Тайны Парижа
У входа в церковь и вдоль прилегающих улиц стояла длинная вереница экипажей, среди которых выделялась карета, запряженная шестью лошадьми в дорогой упряжи.
Это была почтовая карета графа. Он хотел соединить английские обычаи с итальянскими, и свадьба была днем. Намереваясь провести медовый месяц в одном из своих уединенных замков, вдали от городского шума, где они, богатые и счастливые, могли полнее отдаться восторгам любви, граф уезжал в Пульцинеллу, свое родовое, выкупленное им имение, расположенное на восточном склоне Абруццких гор вблизи Адриатического моря, безбрежной голубой поверхностью которого можно было любоваться с высоты башен замка. Пульцинелла была феодальным замком, о котором, несмотря на ее милое имя «Полишинель», ходили самые мрачные легенды.
В Средние века ее стены, как говорили, заглушили не один предсмертный стон пленного рыцаря. В последнее время в ее развалинах находила убежище шайка разбойников, основавших здесь свою главную квартиру.
Но, разбогатев, конечно, благодаря разбоям, бандиты в один прекрасный день исчезли. Тогда граф выкупил Пульцинеллу и реставрировал ее, рассчитывая провести в ней все лето, так как климат здесь был лучше, чем в Неаполе.
В полдень новобрачные вышли из церкви, окруженные толпою приглашенных и встреченные аплодисментами зевак, которые всегда рады случаю пошуметь.
Граф был в полном смысле слова красавец. На нем был надет древний неаполитанский костюм, который шел к нему замечательно; он бросал в толпу с беспечностью истого аристократа мелкую серебряную монету. Новая графиня была обворожительна. Но внимательный наблюдатель мог бы заметить тень грусти и скрытого беспокойства, омрачавшего ее белое, как слоновая кость, чело, или уж не счастие ли сделало ее мечтательной?
Граф и графиня сели в карету, поблагодарив провожавших за пожелания счастливого пути и распрощавшись с ними. Четыре ливрейных лакея, ехавшие верхом, окружили карету.
Карета тронулась; лошади галопом понеслись по улицам Неаполя. Никто из приглашенных на брачную церемонию не последовал за знатными супругами, только их собственные слуги сопровождали их.
Двадцать пять лье, отделявшие Неаполь от Пульцинеллы, они проехали так быстро, что к полуночи прибыли в замок. Граф распорядился заранее, чтобы слуги в замке ожидали их приезда. Когда карета, миновав предместья, покатилась по открытому полю, граф, обернувшись к своей супруге, сказал ей смеясь:
– Как ты находишь, моя милая, хорошо мы сыграли свои роли?
– Превосходно!
– Пусть меня повесят, если только неаполитанцы не считают тебя самой чистой и добродетельной из женщин.
– А ты так чуть не сделался добродетельным…
– К счастью, бандит уже не существует. На свете есть только граф Джузеппе Пульцинелла, истый джентльмен, страшный богач, женатый на благородной маркизе делль Пиомбо.
Леона опустила голову.
– Какая прекрасная будущность предстоит нам! – продолжал бывший разбойник. – Мы богаты благодаря моему удачному ремеслу, а те сто тысяч экю, которые нам достались от глупого маркиза Гонтрана де Ласи, несколько увеличили наше состояние.
Леона ответила взрывом смеха и посмотрела на мужа.
В первый раз этот человек, которого она обожала, когда он был убийцей и бандитом, показался ей не на своем месте в одежде добродетельного вельможи.
– Странно, – прошептала она, – но мне кажется, что ты теперь утратил всю прелесть и поэзию.
Джузеппе закусил губы.
– Ты с ума сошла! – воскликнул он. – Неужели ты хочешь, чтобы я опять взялся за карабин?
– Почему бы и нет? Карабин – это опасность, жизнь с ним полна приключений и волнений.
Граф пожал плечами.
– Не хочешь ли ты, чтобы я снова набрал шайку и обратил замок Пульцинеллу в притон разбойников?
– Это было бы картинно и поэтично.
– Полно, моя милая, картинность и поэзия встречаются только в опере, но никак не в действительной жизни разбойников.
Леона в свою очередь закусила губу.
– Неужели вы думаете, – продолжал Джузеппе, – что, ведя этот ужасный и опасный образ жизни, я имел в виду поэзию, а носил постоянно за плечами карабин ради картинности?
Леона до крови закусила губу и молчала.
