Жадный, плохой, злой

Одного лишь снимка не хватало для полноты картины: Дубов в одиночку хлещет водку прямо из бутылки. Именно этим он занялся, когда наспех закусил уже выпитое. Потом, сбросив пиджак, расслабил узел яркого галстука, с наслаждением поводил головой из стороны в сторону и мечтательно произнес:

– Лучше бы Марк алкоголиком стал, чем гомиком.

– Конечно, вдвоем выпивать веселее, – согласился я.

– Не хами, писатель, не надо, – попросил Дубов размягчившимся баском и взгромоздился внушительным задом на обширный стол. – Мой непутевый сын – моя боль. Ты не способен понять. У тебя нет взрослых детей.

– Зато у меня есть дочь Светлана, – напомнил я ровным тоном. – Та самая, которой по вашему приказу накинули на шею петлю из лески.

Он недовольно скривился:

– Про петлю в первый раз слышу. Я только распорядился доставить тебя сюда, остальное меня не касается.

– А меня вот коснулось, – сказал я. – И сильно задело.

Дубов не обратил на мои слова внимания. У него началась та стадия опьянения, когда человек упивается собственным красноречием, а окружающих почти не слышит. Это было функционирование в передающем режиме с отключенным приемом. Односторонняя трансляция. Попробуйте как-нибудь поддержать разговор с автоответчиком, и вы поймете, что я имею в виду.

Послушав его примерно с минуту, я пришел к выводу, что излияния Дубова чем-то напоминают неудержимый жидкий понос.

– Марк – полное дерьмо, – вещал он. – А его жена – настоящая засранка. Славная получилась пара. Не разлей вода.

– Жена? – Я чуть не поперхнулся сигаретным дымом.

– «Мисс Столица» не помню какого года. Зовет себя Натали, а на самом деле просто беспородная шавка из Кацапетовки. Тварь редкостная. Жадная и расчетливая сука. Скоро выгоню ее к чертовой матери. Пошла вон! На все четыре стороны!

Пока Дубов распинался перед отсутствующей Натали, я попытался представить себе дражайшую половину Марка. Вместо русской красавицы получался некто азиатской наружности, с волосатой грудью и развитой мускулатурой.

– Ваш сын… бисексуал? – осторожно предположил я.

– Он просто паскудный гомик, – отрезал Дубов. – Самый натуральный педераст. И, что обиднее всего, пассивный.

– Ничего, – утешил я расстроенного папашу, – со временем Марк, может быть, изберет активный образ жизни.

Пропустив мою подковырку мимо ушей, Дубов совершил очередной поход к сервировочному столику и, чего-то там хлебнув, заявил:

– Одна у меня отрада: Ириша, доченька моя. Вот кого я люблю так люблю. Умница, красавица… Да ты ее видел в приемной.

Я чуть не перекусил сигаретный фильтр пополам.

– Эта лош… эта девушка – ваша дочь?

– А то кто же! Говорят, мы с ней похожи, как две капли воды. – В голосе Дубова прозвучала нескрываемая гордость, словно он сам свою Иришу выносил, родил и вскормил грудью. Хотя никакие нормальные родители не позволили бы дочери дефилировать на людях в наряде из секс-шопа.

– Не опасно ли оставлять ее одну в таком… – Не найдя в своем словарном запасе приличного определения, я подсократил фразу: —…в таком виде?

– Иришу? – Дубов захохотал. – Она восточными единоборствами чуть ли не с пеленок занимается. Отважна, сильна, воинственна. Вся в меня. На прошлой неделе ей двадцать стукнуло, амазонке моей. Видал, как вымахала?

Разделив в уме 200 сантиметров Иришиного роста на 20 ее годков, я вынужден был признать:

– Да, приметная… гм… девица. Наверное, много корма требует?

– Что еще за идиотское словечко: корм! – раздраженно воскликнул Дубов и принялся быстро расхаживать по кабинету несколько развинченной походкой подгулявшего биндюжника. Галстук, телепающийся на его плече, едва поспевал следом.

– Я хотел сказать: питание. Всякие там калории, белки с углеводами… Она поэтому секретаршей подрабатывает? Чтобы обеспечить себе полноценный рацион?

– Совсем тупой или прикидываешься? – Дубов замер как вкопанный. – Что я, родную дочь обеспечить не в состоянии?

– Зачем же тогда ей в приемной отираться? – не унимался я.

