Сальватор. Книга V
Манифестация получилась очень грозной. Это не было народной массой, сборищем жителей парижских предместий, толпой рабочих, – это была войсковая единица, политическая сила. Это была буржуазия, протестовавшая со всем народом Франции и выражавшая свой протест криками, вырывающимися из двадцати тысяч глоток.
В это время министры ужинали у австрийского посла господина д'Аппони. Предупрежденные полицией, они поднялись из-за стола, вызвали свои кареты и отправились на совещание в министерство внутренних дел. Оттуда в полном составе кабинет министров прибыл в Тюильри.
Из окон своего кабинета король смог бы увидеть, что происходит на улицах и осознать всю опасность создавшейся ситуации. Но король ужинал в салоне Дианы, куда не долетало ни единого звука бурлящего Парижа.
А ведь и Луи-Филипп тоже в 1848 году принимал завтрак, когда ему доложили, что кордегардия на площади Людовика XV была захвачена восставшим народом!
Министры вошли в зал заседаний совета, где и стали ждать указаний короля, которому сообщили об их прибытии во дворец.
Карл X в ответ на это сообщение кивнул, но остался сидеть за столом.
Встревоженная герцогиня Ангулемская вопрошающе посмотрела в глаза дофину и отцу. Дофин ковырял зубочисткой в зубах, ничего не видя и ничего не слыша. Карл X ответил улыбкой, говорившей, что причин для беспокойства нет.
Итак, ужин продолжался.
К восьми часам вечера все поднялись из-за стола и перешли в жилые помещения.
Король, как учтивый кавалер, подвел герцогиню Орлеанскую к креслу, а затем отправился в зал заседаний совета.
По дороге ему встретилась герцогиня Ангулемская.
– Что происходит, сир? – спросила она.
– Полагаю, ничего серьезного, – ответил Карл X.
– Мне сказали, что в зале заседаний совета короля ожидают министры.
– Мне доложили во время ужина, что они находятся во дворце.
– Значит, в Париже что-то произошло?
– Я так не думаю.
– Прошу Ваше Величество простить меня за то, что я стала расспрашивать вас о том, что случилось.
– Попросите прислать ко мне дофина.
– Извините меня, Ваше Величество, за настойчивость, лучше я сама туда приду…
– Хорошо, приходите через некоторое время.
– Ваше Величество так снисходительны ко мне!
Герцогиня поклонилась, потом подошла к господину де Дамасу и отвела его к окну.
Герцог Шартрский и герцогиня Беррийская о чем-то болтали со всей беззаботностью молодых людей. Герцогу Шартрскому было шестнадцать лет, герцогине Беррийской – двадцать пять. Пятилетний герцог Бордосский играл у ног своей матери.
Герцог Орлеанский, прислонившись к камину и пытаясь принять равнодушный вид, прислушивался к малейшему шуму и время от времени вытирал платком лоб, выдавая тем самым снедавшее его волнение.
А тем временем король Карл X вошел в зал заседаний совета.
Министры были на ногах и находились в крайней степени возбуждения. Это волнение отражалось на их лицах в зависимости от темперамента: лицо господина де Вилеля было таким желтым, что можно было подумать, что у него разлилась желчь, лицо господина де Пейронне было таким красным, что можно было опасаться апоплексического удара. Лицо господина де Корбьера имело пепельный оттенок.
– Государь… – произнес господин де Вилель.
– Мсье, – прервал его король, указывая тем самым на то, что министр настолько забыл этикет, что осмелился заговорить первым, – вы не даете мне возможности справиться о вашем здоровье и о здоровье мадам де Вилель.
– Вы правы, сир, но это оттого, что интересы Вашего Величества для вашего преданного слуги превыше всего.
– Так значит, вы пришли сюда, чтобы поговорить со мной о моих интересах, мсье де Вилель?
– Несомненно, сир.
– Слушаю вас.
– Ваше Величество, знаете ли вы что происходит? – спросил председатель совета министров.
– А разве что-то происходит? – изумленно промолвил король.
– Вы помните, Ваше Величество, как однажды вы велели нам послушать крики радости населения Парижа?
– Да.
– Не позволите ли вы теперь пригласить вас послушать выкрики угроз со стороны этого же населения?
– И куда же я должен буду пойти?
– Идти никуда и не надо: достаточно открыть вот это окно. Позвольте, Ваше Величество?..
