Арктическое вторжение

Нападки левой и правой прессы огорчали Астафьева, как огорчали его и некоторые непочтительные комментарии, проскакивавшие в интернет-блоге. Однако, будучи человеком великодушным и благородным, он не опускался до мелочной мести своим обидчикам. Просто все больше замыкался в себе, подобно царю Соломону, открывшему, что от многой мудрости много скорби, а умножающий знание умножает печаль.

«Суета сует, – все суета… Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем… Суета и томление духа…»[2]

В часы раздумий, молчаливый и неприступный, президент Российской Федерации прохаживался по парку со скульптурами в классическом древнегреческом стиле, блуждал по асфальтовым дорожкам, сбегающим к пляжу, дышал насыщенным хвоей воздухом, рассеянно любовался пальмами и олеандрами, мерил шагами пустынные спортивные площадки, теннисные корты, лужайки для гольфа. Днем, когда солнце прогревало прозрачный ноябрьский воздух, Астафьева можно было застать в прибрежном домике для отдыха, окруженном шезлонгами и декоративными солнцезащитными грибками. Сюда же была проведена правительственная связь, поэтому в любой момент Астафьев мог связаться с любой точкой России, с любой из столиц мира.

В тот час, когда Джонатан Браун проводил известное нам совещание в Овальном кабинете Белого дома, российский президент не сразу решился снять трубку, чтобы попросить соединить его с Вашингтоном. Разговор предстоял нелегкий. Настолько нелегкий, что Астафьев незаметно для себя ссутулился, словно атлант, уставший поддерживать небо на собственных плечах.

Оттягивая время, он вышел на террасу и стал наблюдать за далекими огоньками кораблей на горизонте. «Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми»[3], – снова вспомнил он Екклезиаста.

На душе не то чтобы потеплело, но стало светлее и покойнее. Смутно ощутимое чувство правоты сделалось отчетливым, мысли приобрели необыкновенную ясность. Это умение сосредоточиться и абстрагироваться от внешних обстоятельств как раз и сделало Астафьева тем, кем он стал.

За последние годы он сильно изменился внешне, но мало изменился внутренне. Похудел, приучился делать пробор над самым левым ухом, стал выглядеть немного более широкоплечим из-за особого покроя пиджаков. Целеустремленный же астафьевский характер остался прежним.

Сын потомственных интеллигентов, он всегда отличался мягкостью манер, и там, где другой мог сказать: «Хватит сопли жевать», Астафьев предлагал прекращать тянуть резину. Он никогда не был подающим надежды гребцом, штангистом или боксером, как пыталась внушить народу грубая кремлевская пропаганда. Если и были у него в детстве увлечения, так это фотография. Печатая снимки, он часами оставался в темноте и полном одиночестве, что вполне соответствовало его сдержанной, независимой натуре. Аскет? Отшельник? Нет, но, как вспоминала любимая учительница Астафьева, Вера Смирнова: «Его редко можно было застать на улице с ребятами. Походил на маленького старичка».

Эта постоянная молчаливость, отрешенность и умение держаться на заднем плане помогли будущему президенту сделаться любимцем Анатолия Собчака, который заведовал тогда кафедрой на юридическом факультете Санкт-Петербургского государственного университета. Когда Собчак сделал стремительную политическую карьеру, Астафьев остался при нем. Сидел на телефоне, отвечал на звонки, пробивал лицензии на вывоз сырья для другого собчаковского любимчика, Силина, улаживал юридические недоразумения, утрясал вопросы с властями.

Наконец, с натугой защитив диссертацию, он приобрел некоторую самостоятельность, статус доцента и начал преподавать римское право. Студенты, недооценившие нового лектора, горько пожалели об этом, когда, жалуясь на личные обстоятельства, пытались вымолить себе зачет или удовлетворительную оценку на экзаменах. «Это ваши проблемы», – звучало в ответ. Коронная фраза Анатолия Астафьева, бесстрастно и холодно произносившего ее по нескольку раз на дню.

Возможно, эта отчужденность и нежелание подлаживаться под кого бы то ни было, жертвуя своими принципами, помешали ему стать успешным бизнесменом. А вот Силин оценил деловые качества Астафьева и в свое время перетащил с собой в Москву.

Долгое время казалось, что Астафьев – не лидер, а просто толковый и хваткий исполнитель, самое место которому в команде. Даже после назначения президентом он воспринимался лишь как ставленник предшественника, бледная тень Владлена Вадимовича. И лишь после молниеносно-победоносной войны с Грузией Астафьев был оценен по достоинству. Увенчанный лаврами триумфатора, он стремительно вырос в глазах соотечественников до поистине общегосударственных масштабов.

Его реальный рост – 162 сантиметра – перестал восприниматься как маленький для сильного, самостоятельного мужчины. И он не нуждался в высоких каблуках, как французский президент Николя Саркози, засекретивший свои физические данные.