– Да это так просто, шутки ради. Озорничает Ириша. – Дубов расцвел в улыбке и заговорил тем приторным тоном, который принят у родителей, рассказывающих о проказах своих детишек: – Является ко мне как-то поп в рясе. Представляется здешним архангелом и…

– А не архиереем? – предположил я.

– Какая разница? Ты не перебивай, а слушай сюда! – Дубов нетерпеливо прищелкнул перед собой пальцами и продолжил повествование: – В общем, предлагает мне поп этот в восстановлении храма поучаствовать. Как тут откажешь? Святое дело. Я его из кабинета в приемную выставляю, чтобы у него крыша не поехала, пока я буду при нем банкноты отсчитывать. А в приемной Ириша… – Дубов еле сдерживался, чтобы не расхохотаться раньше времени. – Поп глазами: хлоп! Готов. Стал Иришу в попадьи клеить. Житие, мол, у него без бабы тяжкое. Она ему: говорят, священники кастрированные все, чтобы от благих помыслов не отвлекаться… Он: поклеп!.. Ириша: ладно, проверим. – Тут рассказ прервался первым прорвавшимся наружу прысканьем. – В общем, когда я на шум вышел, поп об стены головой бился! Ириша ему рясу задрала и – о-хо-хо! – на голове узлом завязала. Попляши, святой отец! Верхняя половина как в мешке оказалась, а штаны с трусами – и-хи-хи! – до щиколоток спущены. Мальчики мои обхохотались. Поп целый час выход искал, пока с лестницы не загремел – у-ху-ху… – Наткнувшись на мой взгляд, Дубов вдруг стал серьезен, как перед телекамерой. – Учти, писатель, – сказал он, недобро прищурившись, – эта история не для широких масс. Быдлу нужна вера. Церковь нуждается в быдле. Умный политик этим пользуется. Я ведь денег этому попу все-таки дал. И на храм, и на лечение переломов. Он в обиде не остался.

– Еще бы! – воскликнул я. – Такая честь! Подачку из рук избранника народа получил, с его любимой дочерью пообщался. Она у вас, оказывается, шалунья. Жаль, у меня в молодости такой подружки не было. Уж я бы ей показал пару-тройку веселых приколов! Это ей не со священником развлекаться!

По мере того как звучала моя едкая тирада, лицо Дубова менялось к худшему, словно у него вдруг приключилось прободение язвы. Это означало, что внутри него произошло полное нарушение кислотно-щелочного баланса и душевного равновесия. Именно этого я и добивался. Оскорбленный в лучших чувствах папа Вова вполне мог выставить меня взашей и поискать себе другого придворного биографа, посговорчивей. Существовала также вероятность немедленной расправы надо мной, но была она мизерной, поскольку в Дубове сохранялось слишком много качеств шута горохового, чтобы считать его законченным деспотом. Итак, какую же кару он выберет для меня: позорное изгнание или казнь?

Не последовало ни того, ни другого. Посуровев до некоторого сходства со своими каноническими изображениями на плакатах, Дубов медленно процедил:

– Жалеешь, значит, что не познакомился с Иришей раньше? Что ж, это дело поправимое. Вот кликну ее сейчас и велю тебя тоже без штанов оставить. Гонору сразу поубавится.

Не знаю, какую там он кнопку нажал, а может быть, Ириша слушала наш разговор по громкой связи, но в кабинете она возникла незамедлительно. Сравнить ее с чертиком, выскочившим из табакерки, не позволяли лишь монументальные габариты.

– Тут у меня писатель совсем распоясался, – пожаловался Дубов. – Хорошо бы поучить его кротости и смирению, как залетного попика, помнишь? Я бы и сам его обломал, но он лично с тобой захотел поближе познакомиться. Уважишь гостя?

– Без вопросов, – откликнулась папина дочка Ириша, размашисто шагнув вперед.

Я поспешно вскочил, и отнюдь не этикет был тому причиной. В сидячем положении я ощущал себя перед Иришей жалким пигмеем. Оказавшись на ногах, превратился в маленького проказника, которого собирается отодрать за уши решительно настроенная тетенька. Несдержанный язык поставил меня в крайне неприятное положение. Как можно назвать мужчину, получившего взбучку от юной девицы? Да никак! После такого позора он никто. Дубов придумал наилучший способ указать мне мое место и заставить впредь держать свое недовольство при себе.

– Сам подойдешь или заставишь за собой гоняться по всей комнате? – осведомилась Ириша не предвещающим ничего хорошего тоном.