– Открывайте.
Господин де Вилель растворил окно.
Вместе с прохладным вечерним воздухом, поколебавшим пламя свечей, в комнату ворвался вихрь неясных выкриков. Это были одновременно крики радости и угрозы, тот самый гул, который стоит над взволнованными городами: понять их направленность невозможно, и они тем более пугают, когда становится понятно, что в них таится неизвестность.
Внезапно из этого гула, словно громы проклятий, вырвались отчетливые крики: «Долой Вилеля! Долой Пейронне! Долой иезуитов!»
– Ах, это! – с улыбкой произнес король. – Это я уже слышал. Вы разве не были сегодня утром на параде, господа?
– Я был там, сир, – ответил господин де Пейронне.
– Действительно, мне кажется, я вас видел верхом среди офицеров штаба.
Господин де Пейронне поклонился.
– Так вот, – снова заговорил король, – все это – продолжение Марсового поля.
– Это следует подавить со всей жестокостью и отвагой, сир! – воскликнул господин де Вилель.
– Что вы сказали, мсье?.. – холодно переспросил король.
– Я сказал, государь, – продолжал министр финансов, в котором проснулось чувство долга, – я сказал, что, по моему убеждению, оскорбления, высказанные в адрес кабинета министров, затрагивают и короля. Поэтому мы и пришли спросить мнение Вашего Величества относительно того, что сейчас происходит.
– Господа, – ответил король, – не стоит преувеличивать грозящую мне опасность, хотя опасность и не то слово, поскольку я полагаю, что не подвергаюсь никакой опасности со стороны моего народа. Я уверен в том, что стоит мне показаться народу, как все эти крики сменятся одним единственным: «Да здравствует король!»
– О, сир! – раздался за спиной Карла X женский голос. – Надеюсь, вы не будете сегодня столь неосторожны и не станете выходить к народу!
– А, это вы, госпожа дофина!
– Разве Ваше Величество не разрешили мне прийти сюда?
– Разрешил… Ну, господа, что же вы можете мне предложить по поводу того, что сейчас происходит? О чем вы только что говорили, господин министр финансов?
– Сир, известно ли вам, что среди многочисленных криков раздаются крики: «Долой священников?» – произнесла герцогиня Ангулемская.
– Правда?.. А вот я слышал, как кричали: «Долой иезуитов!»
– И что же, сир? – спросила герцогиня.
– А то, что это не одно и то же, милая девочка… Расспросите об этом поподробнее монсеньора архиепископа. – Мсье де Фрейсинус, скажите-ка нам честно: полагаете ли вы, что крики «Долой иезуитов!» относятся ко всему духовенству?
– Я вижу большую разницу, государь, – ответил архиепископ, бывший человеком мягким и правдивым.
– А вот я, – произнесла дофина, поджав тонкие губы, – не вижу никакой разницы.
– Итак, господа, – сказал король, – прошу вас сесть, и пусть каждый из вас выскажет мне свое мнение по данному вопросу.
Министры сели, и совещание началось.
Глава XX
Господин де Вальсиньи
В то же самое время, когда за покрытым зеленым бархатом столом, за которым столько раз решалась судьба Европы, началось это совещание, о подробностях и результатах которого мы узнаем, господин де Моранд, рядовой 2-го легиона национальной гвардии, вернувшись домой после того, как весь прошедший день господин де Моранд старался не упустить ни единого признака одобрения или неодобрения, по которым можно было судить об общественном мнении, переодевался с нетерпением, свидетельствовавшим о его малой любви к воинской службе и в спешке, связанной с тем, что ему предстояло давать большой бал, приготовлениями к которому он руководил лично, наши юные друзья, не видевшиеся с Сальватором со времени последнего инструктажа по поводу поведения во время парада, поспешили, подобно господину де Моранду, избавиться от мундиров и пришли к Жюстену, чтобы справиться относительно того, что им предстояло делать дальше в различных обстоятельствах, которые могли сложиться из развития событий.
Жюстен тоже ждал прибытия Сальватора.
Тот появился около девяти часов вечера. Он тоже уже успел снять мундир и переодеться в свой костюм комиссионера. По его покрытому потом лбу и учащенному дыханию было видно, что, возвратившись с парада, он уже многое успел сделать.