– Честное слово! – проговорил, волнуясь, разбойник. – Женщина – самое капризное и странное создание на свете! Оказывается, что если бы я владел миллионом и был при этом честным человеком, то вы никогда не полюбили бы меня.
– Разумеется, нет; преступление притягивает, – холодно ответила Леона и затем с досадой добавила. – Если бы я вздумала полюбить честного и богатого человека, то я выбрала бы Гонтрана де Ласи. Он был положительно героем романа и заплатил за мою любовь всем своим состоянием. Если бы он пронзил меня кинжалом, чтобы я живой не досталась вам, то я умерла бы, любя его.
Все это было сказано Леоной презрительно и сухо; затем, откинувшись в глубину кареты, она закрыла глаза и притворилась спящей, не желая видеть своего мужа, сделавшегося теперь совершенно не интересным для нее в новом положении знатного синьора.
Так ехали они целый день и только к вечеру достигли ущелий Абруццких гор, которые вели к Пульцинелле. Вид диких горных цветов и кустарников напомнил Леоне встречу с разбойниками, страх за нее Гонтрана, и ей стало жаль прошлого. Ей захотелось, чтобы человек, сидящий рядом с нею, был Гонтран и чтобы Джузеппе и его разбойники снова напали на них.
Пустая иллюзия! Джузеппе сделался добродетельным, его товарищи, тоже разбогатевшие, последовали его примеру. Абруццкие горы, несмотря на дикий и страшный вид, были теперь безопасны для путешественников.
Карета все еще ехала очень быстро, углубляясь в горы; день клонился к вечеру, последние лучи солнца слегка золотили вершины гор; вечерний мрак спустился на землю, и скоро все предметы потонули в нем. Граф Джузеппе спал безмятежным сном, производя впечатление доброго вельможи, не склонного к поэзии и которому уже наскучили и природа, и путешествия. Леона находила, что разбойник, превратившийся в рантье, сделался страшно вульгарен. Вдруг свет мелькнул на дороге, раздался выстрел, и как месяц назад, одна из лошадей упала, раненная насмерть. Граф сразу проснулся.
– Черт возьми, вот и вторая пуля! – вскричал он. – Однако здесь нет разбойников.
Леона просияла от радости.
– Возьмите пистолеты, – приказала она ему, – и защищайтесь!
– Вздор! – ответил он. – К чему? Это, наверное, кто-нибудь из моих прежних товарищей, не бросивших еще своего ремесла и принявший нас за англичан. К счастью, он узнает меня.
Две пули снова пролетели мимо ушей графа, и убитые лошади повалились на пыльную дорогу, увлекая за собою своих всадников.
В то же время человек двенадцать подскочили к карете и закричали по-итальянски:
– Сдавайтесь или вы умрете!
– Эге! Друзья мои, – отвечал Джузеппе, не удостоивши даже поднести руку к пистолетам, – вы не узнали меня? Я граф Джузеппе. Подойдите-ка сюда…
Один из разбойников приблизился и почтительно поклонился.
– А, ваше сиятельство, – пробормотал он, – тысячу извинений! Мы поджидали немецкого принца, который должен был проехать здесь. Мы подумали, что это он.
– Джакомо! – воскликнул Джузеппе с удивлением. – Мой лейтенант.
– Да, капитан.
– Ты разбойник!
– Такой же, каким были и вы.
– Но ведь ты разбогател после дележа.
– Увы!
– Что это значит?
– Я скучаю, ваша светлость.
– Ты снова взялся за прежнее ремесло?
– Как видите.
– И теперь ты, мошенник, командуешь моими людьми?
– Нет, не я, ваша светлость.
– Как, они выбрали другого начальника?
– Да, я, как был лейтенантом, так и остался.
– Все это отлично, но ты причина того, что я приеду двумя часами позже в свои владения. Ты убил мою лошадь.
– Смешная история, ваша светлость.
– Прикажи дать мне лошадь и до свиданья!
– Извините! Но я не понял вас.
– Как?
– Черт возьми! Тому, кто имел честь служить под командой такого начальника, как Джузеппе, известно, что ни один путешественник не должен проехать мимо, не заплатив нам выкупа.
– Негодяй! – вскричал граф. – Неужели ты осмелишься задержать меня?
– Не я, ваша светлость.
– Так кто же в таком случае?
– Капитан.
– Это я.
– Вы более не капитан.
– Хорошо, но где же он?
– Здесь, – раздался голос, при звуке которого Леона вздрогнула. Человек в маске подошел к карете. В одной руке он держал ружье, а в другой кинжал; подойдя на расстояние двух шагов к графу, он сбросил маску.