Из-за бесчисленных веснушек ее молочно-белая кожа казалась покрытой налетом ржавчины. Волосы, заплетенные в тугую косу, обтягивали череп так туго, что он выглядел неестественно маленьким в сравнении с остальной фигурой. При взгляде на ее эротическую амуницию мне вспомнилось выражение «чертова кожа», хотя я понятия не имел, что она представляет собой на самом деле. Золотистые заклепки на черном сверкали, подобно созвездиям в ночном небе. Ботфорты на массивной подошве не придавали Ирише особого изящества, зато позволяли ей горделиво возвышаться надо мной, заранее презирая столь жалкого соперника.

Умп-умп-умп – трижды протопали сапоги-скороходы, приблизив владелицу сразу на три с половиной метра. Она тут же попыталась схватить быка за рога, вернее, меня за волосы. Мне показалось, что я отреагировал молниеносно, но, когда я отпрянул, в Иришином кулаке осталась темная прядь, которая уже никак не могла считаться моей. Машинально проведя рукой по взмокшему лбу, я обнаружил на тыльной стороне ладони ярко-красные мазки крови. Оцарапать меня с равным успехом могли как Иришины ногти бронзового цвета, так и короткие шипы напульсника, который я увидел на ее правом запястье. Хрен редьки не слаще, подумал я, чудом увернувшись от нового броска противницы. При этом я налетел на стул, любезно предложенный мне хозяином кабинета, и с трудом устоял на ногах.

Дубов захлопал в ладоши и пьяно загорланил:

– Браво, писатель! Ты продержался десять секунд. Но на целый раунд тебя не хватит. Скоро останешься с расцарапанной рожей и без штанов!.. Давай, Ириша! Пусть знает наших!

Скверная заваривалась каша. Грозную на вид противницу можно было запросто уложить либо кулаками, либо каким-нибудь увесистым предметом, она бы и пикнуть не успела. Но Дубов умышленно стравил меня с девушкой, вместо того чтобы кликнуть своих желторотых орлов с дубинками. Избив или покалечив Иришу, я подписал бы смертный приговор не только себе, но и своей собственной дочурке. Как говорится, око за око…

Вот и получалось, что я был вынужден лишь обороняться, а наседавшая на меня дылда вела бой без правил. Уже не полагаясь на руки, которые дважды подвели ее, она принялась азартно лягаться ногами, обутыми в высокие ботфорты. Такого кордебалета я еще не видал!

Под восторженные возгласы папаши она загоняла меня в угол. Настоящая техника у Ириши отсутствовала, да она в ней и не нуждалась, поскольку ответных ударов я не наносил, а лишь блокировал те, что были адресованы мне. Ш-шух!.. Ш-шух!.. Черные голенища сапог да белые ляжки мелькали передо мной попеременно, а когда в лицо мне неслась подошва или унизанный кольцами кулак, я успевал подставить раскрытую ладонь, локоть или плечо. Пока успевал.

Свободного пространства для маневров оставалось у меня все меньше, а Ириша сатанела все больше. Едкий запах пота, исходивший от ее разгоряченного тела, кружил голову почище любых «шанелей» с «диорами». В результате энергичных отмашек ногами Иришины кожаные трусы почти исчезли между ее ляжками. Одного прицельного пинка по зажевавшим их губам хватило бы для того, чтобы эта свистопляска прекратилась, но я по-прежнему только оборонялся, поэтому продолжение все следовало и следовало, а хеппи-энд никак не намечался.

В итоге я уперся спиной в стену, и в этот момент – клац! – ботфорт раздробил стекло на одной из фотографий. Это произошло в нескольких сантиметрах от моей правой скулы – один из осколков чиркнул по моей коже.

Твердая преграда отбросила Иришу назад. Прежде чем она успела опустить нелепо задранную ногу, я поймал обеими руками подошву ее ботфорта и, разворачивая его носком к полу, одновременно толкнул от себя. Послушно крутнувшись в воздухе, Ириша понеслась прочь.

Знаете, что такое полет «ласточкой»? Теперь вообразите, что ласточка весит не менее восьмидесяти килограммов и ей придано внезапное ускорение. Ну а грохот, который наделала Ириша, приземлившись животом на письменный стол, превзошел всякое воображение. Это надо было слышать. И видеть.

Папаша взбесившейся кобылицы, только что ржавший, как мерин, досадливо вскрикнул. На пол посыпались канцелярские принадлежности и бутылки, которые Ириша достала ногами в полете. Сама она взвыла, как аварийная сирена, но ненадолго. Вопль прервался, когда Ириша перестала скользить по полировке и оглянулась на меня через плечо. Правильнее было бы написать: через задницу, потому что именно она маячила на переднем плане.