– Ну, что? – спросили в один голос все четверо молодых людей, едва он появился в комнате.
– А то, что сейчас идет заседание совета министров, – ответил Сальватор.
– По какому вопросу?
– По вопросу, какому наказанию следует подвергнуть эту милую национальную гвардию, которая не была послушной.
– И когда же станут известны решения этого заседания?
– Как только эти решения будут приняты.
– Значит, у вас есть люди в Тюильри?
– У меня есть люди везде.
– Черт возьми! – сказал Жан Робер. – К сожалению, я не могу ждать: я дал слово быть на балу.
– Я тоже, – произнес Петрюс.
– У мадам де Моранд? – спросил Сальватор.
– Да, – ответили удивленные юноши. – Но откуда вы об этом знаете?
– Я знаю все.
– Но ведь вы сообщите нам новости завтра утром, не так ли?
– Вы будете знать их сегодня ночью!
– Однако же мы с Петрюсом будем на балу у мадам де Моранд…
– Значит, вам их сообщат у мадам де Моранд.
– И кто же?
– Я.
– Как? Вы пойдете к мадам де Моранд?
Сальватор усмехнулся:
– Не к мадам де Моранд, а к мсье де Моранду.
И затем все с той же лукавой улыбкой, свойственной только ему одному, добавил:
– Он мой банкир.
– Ах, дьявольщина! – воскликнул Людовик. – Как я теперь жалею, что не принял твое приглашение, Жан Робер!
– Может быть, еще не поздно! – произнес тот.
Но, взглянув на часы, произнес огорченно:
– Сейчас половина десятого: опоздали!
– Вы тоже хотите пойти на бал к мадам де Моранд? – спросил Сальватор.
– Да, – ответил Людовик, – мне не хотелось бы расставаться с друзьями сегодняшней ночью… Ведь с минуты на минуту всякое может случиться…
– Вполне вероятно, что и не случится ничего, – сказал Сальватор. – Но из-за этого не стоит расставаться с друзьями.
– Придется, что поделать. Я же не имею пригласительного билета.
На лице Сальватора блуждала одна из свойственных только ему загадочных улыбок.
– А вы попросите нашего поэта представить вас, – сказал он.
– О! – живо возразил Жан Робер. – Я недостаточно хорошо знаком с хозяевами дома!
При этих словах на его щеках появился легкий румянец.
– Тогда, – снова заговорил Сальватор, обернувшись к Людовику, – попросите Жана Робера вписать ваше имя вот в эту карточку.
И он вынул из кармана карточку, на которой было напечатано:
«Господин и госпожа де Моранд имеют честь пригласить господина… на вечер, который они устраивают в своем особняке на улице Артуа в воскресенье 29 апреля. Будут танцы.
Париж, 20 апреля 1827 года».
Жан Робер посмотрел на Сальватора со смешанным чувством удивления и восхищения.
– Так что же? – спросил Сальватор. – Вы опасаетесь, что ваш почерк узнают?.. Подайте мне перо, Жюстен.
Жюстен протянул Сальватору перо и чернила. Тот вписал в пригласительный билет фамилию Людовика, стараясь, чтобы его изящный аристократический почерк выглядел обычным, а затем протянул карточку Людовику.
– Итак, дорогой Сальватор, – спросил Жан Робер, – вы сказали, что тоже пойдете в гости, но не к мадам де Моранд, а к мсье де Моранду?
– Именно это я и сказал.
– И как же мы сможем увидеться?
– Действительно, – снова произнес Сальватор все стой же улыбкой на губах, – ведь вы же идете в гости к мадам!
– Я лично иду на бал к моему другу и не думаю, что там будут говорить о политике.
– Нет, конечно… Но часам к половине двенадцатого, когда наша бедная Кармелита закончит петь, начнется бал, а ровно в полночь в конце коридора, опоясывающего здание, будет открыт кабинет мсье де Моранда. Там соберутся только те, кто скажет пароль: Хартия и Шартр. Запомнить его нетрудно, не так ли?
– Да.
– Вот мы и договорились. Теперь, если вы хотите переодеться и быть к половине одиннадцатого в голубом будуаре, вы не должны терять ни минуты!
– Я могу подвезти кого-нибудь в своей карете, – сказал Петрюс – Захвати Людовика: вы же соседи, – ответил на это Жан Робер. – Я пойду пешком.
