Черная тарелка
– Полтора… – почему-то краснея, ответил Гена, – миллиона… У меня отчет до копеечки…
– Мне твой отчет нужен, как хую ужин. Ты со своими сраными экологами даже не понимаешь, что это за бабки и что на них можно сделать. Если с умом, конечно. – Семен Захарович повысил голос почти до крика. – И не талдычь мне про десятые процента! Слышать не хочу! – Внезапно он повернулся ко мне. – Ты кто?
– Спичрайтер, – ответил я и, назвав свою фамилию, добавил для вескости: – Советник Геннадия Никодимыча.
– Так и посоветуй ему, – Семен Захарович кивнул в сторону Гены, – всякой херней не заниматься… – Он снова завелся. – За полгода единственное что сделали – бабу нашли! Ну ту, с сиськами… Которая Куцую блядью назвала. Пиши!
Едва ли не быстрее, чем в вестернах выхватывают кольты, я вытащил из кармана блокнот и приготовился писать.
– Ее – в федеральный список. Первым номером. – Гена попытался встрянуть, но Семен Захарович его резко оборвал: – Ты помолчи! Да, первым. Скажи спасибо, что вторым останешься. Пока. Так, что еще? Сделать хороший клип с нею, и чтоб крутился с утра до ночи. Записал? И хорошую полиграфию. Листовки – в каждый ящик. По всей стране. Завтра получите два лимона. На все про все. Вопросы есть?
Вопросов не было. Гена поехал в штаб, а я поспешил домой, уговаривать Клаву.
* * *– А нам с тобой это надо? – задумчиво спросила Клава, и я не нашел что ей ответить. И вопрос повис в воздухе. А через несколько дней он не то чтобы забылся, но утерял актуальность, лишился какого бы то ни было смысла, потому что мы вышли на финишную прямую нелепой гонки, в которую я втянул мою Клаву.
ЭРОС купался в деньгах, как одноименный бог со своей маманей Афродитой в пене морской. И это дало нам возможность осуществить старую смелую мечту Сережи Сонокотова – провести всероссийскую помывку в бане. Беспрецедентная акция «Мытая Россия» как нельзя лучше отвечала провозглашаемым нами экологическим и духовным ценностям: в здоровом, читай – чистом, теле здоровый дух, в общем, самая что ни на есть экология духа в ее первозданном виде. Кроме того, русская баня, как известно, есть наша национальная гордость, вроде водки, икры, автомата Калашникова и песни про Катюшу.
Одномоментно, разумеется, с поправкой на поясное время, все региональные отделения ЭРОСа, арендовав местные бани, загнали в них своих активистов и местную знать: предпринимателей, журналюг, актеров областных драмтеатров, в общем тех, кого электорат знал в лицо. Знатные люди парились, трепались, гоняли чаи (упаси Бог, никакой водки!). Для местной массмедиа это, естественно, было недурным информационным событием, которое ненавязчиво связывалось с экологической партией. Последнее, понятно, мы оплачивали.
Центральное же событие «Мытой России» проходило в Белокаменной. Изначально Серега задумал было арендовать Сандуны, но цена кусалась, и мы разместились в небольшой частной баньке со смешным названием Klichko Brothers Ltd неподалеку от кольцевой дороги. К десяти утра все были в сборе – первая десятка федерального списка во главе с Клавой, Анатолий Горский и несколько его партнеров по телесериалам, телевизионщики, не первого эшелона поп-звезды, парочка фотомоделей и даже один министр. В общем, сборище более или менее узнаваемых лиц, бомонд средней руки. От обычной московской тусовки действо отличалось обилием осветительной аппаратуры и телекамер – одну даже ухитрились запихнуть в парную – и туалетами участников. Ни тебе рискованных вечерних платьев, ни обтрепанных джинсов от кутюр, ни смокингов…
Весь бомонд был голяком. Ну не совсем, разумеется. Мужики – в пляжных трусах, а кто и в обмотанном вокруг чресл полотенце, дамы – в купальниках. Мелькали животы, спины и ляжки знаменитостей, причем животы, спины и ляжки далеко не идеальной формы, разве что фотомодели выглядели прилично, но на то они и модели.
Естественно, пришлось растелешиться и моей стыдливой подруге. Ох, и нелегко же мне далось это. Клава твердо стояла на холщовой мини-юбке и маленьком топике, и лишь за несколько минут до выезда в баню согласилась на плотный закрытый купальник. Тайком от нее я прихватил купленное мною прошлым летом, но оставшееся ненадеванным бикини, по дороге упорно склонял подругу к этому туалету и в конце концов каким-то чудом победил. Но когда настал момент истины – выхода перед телекамеры, Клава закуталась в махровую простыню и так вцепилась в ее края побелевшими от напряжения пальцами, что я едва их разжал.