– Все. Теперь тебе… – прозвучало грязное словечко, иллюстрацией к которому послужило то, что раскорячившаяся на столе Ириша невольно выставляла напоказ.

Она принимала горизонтальное положение в несколько приемов. Движения ее были отрывистыми и неуверенными, как у поврежденной механической куклы. Застежка черного лифчика при падении лопнула, но Ириша не собиралась терять время ни на срывание с плеч бесполезных лямок, ни на стыдливые жесты. Позволив паре внушительных грудей болтаться как попало, она сразу направилась ко мне. Распахнутая жилетка, способная обогреть разве что домашнюю болонку, да ботфорты, в каждом из которых эту самую болонку можно было утопить, – вот и все, что осталось на девушке, спешащей ко мне на свидание. Трусы не в счет. Сзади они уже практически отсутствовали, а впереди съежились до размеров младенческой ладошки, которой было явно мало для того, чтобы прикрыть воинственно выставленный вперед лобок.

Я вывел Иришу из равновесия в буквальном смысле, а теперь собирался проделать то же самое в переносном. Потеряв над собой контроль, она даже при своем росте и весе должна была превратиться в ту самую беспомощную девчушку двадцати лет, которой являлась на самом деле. Ее удел лить нюни и распускать сопли, а не драться с мужчинами, решил я, после чего стал смещаться вправо, чтобы выиграть время для морального уничтожения противницы.

– Неужели тебе так хочется заглянуть в штаны взрослого дяди? – укоризненно произнес я, продолжая совершать обход кабинета и тем самым вынуждая Иришу медленно поворачиваться вокруг своей оси. – Ай-яй-яй! В твоем возрасте надо быть скромнее.

Яростно запыхтев, она бросилась на меня. Я поднырнул под ищущую меня руку. Очутившись за Иришиной спиной, я насмешливо предложил:

– Загляни в тот самый магазин, где приобретала свою сбрую и купи себе там… – Снова уклонившись от захвата, я закончил: —…фаллос побольше. Он удовлетворит и твое женское любопытство, и кое-что еще!

Не обернувшись, Ириша сделала лягающееся движение, едва не задев ботфортом неосторожно приблизившегося папочку.

– Еще! – потребовал он. – Ну же!

Допросился! Замысловатый крендель, выписанный в воздухе второй Иришиной ногой, выбил из его руки прихваченную мимоходом бутылку.

– А-а-а! – заорала Ириша от натуги и от бессильной злобы. – Ы-ы-ы! – Она совершила довольно неуклюжий пируэт, тяжело подпрыгнула и поочередно взбрыкнула ботфортами перед моим носом.

При приземлении ее развернуло ко мне задом да еще в придачу согнуло в три погибели, отчего рост ее ненадолго приблизился к среднестатистическому. Этого я ждал с того самого момента, когда выбрал наиболее уязвимое место соперницы и надумал закончить поединок простым, безопасным, но весьма эффективным способом.

Ахиллес, помнится, берег пуще зеницы ока свою пятку. Кощей Бессмертный лелеял единственное имевшееся у него яйцо. Самое уязвимое место Ириши находилось там, куда норовили без остатка втянуться ее прочные кожаные бикини.

Мои руки проворно метнулись к ее талии и заграбастали узенький поясок, на котором держалась вся незатейливая конструкция. Я уже цепко держался за кожаный жгут сзади и спереди, когда Ириша попыталась проделать то же самое, наверняка заподозрив, что я хочу оставить ее без трусов.

Во-первых, она опоздала. Во-вторых, ошиблась. Вместо того чтобы резко дернуть бикини вниз, я проделал прямо противоположное. Рывок – и Иришу подбросило на цыпочки. Еще рывок – и она была вынуждена подпрыгнуть вместе со своим интимным лоскутом, чтобы тот не удлинил ее ноги на пару лишних сантиметров. Уяснив для себя, что чувствует кобыла, которой вожжа попала под хвост, она пронзительно заверещала.

Это было только начало взбучки, устроенной мною вздорной девице. На протяжении минуты Ирину подбрасывало, мотало и раскачивало, как самую неистовую участницу оргии сектантов-трясунов. Я заставил ее поплясать на славу! Думается, Ириша выделывала гораздо более лихие коленца, чем тот несчастный священнослужитель, которого она решила осрамить перед здешними «патриотами России».