– Узнаешь ли ты меня? – спросил он. Леона вскрикнула:
– Гонтран!
Джузеппе побледнел и глухо прошептал:
– Маркиз!
– Мы поменялись ролями, граф Пульцинелла, – усмехнулся Гонтран де Ласи. – Теперь сведем чаши счеты!
VI
Гонтран де Ласи, так как это был он, направил дуло пистолета в лоб бандита и сказал:
– Если ты шевельнешься, то умрешь! Выслушай меня.
Разбойник, который когда-то рисковал жизнью ради нескольких экю, разбогатев, сделался трусом: он почувствовал, как волосы у него стали дыбом.
– Я был богат, – продолжал Гонтран, – и любил эту женщину.
И жестом, полным презрения, он указал на Леону, которая затрепетала от ужаса.
– Эта женщина любила тебя, презренный разбойник, и при ее помощи ты лишил меня всего моего состояния. Я также захотел быть любимым ею и потому сделался разбойником.
Ты – убийца и вор, граф, а выдаешь себя за честного человека, я же поступил наоборот. Я хочу последовать твоему примеру и вернуть золото и любимую женщину тем же путем, каким ты взял их у меня. Я собрал твою бывшую шайку и стал во главе ее, она слушается меня, потому что я храбр. Теперь я капитан Гонтран, а не маркиз де Ласи, ты же граф Пульцинелла.
Граф вздрогнул, но молчал.
– Я, – продолжал Гонтран, – беден, я разбойник, а эта женщина, жена твоя, которая когда-то принадлежала мне благодаря моему золоту, должна снова стать моею, понял?
И, говоря это, Гонтран захохотал.
– Прав ли я, сударыня? – обратился он к Леоне. – Будьте любезны сказать ваше мнение.
Леона молча бросила на Гонтрана взгляд, ясно говоривший: «Ах! Зачем ты не был всегда таким?»
– Однако, – снова заговорил Гонтран, – я благороднее тебя. Я мог бы убить тебя без всяких рассуждений, но предпочитаю предоставить тебе возможность защищаться. Я предлагаю тебе на выбор: шпагу или пистолет. Леона будет наградой победителю.
Зубы графа застучали от ужаса.
Ну, скорее! – торопил Гонтран, схватив графа за руку и вытаскивая его из кареты. – Выбирай…
– Пощадите! – пробормотал разбойник. Гонтран обернулся к Леоне и холодно сказал ей:
– Сударыня, мне жаль вас: вы любите труса!
Леона вспыхнула, как раненая пантера. Она, взглянув на мужа презрительно и гневно, сказала ему:
– Ну, убей же этого человека, презренный! Убей же его! Джузеппе побледнел и погрузился в какое-то мрачное оцепенение. Флорентинка выхватила из рук разбойника шпагу и подала ее графу. Он взял ее, но шпага выскользнула из его руки и тяжело упала на землю.
– О, трус, трус, негодяй! Возмутительный трус! – шептала она со злобой.
И, подняв шпагу, она слегка коснулась ею лица мужа, забывшего, что он разбойник. Это оскорбление отчасти вернуло энергию Джузеппе: он вырвал шпагу из рук Леоны и кинулся на Гонтрана, вскрикнув от гнева. Маркиз ловко отразил удар, и спустя несколько минут граф был обезоружен, а шпага Гонтрана коснулась его груди.
– Твоя жизнь в моих руках, – сказал он ему.
– Ну, так убейте его! – вскричала Леона.
– Я буду великодушнее тебя, – сказал Гонтран. – Ты отнял у меня богатство и ту, которую я любил, а я предлагаю тебе: выбирай!
Леона вздрогнула от гнева. Взгляд ее, полный ненависти, направился на Гонтрана, на Джузеппе же она взглянула с презрением.
– Выбирай, – продолжал маркиз, – Леону или богатство; или уступи мне первую, или же подпиши мне вексель на четыреста тысяч ливров с предъявлением твоему неаполитанскому банкиру и увози свою жену.
– Никогда! – прошептал Джузеппе.
– Значит, ты выбираешь деньги?
– Да!
– И отказываешься от Леоны? Разбойник утвердительно кивнул головой.
– Вы видите, сударыня, – сказал Гонтран. – Джузеппе ценит вас менее четырехсот тысяч ливров, тогда как я отдал за вас все, что имел.