Простыня сползла с Клавы, как пена с Афродиты, и все ахнули. Зрелые прелести главной экологини России были настолько совершенны, что даже я, досконально с ними знакомый, и не только визуально, стоял потрясенный, прикрывая рукой последствие этого потрясения. А Гена Последнев тут же бросил камбал-фотомоделей, сложил толстую волосатую руку кренделем и, когда Клава на нее оперлась, повел первую леди партии прямиком в парную. А там уже вовсю гуляли веники, и Горский, уложив Клаву на скамью, стал охаживать ими ее белоснежные едва прикрытые полосочкой бикини широкие бедра. Оператор поминутно вытирал запотевающий объектив и тихо стонал: «Боже, какая картинка!»
Потом все собрались у самовара, и Клава, румяная, распаренная, разливала чай по стаканам, Толик Горский травил анекдоты, Гена напыщенно изрекал пункты предвыборной программы ЭРОСа. Время от времени включалась прямая связь с регионами: «С легким паром, Москва!» И мы наперебой желали легкого пара Находке, Сыктывкару, Урюпинску…
* * *Клип сняли на следующий день, в той же баньке, в том же интерьере. Вы все его, конечно, помните.
Огромная фигура Толика Горского, на голове – фетровая с красной звездой буденовка, библейские места прикрыты клеенчатым фартуком, какие раньше носили банщики. Едва уловимый – какие-то доли секунды – промельк его голого мускулистого зада. И вот уже над белым упоительно прекрасным женским телом – то скрывающемся в облаке пара, то рождающемся из него – порхает наш русский березовый веник. Крупный план – ясное лицо Клавы с кристально чистыми, как ключевая вода, каплями пота. Еще крупнее – ее большие зеленые глаза. Клава поднимается со скамьи. Кажется, что она совсем нагая – это камера целомудренно обходит все запретные места. Звучит специально написанная для клипа задушевная песня:
Чистая Русь, чистая Русь…Гнутся под ветром березы.Дай я с тобой еще раз обнимусь —Это от радости слезы…Распахивается дверь деревенской баньки. Бьет в глаза, до боли слепит яркий солнечный свет, волной падает на обнаженную (как бы обнаженную – поди заставь Клаву раздеться на людях) женскую фигуру. Она выходит из этой волны в простом свободном платье, как Афродита из пены морской. Лицо Клавы – строгое и прекрасное, лик России. Титры: ЭКОЛОГИЯ РОССИИ. ЧИСТАЯ РУСЬ.
И понеслась. Клип пошел по всем каналам, он врубался в бесконечные серии «Ментов» и вечный КВН, дробил на части любимую народом легкомысленную эротическую программу «Угадай желание», обрывал на полуслове уморительных острословов «Полного зала» и красоток-героинь сериала «Все мужики ко…», спутывал карты Джеймса Бонда, предварял и завершал прогнозы погоды и футбольные репортажи.
Бабки Семена Захаровича работали с дьявольской силой.
А наша команда под водительством Гены и Клавы помчалась по российским просторам – где самолетом, где поездом. Если транспортное плечо выдавалось коротким, нас подбрасывали на вертолете или автобусе. А как-то раз довелось пару часов трястись до газона-сосной станции где-то под Уренгоем в кузове грузовика. И везде нас ждали люди. Конечно, не нас, даже не Толю Горского, которого, впрочем, тоже встречали прилично, а Клаву. Потому что везде, куда бы мы ни попадали, в губернский ли центр на сцену драмтеатра или в далекий вахтовый поселок, где не было даже клуба, нас встречали песня «Чистая Русь» и светлый лик России с телеэкрана. Собравшиеся на встречу с нами люди вежливо выслушивали экологические причитания Последнева, аплодировали Толе, который рассказывал о своих новых ролях, и устраивали овацию Клаве, едва она раскрывала рот. И везде, везде, везде летали словно голуби-сизари глянцевые флайеры с портретом Клавы, они были разбросаны на сценах, их нес ветер по улицам городов и поселков, они были в протянутых за Клавиным автографом руках. А когда мы на сутки возвращались в Москву, чтобы отмыться и наметить новый маршрут, листовки торчали из почтового ящика и шуршали под ногами в подъезде.