Когда ты достигаешь вершины, тебе уже не страшны насмешки жалких людишек, толпящихся вокруг. Пусть обсуждают, пусть осуждают. Что взять с них, недалеких, не слышавших никогда поучения мудрого царя Соломона: «Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая – пересказать речь твою»[4].

Усмехнувшись, Астафьев повернулся к горничной, неслышно появившейся на террасе и остановившейся в отдалении, не отваживаясь нарушить его уединение.

– Что вам, Дашенька? – спросил он ласково, но без игривости.

– Может быть, чаю? – пролепетала смутившаяся горничная.

– Благодарю, не надо.

– На улице прохладно. Не простудились бы, Анатолий Дмитриевич.

Астафьев не ответил, опустив взгляд на кошку, трущуюся у ног горничной. Заметив это, она покраснела и вскрикнула, скорее жалобно, чем сердито:

– Брысь, брысь!

Подняв виноватые глаза на своего хозяина, она покраснела еще сильнее и, запинаясь, стала оправдываться:

– Понятия не имею, как Мурке удалось пробраться в дом. В первый раз ее вижу, честное слово.

– Тем не менее знаете, как ее зовут, – заметил Астафьев.

– Ч-что?

Горничная совсем потеряла голову от страха. Чтобы успокоить ее, Астафьев мягко произнес:

– Не волнуйтесь, Дашенька. Я не имею ничего против кошек. У меня дома живет Дорофей, большой любитель сметаны и послеобеденного отдыха на мягкой подушке. Голубоглазый, породы «невская маскарадная». – Астафьев нахмурился. – В свое время Дорофею здорово досталось от горбачевского кота. Пришлось пичкать его антибиотиками, а потом вообще кастрировать.

– Никогда не слышала о такой породе, – пискнула горничная. – Горбачевская…

– Это не порода, это был кот Горбачева.

– Михаила Сергеевича?

– Его, Дашенька. – Астафьев решил, что уделил горничной достаточно времени, а потому, повернувшись к ней спиной, вдруг сменил тон и отчеканил: – Чаю не надо, ничего не надо. Мурку – с глаз долой, из сердца вон. Еще раз увижу, уволю. В смысле вас, а не кошку.

– Но я ее не приманиваю… Она сама…

– Не мои проблемы.

Так и не обернувшись, Астафьев снова уставился на далекие огоньки, мерцающие на ночном горизонте. Он не был жесток и действительно любил животных, но при этом не мог допустить, чтобы всякие приблудные кошки шлялись по его апартаментам. Даже собственным собакам Астафьева – английским сеттерам Джоли и Дэниелу, ретриверу Альдо и среднеазиатской овчарке – запрещалось приближаться к нему в часы раздумий.

Мысли о собаках напомнили Астафьеву о доме, и, поколебавшись, он достал из кармана мобильник, чтобы позвонить сыну. С женой Светланой он успел переговорить сегодня уже трижды. Первая школьная любовь президента России, с годами она не растеряла для него своего очарования и всегда была рядом. Еще в молодости многие из его полезных деловых контактов наладила именно она, милая красавица Светлана. Она же всю жизнь заботилась о внешнем облике своего высокопоставленного супруга, выводила его в свет, обучала азам йоги и настаивала, чтобы он хотя бы изредка посещал спортзал и бассейн. Если бы в России сохранилась монархия, то она бы, несомненно, стала царицей не по протоколу, а по сути своей, по призванию.

Что касается «царевича», четырнадцатилетнего сына Астафьевых, то парень иногда огорчал отца. Вот и сейчас, услышав голос Ильи в своем «яблочном айфоне», Анатолий Астафьев различил на заднем плане ритмичную, однообразно ухающую музыку. «Как в дискотеке, – подумал он. – Вечно слушает всякую дребедень. То попса, то рэп. Ни одной записи старого доброго рока. Разве что Битлов может послушать, да и то для отвода глаз».

– Добрый вечер, – поздоровался он. – Не слишком ли громко музыка у тебя играет, Илья? Маме не мешает?

Сын рассмеялся:

– Ну ты даешь, отец! Нас четыре комнаты разделяет… Нет, пять.

– И все же приглушил бы ты звук. Не забывай о соседях.

– Очень ты о них помнишь, когда своих «перплов» и «саббатов» крутишь.

– Не перечь отцу.

Астафьев почувствовал, что начинает заводиться. Причиной повышенной раздражительности были не реплики сына, а те новости, которыми огорошил Астафьева шеф Службы внешней разведки. Угнетал также неминуемый разговор с американским президентом.

Не подозревающий о том, как тяжело приходится его отцу, Илья буркнул:

– Как скажешь, папа. Все, музыку я выключил. Еще что-нибудь?

Нормальная реакция нормального тинейджера. И с какой стати он должен боготворить Яна Гилана, когда в мире так много других певцов, знаменитых и современных?

– Ладно, не дуйся, – примирительно произнес Астафьев. – Слушай что хочешь и когда хочешь, только не на всю катушку. И не в ущерб учебе.