И Гонтран продолжал, обращаясь к неаполитанцу:
– Убирайся, негодяй!
В это время Леона подбежала к одному из разбойников, вытащила у него из-за пояса пистолет и, направив его в лоб мужу, выстрелила. Джузеппе упал смертельно раненный. Тогда Леона бросила пистолет и обернулась к Гонтрану.
– Я отомщена! – сказала она. – Теперь делайте со мною, что хотите.
– Сударыня, – любезно ответил маркиз, – я провожу вас в ваш замок Пульцинеллу, где вы должны были провести лето. Будьте любезны сесть в карету.
Леона повиновалась; она уловила в глазах Гонтрана приказание: эта странная женщина, ненавидевшая слабость, преклонялась перед силой. Гонтран, преклонявший перед нею колени, любивший ее страстно, не пробудил в ней любви; но этот же самый человек, вдруг изменившийся, сделавшийся вследствие любви разбойником и обращавшийся с нею презрительно, быстро вырос в ее мнении. Он приказывал – и она с наслаждением повиновалась.
Она села в карету, между тем как Гонтран, вскочив на лошадь, поехал рядом с нею.
– Трогай! – крикнул он почтальону.
Разбойник Джакомо поехал с другой стороны кареты. Ямщики знали по опыту, что нельзя противиться разбойникам, и вскочили на лошадей; карета покатила во весь опор в сопровождении Гонтрана и его лейтенанта. Слуги остались в руках разбойников, которые собирались бросить в овраг труп своего прежнего начальника.
– Сударыня, – сказал Гонтран после нескольких минут молчания, – вы, должно быть, родились в счастливый час.
Леона вздрогнула и взглянула на него.
– Если бы граф Джузеппе был храбр и дрался похладнокровнее, он мог бы убить меня, и в таком случае…
И Гонтран в свою очередь взглянул на нее и захохотал.
– В таком случае, – спокойно докончил он, – Джакомо убил бы вас.
Она вздрогнула и прошептала:
– Что вы за человек?
В ее словах слышалось восторженное удивление.
– К счастью, – продолжал он, – этого не случилось, и в этом происшествии лицо, наиболее достойное сожаления, – это я, потому что я любил женщину недостойную, которая предпочла мне негодяя.
Глаза Леоны блестели от гнева.
– Если вы великодушны, – сказала она, – так убейте лучше меня сейчас, чем глумиться надо мною.
– Если я убью вас сейчас, – ответил Гонтран, – то вы будете слишком счастливы: вы не успеете испытать страданий.
Леона вздрогнула.
– Жизнь бандита, – продолжал Гонтран, – имеет много прелестей, которых я, парижский лев, и не подозревал: волнение во время битвы, постоянную опасность, пассивное повиновение подчиненных, ночные нападения, бесшабашные оргии… о, графиня, все это имеет свою прелесть!
Флорентинка смотрела на Гонтрана и только теперь заметила его поразительную, мужественно красивую наружность. В Леоне происходила реакция. Гонтран постепенно занимал место Джузеппе, и авантюристка не могла объяснить себе, как она могла прожить с ним целый год и не угадать, что он за человек.
В голосе Гонтрана звучала затаенная ирония.
– Я был когда-то у ваших ног, – сказал он, – страдающий и любящий. Я поклялся отомстить вам, потому что теперь я ненавижу вас, как лев ненавидит гадюку, которая, укусив, впустила в него свой яд. Если вы полюбите меня, то любовь ваша будет моею местью; если вы меня возненавидите, то ваша беспомощность будет радовать меня.
Леона поняла, что час возмездия настал, но, несмотря на это, она злобно расхохоталась.
– Продолжайте! – вскричала она. – Можете развить мне план вашего мщения: это меня позабавит.
– Вы не узнаете его. Неизвестность – та же пытка.
– Действительно! Вы меня пугаете… Уж не думаете ли вы уморить меня голодом?
– Нет, от голода умирают самое большее через неделю. Месть была бы шуткою, если бы была так кратковременна. Я готовлю вам нечто худшее.
«О, – подумала Леона, – он будет неумолим!» И зубы ее застучали от страха, хотя губы ее продолжали улыбаться.
«Только бы мне не полюбить его!» – сказала она себе со злобой.
Между тем карета продолжала с грохотом катиться, то поднимаясь, то исчезая среди уступов гор. Вдруг карета поднялась на площадку, находившуюся над рядом глубоких ущелий и обрывистых утесов, поросших темным, густым лесом.