– Еще? – приговаривал я, продолжая экзекуцию. – Еще?

– Не-ет!.. Ой!.. Ай!

Кожаная шлея, врезавшаяся в чувствительную промежность, превратила разъяренную фурию в обычную перепуганную девчонку, получающую первую в жизни трепку.

Одновременно с ней подал голос ее папаша. Брошенный мной поясок еще не успел коснуться пола, когда в комнату ввалились те два охранника, которые торчали в коридоре, а в распахнутую дверь донесся топот дополнительных бегущих издалека ног.

Членораздельного приказа Дубов отдать не сумел, но и его возмущенного блеяния хватило для того, чтобы охранники набросились на меня. Первого я сшиб с ног подвернувшимся стулом. Стремительно пройдясь задом наперед по распростертой на полу Ирише, он протаранил гигантский шарообразный аквариум и улегся в луже среди осколков и загубленных им рыбок.

Дубинка второго охранника умело парализовала мою правую руку. Пока я рассматривал ее, удивляясь своей неспособности даже сжать пальцы в кулак, новый удар пришелся по моей шее, а затем на меня обрушился настоящий град, спастись от которого мне удалось лишь нырнув в обморочную темноту.

Уже падая, я смутно осознал, что рискую опуститься на колени и постарался завалиться на бок. Это было последнее осмысленное действие, на которое я оказался способен той проклятой ночкой.

Что сказали бы вы, очнувшись на рассвете в незнакомой комнате, на чужой кровати, с руками, прикованными наручниками к ее изголовью? Прочитали бы утреннюю молитву господу? Помянули бы черта? Принялись бы сочинять возмущенный протест в комиссию по правам человека?

Лично я для начала просто застонал. Физиономия моя чувствовала себя почти хорошо (спасибо, Дубов, спасибо, благодетель, что велел своим опричникам не частить дубинками по моей головушке). В остальных частях тела ощущался полнейший дискомфорт. Грудь побаливала как на вдохе, так и на выдохе. Руки прикидывались чужими, плечи гудели.

Раннее солнышко, проглядывающее сквозь листву в окне, рассеяло мрак в комнате, но не в моей душе. Пробежавшись взглядом вокруг себя, я не обнаружил ни единой детали, которая могла бы меня порадовать или хотя бы утешить.

Вдохновенная ряшка господина Дубова на настенном календаре, примерно 50 на 50, была расцвечена, оттенена и разглажена с такой тщательностью, что самая высокооплачиваемая топ-модель не рискнула бы стать рядом, опасаясь показаться потасканной дешевкой. Не мужское лицо, а младенческая попка, и только!

Плакат висел над хлипким на вид столом, который едва выдерживал вес взгроможденного на него компьютера.

Дальний угол комнаты занимала тумба, увенчанная скромной видеодвойкой. Телевизор был не больше компьютерного монитора.

Моя голова, как ни странно, вполне комфортно покоилась на подушке, упакованной в восхитительно свежую наволочку. Вся остальная постель тоже была показательно чистой (до того, как меня, изрядно вывалянного по полу и истоптанного чужими грязными ногами, уложили сверху в одежде и обуви).

Хотя наручники на меня надели гуманные, не самозатягивающиеся, они мешали мне ощущать себя в этом доме желанным гостем. После урока, преподанного Ирише, я вряд ли мог рассчитывать на добрые чувства ее отца. С другой стороны, если бы я позволил ей одержать верх, мое положение тоже не стало бы завидным. Нормальные люди, как правило, стремятся пнуть падших побольнее.

Я понятия не имел, как пройдет моя новая встреча с Дубовым, но твердо знал одно: он ни в коем случае не должен увидеть страх или растерянность на моем лице. Это как показать слабину при встрече с лютым псом: дрогнул, и тебе крышка!

Желая проверить, как поведут себя мои треснувшие по краю губы при попытке улыбнуться, я растянул их во всю ширь, а зубы предельно обнажил.

Когда человек улыбается в обществе, он считается веселым и приятным собеседником. Когда же он скалится неизвестно чему в полном одиночестве, это уже тревожный сигнал. Вот почему женская фигура, приоткрывшая дверь в комнату, при виде широкой ухмылки на моем лице чуть не отпрянула обратно.

Я состроил непроницаемое лицо. Это было проделано так молниеносно, что навестившая меня особа встряхнула светлыми волосами. Наверняка отгоняла безумный образ, который показался ей просто померещившимся.