– Договорились!
– Значит, встречаемся в будуаре мадам в половине одиннадцатого для того, чтобы послушать Кармелиту, – сказал Петрюс. – А в полночь приходим в кабинет мсье, чтобы узнать, что же произошло в Тюильри.
И трое молодых людей, пожав на прощанье руку Сальватору и Жюстену, ушли, оставив карбонариев вдвоем.
В одиннадцать часов, как мы уже видели, Жан Робер, Петрюс и Людовик были у госпожи де Моранд и аплодировали Кармелите. В половине двенадцатого, в то время, как госпожа де Моранд и Регина хлопотали возле потерявшей сознание Кармелиты, они преподали Камилу тот урок, о котором мы уже вам рассказывали. Наконец в полночь, пока господин де Моранд, оставшись на некоторое время в зале, чтобы справиться о состоянии Кармелиты, галантно поцеловав руку жены, попросил ее, словно о милости, дать ему разрешение навестить ее в ее комнате после окончания бала, друзья вошли в кабинет банкира, произнеся условный пароль: Хартия и Шартр.
В кабинете уже собрались все ветераны заговоров в Гренобле, Бельфоре, Сомюре и Ларошели. Словом, все те люди, чьи головы остались на плечах только чудом: Лафайеты, Кехлены, Пажоли, Дермонкуры, Каррели, Генары, Араго, Кавеньяки, – каждый из которых представлял или ярко выраженное мнение, или оттенок мнения, но все люди в народе весьма уважаемые и любимые.
Присутствующие ели мороженое, пили пунш, разговаривали о театре, живописи, литературе… И ни слова не было произнесено о политике!
Трое приятелей вошли в кабинет одновременно и принялись искать глазами Сальватора.
Его еще не было.
Тогда каждый юноша подошел к той присутствовавшей в комнате знаменитости, которая была ему симпатична: Жан Робер к Лафайету, который испытывал к нему дружбу, очень напоминавшую отцовскую заботу. Людовик приблизился к Франсуа Араго, человеку с умной головой, благородным сердцем и очень остроумному. Петрюс, естественно же, устремился к Орасу Берне, всем полотнам которого было отказано от выставок в Салоне и который устроил тогда выставку своих картин у себя в мастерской, куда устремился буквально весь Париж.
Кабинет господина де Моранда представлял собой характерные образчики всех слоев населения, которые были недовольны правящим режимом. И все недовольные, болтая, как мы уже сказали, об искусстве, о науке, о войне, поворачивали головы к двери всякий раз, когда в комнату кто-то входил. Казалось, они кого-то ждали.
И они действительно ждали неизвестного им пока посланца, который должен был принести новости из королевского дворца.
Наконец дверь открылась, и на пороге появился мужчина лет тридцати, одетый с большой элегантностью.
Петрюс, Людовик и Жан Робер едва удержались, чтобы не вскрикнуть от удивления: в комнату входил Сальватор.
Вновь прибывший окинул всех взглядом и, отыскав господина де Моранда, направился прямо к нему.
Хозяин дома протянул гостю руку.
– Вы припозднились, мсье де Вальсиньи, – произнес при этом банкир.
– Да, мсье, – ответил молодой человек. Голос и жесты его очень отличались от обычно свойственных ему голоса и жестов. Он вставил в правый глаз монокль, словно ему требовалась эта деталь для того, чтобы узнать Жана Робера, Людовика и Петрюса. – Вы правы, время уже позднее. Но прошу меня извинить, меня задержала тетушка, старая помещица, подруга герцогини Ангулемской. Она рассказала мне о том, что произошло во дворце.
Все присутствующие удвоили внимание. Сальватор обменялся приветствиями с некоторыми из обступивших его людей с той тонкой мерой дружелюбия, уважения или фамильярности, которые элегантный господин де Вальсиньи счел нужным проявить в отношении каждого.
– Новости из дворца! – повторил господин де Моранд. – Значит, там что-то произошло?
– Вот как? Вы не знали?.. Да, произошло. Там состоялось заседание совета министров.
– Ну, дорогой мсье де Вальсиньи, – со смехом сказал господин де Моранд, – в этом для нас нет ничего нового.
– Но новое может появиться. И оно появилось.
– Правда?
– Да.
Все подошли поближе.
