или сундук с драгоценными камнями одной вещью. С одной стороны выходило, что может, с другой – шибко умных не любили даже в родной деревне Длинного.

Двое других наблюдателей, Вдович и Заскока, коротали ночь, рассказывая друг другу всякие байки. И, естественно, дошли до истории Хозяина и Барона.

– И подъехал, значит, Хозяин к замку, – Вдовичу приходилось почти кричать, чтобы перекрыть рев штормящего моря, пытающегося проломить прибрежные скалы. – Остановился он возле того дерева, что на повороте. Там еще в позапрошлом году волк козу Плотничихи задрал...

– Это не волк задрал, это ты задрал, – не стерпел Заскока. – Какой там волк... Ваш Дедюк и зарезал козу. Еще и хвалился потом, что, мол, хороша дармовая козлятинка. Счастье его, что не потащила его Плотничиха к Хозяину. Он бы ему показал волка.

– Сам ты козел, – обиделся Вдович. – Сам посуди, зачем Дедюку коза, если у него самого...

– Это ты про Дедюка? – вмешался Длинный, услышав знакомое имя. – Тот еще урод. Долю ж получает с улова такую, как все, и на себя, и на двух сыновей, а ведь увидит, что плохо лежит и железными гвоздями не прибито, – обязательно стырит. Ему Кузнец обещал третьего дня шкворень раскаленный в задницу засунуть, если он еще хоть пылинку в кузнице стянет.

Волна ударила в скалу, брызги хлестнули в лицо Длинному и собравшемуся возразить Вдовичу. Вдович закашлялся, Длинный отпил из кувшина, не предлагая остальным. Все они в Верхней деревне жмоты. Хотя, конечно, и Вдовичу с Заскокой никто не мешал запастись выпивкой на ночь. Не подумали.

– Оставил Хозяин коня у дерева, – продолжил Вдович, решив не спорить с напарниками, – и пошел к мосту.

– А мост, значит, опущенный был? – въедливо спросил Заскока. – В замке, на восходе солнца – и чтоб опущенный? Фигня. Ты помнишь, весной в город с обозом ходили? Так там ворота не открыли, пока солнце не взошло.

– Не к мосту, так к тому месту, куда мост, значит, опускается...

– Опускается... – передразнил Заскока, – К мостовой башне подошел, понял? Это так правильно называется, деревня...

Вдович прикинул, не врезать ли паразиту в рожу или, на худой конец, по ребрам, но сообразил, что драться на мокрой скале может выйти себе дороже, и решил проигнорировать явный наезд.

Выручил Длинный.

– Не хочешь, не слушай, – сказал он и похлопал Вдовича по плечу. – Валяй, ври дальше.

– Ври, – недовольным тоном огрызнулся Вдович. – Я рассказываю, как мне говорили...

– У них в Новой все такие невдалые, – снова засмеялся Заскока. – Мой брательник взял себе жену оттуда, дочку Одноногого. Так эта дура не то что работать – играть не умеет. Ни в бессвязные речи, ни в святого Куана. Только и знает, что моего братана за собой в холмы таскать. Я как-то подглядел, чем они там...

– А твой брат знает? – спросил вдруг Длинный. – Большой знает, что ты подглядываешь, как он со своей супругой в зверя о двух спинах играет?

Заскока закашлялся. Большой мог за такое и голову отвернуть, даже брату.

– Так что ты там говорил о Хозяине? – спросил Заскока очень заинтересованным тоном.

– То и говорю. Он вначале кулаком вынес двери в башне... этой... приворотной... примостовой... – Вдович даже застонал от своего бессилия вспомнить, как правильно называется эта треклятая башня.

– Мостовая башня, – подсказал Заскока, удержавшись от комментария.

– Ага. Вынес, значит, дверь, вошел, а потом крик там начался, лязг железа... Потом они все...

– Кто? – уточнил Длинный.

– Эти, стражники, повылетали наружу, кто живой еще, а кто уже... готовый. На крик из замка высунулись. А как увидели, что в башне только один, мосток верхний убирать не стали. А даже туда еще с десяток своих вояк послали, в башню. И когда Хозяин и тех – кого в ров, а кого просто вниз поскидывал, стали в него из луков и ар... арбалетов лупить. Так он все стрелы мечом отбил и в замок прямо-таки запрыгнул. – Вдович замолчал и высунул голову из-под капюшона.

Темнота, рев моря, удары воды о камни. И ледяной холод.

– Чего там? – насторожился Длинный.

– Показалось.

– А... Ну и что там дальше с бароном?

– Ничего. Потом уже к полудню Хозяин вышел к церкви, ударили в колокол, собрали всех из деревень. И он сказал... это... – Вдович задумался, вспоминая. – Всё, сказал, барона больше нету, теперь не нужно бояться человека с мечом. И что теперь он будет жить в замке, что костров больше жечь нельзя, ну и такое другое... Сказал еще, что просит о помощи, чтобы, значит, прибрали в замке. Наши пошли, чтобы, значит, посмотреть, как там оно. Батя мой пошел вот, так, говорит, после этого дня три есть не мог.

– Ага, ага, – поспешил подтвердить Заскока. – Моя мать там полы в зале мыла, в башне, на втором этаже. Кровищи, говорит, там было – страсть. Руки-ноги поотрубленные валялись, головы. Говорила, что три сотни зарыли потом за холмами.

– Да... – протянул Длинный.