– Ну пап, – заговорил Илья, – я уроки давно сделал, книгу почитал и даже мяч погонял немного. Ты же знаешь, меня опекать не надо.

– Надо, Илюша, надо. Например, от компьютера тебя за уши оттаскивать приходится.

– А кто меня на игры подсадил? Не ты ли?

Астафьев смущенно фыркнул. Илья легко парировал его выпады и наносил ответные, неотразимые удары.

– Было дело, – признался Анатолий Дмитриевич.

– То-то, – засмеялся Илья. – Но я не больше двух часов в день играю, не волнуйся. Все под контролем.

– «Мафия»?

– Нет, папа. Недавно новинка вышла. Про климатическое оружие. «Властелин сезонов» называется. Или «Повелитель».

– Вот как? – насторожился Астафьев.

– Американцы выпустили, – беззаботно продолжал Илья. – Слушай, пап. А правду говорят, что августовская душегубка в Москве – их работа? Мол, у них какая-то хитрая станция на Аляске. «Херш», что ли.

– «ХААРП», – машинально поправил Астафьев.

– О, точно! Там у них на Аляске сорок гектаров земли антеннами утыканы, двадцатиметровыми. И передатчики сверхмощные установлены. Это и есть климатическое оружие. Хоть жару несусветную в центре России устраивай, хоть цунами на Таиланде, хоть землетрясение в Китае.

– Интересно, каким образом?

Недоверчиво хмыкнув, Астафьев обратился в слух. Неужели разговоры о «ХААРПЕ» распространились так быстро и так далеко? Похоже на то. Даже подростки об этом знают и со спокойной душой играют во властелинов погоды.

– Ну, в игре я создаю зоны высокого давления, – сказал Илья, – с помощью спутниковых лазеров на орбите. Антициклоны внутрь не пускаю, зато накачиваю туда разогретый воздух из соседних районов. Население в панике, армия деморализована, урожаю каюк…

«Примерно так», – подумал Астафьев.

– Вздор, – сказал он. – Никакого климатического оружия в природе не существует. И вообще оно запрещено.

– Как же может быть запрещено то, что не существует? – изумился Илья.

Астафьев, изучивший на днях секретный доклад аналитиков военно-воздушных сил США, промолчал. В докладе недвусмысленно говорилось о том, что к 2025 году Соединенные Штаты намерены подчинить себе погоду на обоих полушариях планеты. Подчинить полностью, невзирая на протесты союзников и тем более соперников.

– Если кто-то что-то знает в нашей стране наверняка, – сказал Астафьев, – то это я, поверь мне, мой мальчик. И я со всей ответственностью заявляю тебе: аномальная жара не была вызвана никакими сверхъестественными причинами. Американцы тут ни при чем.

– И вообще они наши лучшие друзья, – скептически продолжил Илья.

– Представь себе, да. – Вспомнив про предстоящий звонок Джонатану Брауну, Анатолий Астафьев снова помрачнел, хотя интонации его по-прежнему были уверенными и бодрыми. – В последнее время между Россией и США нет никаких недоразумений. – Перед мысленным взором Астафьева возникли голые окровавленные тела полярников, распростертые на снегу. – Заруби себе это на носу – и, вместо того чтобы слушать всяких сплетников, послушай, наконец, нормальную группу.

– Американскую? – съехидничал Илья.

– Лучше британскую.

– Разве англичане круче?

– Да.

– А русские?

– Русский рок – это все равно что китайская опера, – сказал Астафьев, забывавший о патриотизме, когда речь шла о роке. – Слушай британцев. И выбрось «ХААРП» из головы, это тебе мой добрый совет. Современным молодым людям не пристало уподобляться старушкам на скамейке.

Илья, похоже, почувствовал себя задетым.

– Но весь Интернет набит статьями про климатическое оружие, – начал он.

– А также россказнями о мировом заговоре, летающих тарелках, конце света и прочей чертовщине, – закончил за сына Астафьев. – Все, тема закрыта. Извини, у меня много дел. До завтра.

Дождавшись, пока сын попрощается, он выключил телефон, спрятал его в карман и облокотился на перила. Небо очистилось от облаков, и теперь там блистало столько звезд, что огоньки кораблей на рейде совершенно затерялись среди них. Плохо верилось, что если устремиться по воздуху над морем на запад – туда, куда направлен взгляд, – то через некоторое время мрак начнет рассеиваться, превратится в сумерки, а потом и вовсе сменится утренним светом. Продолжая смотреть в темноту, Астафьев увидел Вашингтон, Белый дом, Овальный кабинет, куда ему не так давно любезно предложили заглянуть перед переговорами на втором этаже. Наверняка Джонатан Браун сидел сейчас на своем рабочем месте, занимаясь важными государственными делами. Включен ли в расписание дня вопрос об уничтожении российской полярной станции?

Это предстояло выяснить. С минуты на минуту. И ничего хорошего от предстоящего разговора Астафьев не ожидал.

Примечания