– По предложению господ де Вилеля, де Корбьера, де Пейронне, де Дамаса, де Клермонт-Тоннера, а также по настоянию дофины, которую очень задели крики «Долой иезуитов!», и несмотря на возражение господ де Фрейссину и де Шарболя, выступавших за полумеры, национальная гвардия распущена!
– Распущена!
– Полностью! И вот теперь я лишился такой прекрасной должности – я был каптенармусом – и должен искать работу!
– Распущена! – повторили все слушатели, как бы не смея поверить в эту новость.
– Но то, что вы сейчас нам сообщили, мсье, очень серьезная вещь! – произнес генерал Пажоль.
– Вы так считаете, генерал?
– Несомненно!.. Это же самый настоящий государственный переворот.
– Да?.. Значит, Его Величество Карл X совершил государственный переворот.
– Вы уверены в достоверности вашего сообщения? – спросил Лафайет.
– Ах, мсье маркиз… (Сальватор не принимал всерьез поступков господ де Лафайет и де Монморанси, которые ночью 4 августа 1789 года сожгли свои родовые гербы.) Ах, мсье маркиз, я никогда не говорю вслух того, что не соответствует истине.
Затем он добавил твердо:
– Я полагал, что имел честь быть вам достаточно хорошо известным для того, чтобы вы не изволили усомниться в моих словах.
Старик протянул молодому человеку руку.
Затем, продолжая улыбаться, произнес вполголоса:
– Да прекратите ли вы когда-нибудь называть меня маркизом?
– Прошу меня простить, – ответил на это с улыбкой Сальватор, – но вы для меня настолько маркиз…
– Ну, ладно! Вы человек остроумный, называете меня так, как вам нравится. Но прошу при других звать меня генералом.
И, возвращаясь к началу разговора:
– И когда же будет издан этот прекрасный ордонанс?
– Он уже издан.
– Как издан? – вмешался в разговор господин де Моранд. – У меня его еще нет!
– Вероятно, вы получите его с минуты на минуту. И не стоит сердиться на вашего осведомителя за то, что он опоздает: у меня есть средство видеть через стены, нечто вроде хромого дьявола, который приподнимает крыши домов. С его-то помощью я и наблюдаю за заседаниями государственного совета.
– И через стены Тюильри вы увидели, как составляется этот ордонанс? – снова спросил банкир.
– Больше того: я прочел через плечо того, кто держал перо. Там фраз мало… Скорее всего ордонанс состоит из одной только фразы: «Карл X, милостию Божей, и т. д., по докладу нашего государственного секретаря, министра внутренних дел и т. д., национальная гвардия Парижа считается распущенной». Вот и все.
– И что же дальше произошло с этим ордонансом?
– Один его экземпляр отправлен в «Монитер», а другой маршалу Удино.
– И завтра он будет напечатан в «Монитере»?
– Он уже напечатан. Но «Монитер» пока еще не распространяют.
Присутствующие переглянулись.
Сальватор продолжил:
– Завтра, или скорее уже сегодня – ведь уже заполночь – в семь часов утра национальные гвардейцы будут сменены на постах королевской гвардией и линейными войсками.
– Да, – раздался чей-то голос. – До тех пор пока национальные гвардейцы не сменят на своих постах королевскую гвардию и линейные части.
– Такое может вполне случиться, – ответил Сальватор, блеснув очами. – Но произойдет это отнюдь не по приказу короля Карла X!
– Это просто затмение какое-то! – произнес Араго.
– Ах, мсье Араго, – сказал ему Сальватор. – Вот вы, астроном, который может с точностью до часа и до минуты предсказать небесные катастрофы, сможете ли вы предвидеть нечто подобное на небосводе королевства?
– Что вы хотите? – сказал прославленный ученый. – Я человек положительный и, следовательно, сомневающийся во всем.
– Это значит, что вам нужны доказательства? – спросил Сальватор. – Хорошо! Сейчас одно доказательство вы увидите сами.
И он извлек из кармана листок бумаги.
– Вот, – снова произнес он, – это оттиск ордонанса, который завтра утром будет опубликован в «Монитере». Текст немного расплылся: его специально для меня срочно вынули из-под пресса.
Затем с улыбкой добавил:
– Именно из-за него я и задержался: ждал, пока мне дадут этот оттиск.