Работали бабки Семена Захаровича, работали, не ленились.
Для меня сотни выступлений перед электоратом слились в одно долгое-долгое свидание Клавы со своими воздыхателями. На людях я держался от нее в почтительном отдалении и тихо терзался ревностью, понимая, впрочем, как это нелепо. Мои терзания длились до пятнадцати, а то и восемнадцати часов в сутки. Но рано или поздно нас отвозили на ночлег – в роскошный пятизвездник в Питере или Екатеринбурге, в захудалую холодную гостиничку где-нибудь в Лабытнанги – и мы с Клавой тут же сливались друг с другом, как Эрос (ударение на первом слоге), он же Амур, со своей Психеей.
Ни раньше, ни позже нам не было так хорошо вместе. И бабки Семена Захаровича тут совершенно ни при чем. Такое ни за какие бабки не купишь.
* * *В день выборов мы с Клавой, хорошо выспавшись, плотно позавтракали и пошли на избирательный участок отдать ей свои голоса. Нас не встретили с телекамерами, как встречают голосующих самих за себя президентов и премьеров, но Клаву, конечно, узнали, были с нею более чем любезны и пожелали успехов в политике, а также, обратив внимание на меня, счастья в личной жизни.
Вполне счастливые, мы вернулись домой и, следуя своим привычкам, завалились в койку, где и пребывали до самого вечера. А вечером, когда на западной оконечности России закрылись избирательные участки, отправились в штаб, прихватив с собой домашней снеди – как-никак на всю ночь.
В решающие дни предвыборной кампании партия решила не транжирить и не переехала в помещение, более приспособленное для руководства политической борьбой. Штаб по-прежнему размещался в подвале на Пречистенке, но бабки Семена Захаровича поработали и здесь: был сделан евроремонт, закуплена новая оргтехника, в общем, все как у людей.
Наши уже тусовались в большой комнате, что-то вроде конференц-зала, который образовался после сноса ветхих перегородок. Одна его стена была завешена картой России с разноцветными республиками, краями и губерниями. Возле другой красовался накрытый фуршетный стол под белой скатертью. Клава заспешила выгрузить на него домашние пирожки, а я оценил выпивку: вместо привычной «Гжелки», которую пристало распивать в подворотне на троих из одного граненого стакана, а никак не в партийном штабе, стояли фигурные бутылки бесподобной «Царской коллекции». Дорогущая водочка, нам не по карману, но вот прислал нам два ящика спонсорской помощи добрый человек, крупный столичный предприниматель, давно болеющий за несчастную российскую экологию, так почему бы не выпить?
Я потянулся к бутылке с выпуклой царской короной, но за моей спиной кто-то громко захлопал в ладоши. Я обернулся – Гена Последнев взывал к всеобщему вниманию: на большом телеэкране появился председатель Главросизбиркома. Сначала его тонкие губы шевелились беззвучно, но кто-то прибавил громкость, и мы узнали, что первая десятая процента голосов уже посчитана. Тут главный выборщик страны ушел с экрана, его место заняла цветная таблица.
Как всегда, впереди всех шла президентская орда, за нею с небольшим отрывом коммуняки. Всякая партийная мелочь кучковалась далеко позади лидеров, что в общем-то нетрудно было предвидеть. Но никто не ждал, что таблицу замкнет аленький цветочек – символ ЭРОСа. Впереди были все наши конкуренты – и маргинал-охлократы Красноперского, и невесты Куцей, и даже национал-автолюбители. Это был полный провал.
Гена Последнев отошел от телевизора и как оплеванный стоял посреди зала. Клава подошла и молча обняла его за плечи. Лед гнетущей тишины разбил Толик Горский. Он крепко хлопнул по спине пригорюнившегося председателя и произнес:
– Да когда же, скажи на милость, чукчи голосовали за нас? Им вся твоя экология по… – Он оглянулся на Клаву и подправил готовую сорваться с уст метафору: – Она им… по тундре да по чуму! Вот начнется тайга, и пойдет наш процент. А пока давай выпьем.
И впрямь выпить было самое время, уж если не за победу, так за достойное поражение. Все обступили фуршетный стол, хлопнули по стопарику ледяной «Царской коллекции», закусили Клавиным пирожком, посудачили об электоральных ожиданиях. А тут на экране вновь возник тонкогубый.