Объемное голографическое изображение наипервейшей раскрасавицы в мире – вот что видел я перед собой. Если где-то и существовали более притягательные молодые женщины, то для меня это ровным счетом ничего не значило, потому что при виде прекрасной незнакомки все они разом обратились в пустое место.

Как описать загорелую богиню в белоснежном теннисном наряде, с умелым макияжем на лице и волосами, только что уложенными феном? Где взять слова, чтобы передать цвет и форму сосков, норовящих прорваться сквозь тонкую ткань? С чем сравнить ее пупок, выглядывающий из-под короткой маечки так трогательно, что, если бы не наручники, я мог бы не сдержать желание прикоснуться к нему хотя бы одним пальцем? Я даже обрадовался, что прикован к кровати. И ничуть не огорчился тому, что у меня не было ни мыслей, ни слов. Это позволяло мне просто лежать, молчать и пялиться на прекрасное видение во все глаза. Оно благоухало экзотическим ароматом киви, который в последнее время предпочитала моя жена. Дезодорант «Фа», гарантирующий свежесть на протяжении 24 часов.

Пауза продлилась достаточно долго, чтобы мы успели вволю полюбоваться друг другом.

– Досталось? – сочувственно спросило неземное создание, плотно прикрыв дверь за своей спиной.

– Пустяки, – мужественно сказал я.

– Бедненький!..

Пройдясь по комнате пританцовывающей походкой, незнакомка склонилась над столом, делая вид, что заинтересовалась маркой компьютера. Шортики, облегающие отставленный зад, задумчиво качнулись из стороны в сторону. У меня вырвался прерывистый вздох. Есть такая обидная закономерность: чем красивее женщина, тем чаще она принимает солнечные ванны нагишом, но при этом ваши шансы полюбоваться ее сплошным загаром уменьшаются в прямо противоположной пропорции.

– Ничего, если я буду с тобой на «ты»? – Шортики развернулись ко мне передом и приблизились почти вплотную, заслоняя собой все остальное мироздание.

С трудом заставив себя оторвать глаза от волнующего холмика под белой тканью, я устремил их на обращенное ко мне лицо и хрипло согласился:

– Пожалуйста, гм!.. Гм!

– Тебя зовут Игорем, я знаю. Неужели ты и вправду писатель?

– Когда я гляжу на тебя, – сказал я, – остается только пожалеть, что я не стал поэтом. Или скульптором на худой конец.

– Худой конец? – Незнакомка прыснула.

Половину ее очарования как рукой сняло. Я по-прежнему не находил в ее внешности ни одного изъяна, но предвкушение сказки или праздника прошло. Это как если бы ослепительное сияние солнца было омрачено тучкой. При этом солнце остается таким же блистательным, но на него можно смотреть без риска ослепнуть.

– Кто ты, смешливая прелестница? – спросил я, попытавшись сесть на кровати.

Никелированные браслеты грубо напомнили мне, где мое место.

– Я Натали, – сказала моя посетительница, похлопывая ракеткой по смуглой ноге, позолоченной едва заметным пушком.

– Жена Марка? – дошло до меня.

Не успев как следует порадоваться нашему знакомству, я уже помрачнел. Помнится, Дубов обмолвился, что Натали однажды победила в конкурсе красоты, и теперь это не вызывало ни малейших сомнений. Но не забыл я также и дополнительную характеристику, данную свекром снохе. «Жадная и расчетливая сука». Учитывая брак такой редкостной красавицы с совершенно порочным чудовищем, слова Дубова скорее всего были прискорбной правдой. Пусть простят меня милые романтики, но чем ярче натура женщины, тем темнее ее инстинкты.

– Ха, жена! – горькое восклицание Натали прозвучало, как запоздавшее эхо. – Наложница я… Владимир Феликсович насильно окрутил меня со своим сынком. Никакой жизни теперь!

– А что, разве он такой плохой супруг? – спросил я, изображая полное неведение. – Мужик на вид привлекательный, интересный.

– Кто мужик-то?! – презрительно процедила Натали. – Таких мужиков я знаешь где видала?..

Я спрашивать не стал, но Натали все равно сказала. Ее голос сразу утратил всю недавнюю мелодичность. Закрыв глаза, можно было запросто представить на месте собеседницы продавщицу из привокзального ларька, которая в свободное время подрабатывает уличной девкой. Именно такая мне и привиделась. Зато, снова разомкнув веки, я с удовольствием обнаружил перед собой прежнюю очаровательницу, зашедшую поболтать с гостем по пути на теннисный корт. Вот в чем прелесть богатого воображения.