И протянул оттиск Араго. Потом бумажка прошла через все руки. Видя, какое действие она произвела на присутствующих, Сальватор, как актер, берегущий силы, сказал:
– Но и это еще не все.
– Как? Есть еще новости? – спросили все чуть ли не хором.
– Министр королевского дворца герцог де Дудовиль подал в отставку.
– Я знал, – произнес Лафайет, – что после оскорбления, нанесенного полицией телу его родственника, он только и ждал удобного случая.
– Ордонанс о национальной гвардии предоставил ему очень подходящий случай, – сказал Сальватор.
– И отставку приняли?
– Очень быстро.
– Король?
– Король немного ломался. Но герцогиня Ангулемская заметила ему, что на это место очень подходит князь де Полиньяк.
– Какой такой князь де Полиньяк?
– Князь Анатоль-Жюль де Полиньяк, приговоренный в 1804 году к смертной казни и спасенный благодаря вмешательству императрицы Жозефины. Возведен в 1814 году в ранг римского князя, стал пэром в 1816 году. В 1823 году уехал послом в Лондон. Есть еще вопросы по поводу его личности?
– Но поскольку он посол в Лондоне…
– О, пусть это вас не беспокоит, генерал: его отзовут.
– А как воспринял это мсье де Вилель? – спросил господин де Моранд.
– Сначала был против, – сказал Сальватор, продолжая с удивительной настойчивостью сохранять свой легкомысленный вид. – Ведь мсье де Вилель хитрый лис, – так, во всяком случае, говорят, поскольку я имею честь знать его лишь понаслышке. Так вот, как хитрый лис, он должен все прекрасно понимать, хотя Бартелеми и Мери сказали про него:
Пять лет уж подряд безмятежный ВилельКлад хранит на скале, неприступной досель —он понимает, что нет такой скалы, как бы тверда она ни была, которую нельзя было бы взорвать. Свидетельство тому Ганнибал, который, преследуя Тита Ливия, сделал проход в хребтах Альп с помощью уксуса. Так вот и мсье де Вилель опасается, как бы мсье де Полиньяк не стал тем уксусом, который обратит его скалу в пыль!
– Как? – воскликнул генерал Пажоль. – Полиньяк войдет в правительство?
– Нам тогда останется надеть на лица вуаль! – добавил Дюпон (де д'Эр).
– Я полагаю, мсье, – сказал Сальватор, – что нам придется, напротив, показать наше истинное лицо.
Молодой человек произнес эти слова с серьезностью, которая так отличалась от его прежних легкомысленных слов, что глаза всех присутствующих немедленно устремились на него.
И только тогда трое приятелей узнали его: это был уже не господин де Вальсиньи, гость господина де Моранда, это был их Сальватор.
В это мгновение в кабинет вошел лакей и вручил хозяину какое-то письмо.
– Велено передать срочно! – сказал он.
– Я знаю, что это такое, – произнес банкир.
Живо взяв письмо, он сломал печать и прочел вслух написанные крупными буквами три строчки:
«Национальная гвардия распущена.
Отставка герцога де Дудевиля принята.
Полиньяк отозван из Лондона».
– Можно подумать, – воскликнул Сальватор, – что это я рассказал обо всем Его Королевскому Высочеству герцогу Орлеанскому!
Все вздрогнули.
– Но кто вам сказал, что это написал Его Королевское Высочество? – спросил господин де Моранд.
– Я узнал его почерк, – просто ответил Сальватор.
– Его почерк?
– Ну да… В этом нет ничего удивительного: у меня тот же нотариус, что и у него: мсье Баратто.
Появился слуга и объявил, что кушать подано.
Сальватор вынул из глаза монокль и посмотрел на свою шляпу с видом человека, который собрался уходить.
– Вы разве не останетесь на ужин, мсье де Вальсиньи? – живо спросил его господин де Моранд.
– Никак не могу, мсье, и весьма об этом сожалею.
– Но почему же?
– Моя ночь еще не закончилась. Мне надо побывать на суде присяжных.
– На суде присяжных? В такое-то время?!
– Да. Судьи торопятся расправиться с беднягой, чье имя вы, возможно, знаете.
– А, Сарранти… Это тот негодяй, который убил двух детей и украл сто тысяч экю у своего благодетеля, – сказал кто-то.
– И выдает себя за бонапартиста, – раздался другой голос. – Надеюсь, что его приговорят к смертной казни.