– Посмотрите, дорогая моя, – сказал Гонтран. – Вот тот замок, о котором вы мечтали.
С этими словами он указал рукою на утес, окруженный цепью Абруццких гор и вздымавшийся к небу своей заостренной вершиной, на которой возвышался феодальный замок, видом своим возбуждавший тяжелые воспоминания Средних веков. То была Пульцинелла.
Несколько там и сям мелькавших на фасаде огоньков освещали его, точно маяк. С востока на него падал бледный свет луны. Никогда еще у бандитов не было такого удобного убежища, пригодного разве для гнезд орла или сокола. Утес, круто обрывавшийся с трех сторон, служивший подножием старинному замку, своей северной стороной примыкал к еловому лесу, поднимавшемуся амфитеатром, среди которого пролегала узкая, хотя доступная для проезда экипажа дорога, и вела по крутому подъему к воротам старинного здания.
Леона с неизъяснимым волнением смотрела на мрачное здание, где она должна была жить пленницей, и мысленно спрашивала себя о том, как мог Джузеппе, отказавшийся от разбойничества, везти ее сюда, чтобы провести здесь лето. Ее удивление еще усилилось, когда по мере приближения она заметила, что замок, который – как ей говорили – был заново отделан, носит следы пожара и башни его стоят разрушенные, а крыши не существует. Только один главный корпус замка остался невредимым, хотя пламя коснулось и его. Гонтран, угадав недоумение Леоны, сообщил ей:
– Если бы несчастный граф Джузеппе прожил тремя часами долее и явился сюда, то он ужаснулся бы при виде этой картины разрушения и подумал бы, что грезит. Отделывая замок, он хотел придать ему вид Монморанси. Вы бы умерли там с тоски, моя милая… Но я все предвидел, все сжег, все разрушил, чтобы обратить замок в развалины и тем подействовать на воображение такой женщины, как вы. Это такое внимание, которое, я надеюсь, вы оцените. Здесь нет другого жилого места, кроме ваших комнат.
В эту минуту карета остановилась у ворот Пульцинеллы.
VII
Замок Пульцинелла состоял из четырех корпусов, окруженных обширным двором с четырьмя башнями по углам, выстроенными в стиле феодальных времен. Три из них были разрушены, и лунный свет скользил по их обгорелым стенам, лишенным крыш. Огонь пощадил лишь ту часть дома, которая выходила на море. Двор был завален обломками, и карета не могла въехать в него.
– Будьте любезны опереться на мою руку, сударыня, – сказал Гонтран, открывая дверцу кареты, – и позвольте мне проводить вас в приемный зал.
Сердце Леоны сжалось; ей показалось, что эти развалины будут ее могилой, но все же ее гордость не позволила ей просить о пощаде: она скорее умерла бы, чем оперлась бы на руку Гонтрана.
– Укажите мне дорогу, я последую за вами, – сказала она. Гонтран взял фонарь из рук почтальона и повел Леону через груду обломков. Развалины были безмолвны, и если бы не мелькавшие то тут, то там огоньки, то их можно было бы принять за необитаемое жилище. Пройдя двор, Гонтран остановился перед дверью, ведущей в жилое помещение.
Он постучал; дверь открылась, скрипнув со зловещим шумом, и за нею открылся коридор, чуть освещенный красным светом.
Леона услыхала вдали веселые пьяные голоса.
– Пойдемте, – сказал Гонтран, – я хочу познакомить вас с моими друзьями.
Леона, как и все глубоко порочные натуры, была храбра и отважна, хотя временами на нее нападал страх. В данный момент она дрожала и боялась Гонтрана.
Он провел ее до порога большой залы, откуда доносились хохот и голоса. Странное и величественное зрелище представилось глазам Леоны.
Зала, в которую они вошли, имела суровый и законченный вид; старые красные обои покрывали стены; в углах в железные скобы были вставлены смоляные факелы, озарявшие своим тусклым светом залу.
Здесь, сидя и лежа на полу, находились семь или восемь человек, одетые как крестьяне в Калабрии. На большом столе стояли пустые стаканы и бутылки. Все пели песни в честь вина и смеялись. При виде Гонтрана и Леоны они тотчас смолкли и почтительно встали.
– Капитан! – пробормотали они.
– Молчать! Болтуны, – сердито крикнул Гонтран, – вместо того, чтобы пить, вы лучше бы помнили то, что нам предстоит в эту ночь. Ночь приближается. Убирайтесь вон!