Сам-то он Хозяина видел неоднократно и ничего страшного и особо удивительного в нем не разглядел. Если честно, то ничего такого. Человек и человек. Кузнец вон и повыше будет, и в плечах покруче. Да и сам Длинный, понятно, выше Хозяина почти на ладонь. Такой себе худощавый, на вид – лет тридцать. Только глаза... А так – увидишь такого и в жизни не поверишь, что он один положил три сотни тертых баронских дружинников. Длинный как-то видел, как на ярмарке рыбаки с побережья задрались с городскими лучниками – из-за проигрыша в кости. Рыбаков десятка полтора, а лучников то ли пятеро, то ли шестеро... Пока вмешалась городская стража – пятеро рыбаков померли.

Длинный стер воду с лица и посмотрел в сторону замка. Светилось окно на самой башне.

– А шторм вроде, того, стихает, – сказал Длинный.

– Похоже, – подтвердил Вдович.

Теперь можно было даже разговаривать, не особо надсаживая горло.

– Окно светится... – указал на замок пальцем Длинный.

Заскока и Вдович оглянулись. . – Ничего, – сказал Вдович, – с моря этого огня не видно.

– Я не о том, – мотнул головой Длинный. – Не спит. Я бы сейчас...

– То ты, – рассудительно сказал Заскока, – а то – он. Квод лицет, это... бови или йови...

Заскока иногда прислуживал нынешнему священнику, а тот позволял себе время от времени поупражняться в латыни, не брезгуя языческими высказываниями. Вот этим самым священник пользовался особенно часто.

– Че материшься? – поинтересовался Вдович. Тихим, нормальным голосом поинтересовался. Ветер совсем стих.

– Я не матерюсь. Это значит, чего положено... этому... Юпитеру, то ни в жизнь нельзя быку.

– Кому положено?

– Это значит, что Хозяину можно больше, чем тебе. Он вообще может неделю не спать. Когда он с обозом в город ездил вот весной, вспомни. Так ни разу и не уснул. Я вот иногда думаю... – Заскока понизил голос.

Разом как-то вдруг стало тихо. И в разрыве туч вдруг показалась полная луна. Как раз над замком. Словно кто-то здоровенный из-за облаков решил заглянуть вниз, в замок. Одним глазом.

– Я вот иногда думаю, – повторил Заскока, глядя на замок. – А может, он и не человек вовсе...

– Думает он, – проворчал Длинный. – Думает... Твою мать!

Длинный вскочил на ноги, больно ударив коленом Вдовича в плечо.

– Думает он, придурок! Смотреть надо! – Длинный ткнул пальцем в сторону моря. – Есть! Я первым увидел, первым!

За линией прибоя, саженях в ста от берега словно появилась новая скала, отороченная пеной. Только все трое дозорных твердо знали, что скала там если и есть, то подводная. А громада эта – корабль. Долгожданная находка, прибрежный улов, принадлежащий тому, кто нашел. Трем деревням.

– Побежали на берег, – рванулся было Длинный, но Вдович удержал его за плащ.

– Убьешься, придурок. В замок нужно, Хозяину сказать.

– Успеем, – махнул рукой Заскока. – Успеем. Пошли глянем, что там принесло.

– И ведь главное, – усмехнулся Длинный. – И ветер закончился, и волны стихают. Целеньким будет корабль. Целеньким...

Это здорово, подумали все трое, осторожно спускаясь к бухте. Целый корабль. И груз целый. А если команда и пассажиры живы, то и ладно. Все равно, по обычаю, корабль принадлежит Трем деревням.

Снизу, от моря, зубцы замковой башни четким узором виднелись на фоне луны. Заскоке показалось, что между зубцами кто-то стоит. Парень остановился было, но его подтолкнул Вдович.

Стоял Хозяин? Заскока снова оглянулся, но прибрежная скала уже закрыла от него замок.

Хозяина на башне не было. Он сидел у камина и задумчиво смотрел в огонь. На соседнем табурете, укрытом ковром, сидел сельский священник, кутаясь в медвежью шкуру. В зале было холодно. Несмотря на декабрь и бурю, одно из окон не было закрыто ставней.

Священник потер озябшие руки и искоса посмотрел на хозяина замка. И вправду заснул? Или притворяется? Священнику иногда казалось, что хозяин замка относится к нему как к шуту, подтрунивая время от времени и ставя в неловкое положение. Главное – за что? Ничего плохого за пять лет службы в этом приходе священник хозяину замка не сделал. И далее не пытался. И... А о том, что священник регулярно отправляет в город письма с подробным описанием таких вот встреч, так этого не знает никто. Кроме самого священника, камня за дальним кладбищем и того неизвестного гонца, который раз в месяц забирает из-под камня послания святого отца и оставляет ему там же письма с инструкциями.

– Знаете, Хорек... – внезапно сказал хозяин замка, открывая глаза.

Огонь отразился в его глазах, и святому отцу показалось, что эти глаза светятся. Адским пламенем, чуть не пробормотал святой отец. На звериное прозвище он давно перестал обижаться. Он не давал разрешения называть себя таким прозвищем, да его никто и не спрашивал. Просто однажды хозяин замка поинтересовался, знает ли его гость, что прихожане называют его за глаза Хорьком? Святой отец кивнул, собрался было объяснить, что пакостная эта кличка требует искоренения, но хозяин замка перевел разговор на другое, а потом оказалось, что иначе как Хорьком он святого отца не зовет. И возмущаться было совершенно бессмысленно. Тем более что и в инструкциях строго рекомендовалось не перечить этому странному... человеку ни в чем важном.

– Знаете, Хорек, – внезапно сказал хозяин замка. – А ведь вы совершенно напрасно тут тратите свои силы и таланты.

– Тут, это где именно? – осторожно поинтересовался Хорек. – В замке?