Разбойники повиновались.
Гонтран повернулся к Леоне. Она была страшно бледна.
– Ну-с, дорогая моя, – спросил он, – как вам нравится это зрелище?
– Восхитительно, – с язвительной улыбкой сказала флорентинка.
– Прекрасно! Но вы ничего пока не видали; впрочем, еще будет время… Когда вы немного осмотритесь, я возьму вас с собой в экспедицию. Теперь же позвольте проводить вас в ваше помещение.
Гонтран приподнял пурпурную занавеску и нажал кнопку в стене. Дверь отворилась, и луч света упал на пораженную Леону; запах духов пахнул ей прямо в лицо.
– Войдите, войдите, – пригласил Гонтран и ввел Леону в комнату.
Это была прелестная маленькая спальня, утопавшая в тумане голубого шелка, прекрасно меблированная. Несколько ламп под голубыми колпаками придавали комнате таинственный вид. Леона вскрикнула от удивления. Две прелестные этажерки были полны ценных безделушек – современная роскошь, введенная в моду женщинами. Третья полка была уставлена книгами для легкого чтения – модными романами и стихотворениями.
Посредине комнаты на круглом столе лежали альбом, ящик с акварельными красками и душистый голубой сургуч. На стенах висели картины самых лучших мастеров новой школы.
– Как видите, сударыня, – сыронизировал Гонтран, – ваша темница прелестна. Вы можете развлечься и вспомнить Париж.
– Я, значит, пленница? – спросила она с презрением.
– Да.
– Надолго?
– Навсегда, – спокойно ответил он.
Леона вздрогнула и опустила голову: она была осуждена. Гонтран крикнул:
– Джакомо! Подайте ужин графине.
Казалось, приказания маркиза исполняются как бы по мановению палочки феи.
Джакомо немедленно появился, катя перед собой столик, на котором стояли тонкий гастрономический ужин и графин лакрима-Христи. Гонтран вышел из комнаты вместе с Джакомо. Молодая женщина упала на стул; она слышала, как ключ два раза повернулся в замке. Она в самом деле была пленница.
Леона, несмотря на пылкую и энергичную натуру, долго еще предавалась отчаянию. Опустив голову на руки, она забыла об ужине, принесенном Джакомо, и размышляла, ища выхода из своего положения.
Гонтран де Ласи, человек, над которым она так жестоко посмеялась и которого несколько часов назад ненавидела, начал внушать ей чувство симпатии, смешанное с ненавистью. Человек, не так давно бывший у ее ног, разлюбил ее и сделался ее повелителем. Эта мысль зажгла страшное пламя гнева в сердце флорентинки; теперь она была унижена, растоптана, а человек, которого она безжалостно терзала, заставит ее, в свою очередь, испытать те же мучения.
– О, – прошептала она вне себя, – я не хочу любить его! Я не хочу этого. Лучше умереть!
Она вскочила. Подобно всем тем, кто лишился свободы, Леона начала шарить по стенам в надежде найти какой-нибудь выход или потайную дверь. В течение десяти минут она металась по своей раззолоченной тюрьме, ощупывая стены рукою, с пеной на губах и горящими глазами; ее можно было бы принять за дикого зверя, мечущегося по клетке, и кусающего от злобы ее прутья. Она подошла к двери и сильно потрясла ее. Тогда дверь отворилась, и появился Джакомо.
– Сударыня, – сказал он грубо, – капитан приказал мне убить вас, если вы будете стараться убежать.
И он снова закрыл дверь.
– О, – прошептала Леона, – это безжалостный человек. Она упала на стул, яростно ломая свои прекрасные руки.
Остаток ночи Леона провела без сна. Но сильное волнение истощило ее, и она лишилась чувств. Когда Леона очнулась, она услыхала голоса и шаги в соседней комнате. Шаги были тяжелы, а среди многих голосов она узнала голос Гонтрана. Леона подбежала к двери и, сгорая от любопытства, приложила ухо к замочной скважине.
– Капитан, – говорил какой-то голос, – эти итальянцы страшные трусы.
– Я это знаю, – ответил Гонтран, – начиная с их бывшего капитана Джузеппе.
– Они отважно направляют из засады свои карабины в робкого почтаря, но если им оказывают сопротивление, то они обращаются в бегство. Так и теперь: не будь меня, этих трех дураков немцев и двух французов, которых мы захватили из Парижа, англичане убежали бы от нас.
– Как это? – спросил Гонтран. Леона слушала с беспокойством.