Оказывается, пока мы выпивали и закусывали, неутомимые счетчики голосов уже оприходовали сотую часть электората, надо же! Давайте посмотрим, что же они насчитали. Ага, на цветной диаграмме наш аленький цветочек ушел с последнего места, оставив позади игрушечную машинку – значок национал-автолюбителей. Уже не худо. Верно подметил Толик Горский: тайга, этот символ российской экологии, эти легкие планеты, работает на нас, на ЭРОС. И мы вернулись к столу.
Так мы и сновали по конференц-залу – то прилипали к телевизору, то возвращались к царской водочке и Клавиным пирожкам. По мере продвижения к европейской части России ЭРОС все прибавлял и прибавлял, причем особая прибавка вышла в саматлорах и уренгоях, где мы облетали и объездили все, что можно было облететь и объездить, где на буровых и газонасосных Клаву встречали особенно горячо. И хотя заветный проходной процент маячил где-то далеко-далеко, на Восточно-Сибирской равнине мы обошли невест Маргариты Куцей и вплотную приблизились к маргиналам Владлена Красноперского.
Итак, ЭРОС не спеша набирал проценты, а мы все быстрее и быстрее набирались за фуршетным столом. Гена Последнев и Толя Горский, оба красные как маки, хохотали, вспоминая про кипы пик и линя на мели. А Сережа Сонокотов, в которого обычно влезало немереное количество водки, уже не вязал лыка. Я же каким-то чудом еще сохранял относительную трезвость и с тревогой следил за Клавой. Она не пила, только пригубляла рюмку и с каждым новым сообщением Главросизбиркома становилась все более напряженной. Я подошел к ней и положил ей руку на горячее плечо. Она отодвинулась – «не надо, потом»…
За Уральским хребтом мы всего на пару десятых процента отставали от маргиналов, что называется, дышали в затылок Красноперскому, который, в свою очередь, балансировал на грани проходного балла. Близость успеха, возродившиеся надежды на благополучный исход вызвали у нас новый приступ жажды, и мы в который уже раз основательно приложились к «Царской коллекции». А потом началось что-то невообразимое. Избирательную диаграмму залихорадило. Европейский Север совершенно неожиданно подарил Красноперскому и Куцей большие прибавки – невесты обошли нас и вместе с маргиналами не только преодолели заветный порог, но и вплотную приблизились к коммунякам, которым не помог даже их пресловутый «красный пояс». Юг, вопреки всем ожиданиям, поменял местами Куцую и Красноперского и немного поправил дела коммуняк. Но все они уже были в полном порядке, мы же на обсчитанной европейской части умудрились потерять почти целый процент и вновь оказались поблизости от национал-автолюбителей. Хорошенькое соседство!
Оставались Брянщина со Смоленщиной, Калининградщина да Москва с Питером. Здесь нам ловить было нечего – к гадалке не ходи. Поскучнел наш штаб, приуныл. И потрезвел. Выхаживающий с опущенной головой из угла в угол Геннадий еще больше, чем всегда, походил на великого человека, но, увы, после Ватерлоо. Серега курил сигарету за сигаретой. Толя Горский забился в угол и с кем-то озабоченно говорил по телефону. Клавы в зале не было – я не заметил, когда она исчезла.
Минута проходила за минутой. Мы без всяких надежд, без каких бы то ни было позитивных электоральных ожиданий, как подсудимый перед выходом присяжных с приговором «виновен», поглядывали на телеэкран, где резвились девчонки из группы «Сверкающие». И вот последний раз сверкнули их очаровательные попки, и появилась заставка «Главросизбиркома», а затем и сам его председатель. Он сказал, что скоро утро и все, наверное, уже устали, но дорогие телезрители не зря оставались у своих голубых экранов, потому как предварительный подсчет голосов практически закончен и он, тут председатель лукаво усмехнулся, он, то есть подсчет голосов, принес небольшие сюрпризы. Тут говорящую голову сменила диаграмма, и мы на добрую минуту лишились дара речи.
На самой верхушке диаграммы с обычной кучей процентов расположилась президентская рать. Кто ждал другого? А много ниже ее, но выше роковой черты рядышком, практически в один уровень стояли: коммуняки, маргиналы, мы и невесты, причем мы впереди невест.
Немую сцену оборвало ликующее «Вау!» Сережи Сонокотова. Толя Горский выкрикнул «Победа!», а Гена совсем не по-наполеновски – что под Аустерлицом, что под Ватерлоо – подпрыгнул и взвизгнул «Ой, мамочка!».
Вслед за этим поднялся невероятный гвалт, и сразу же невесть откуда, должно быть, из туалета явилась Клава. Глаза у нее были красные – неужто ревела? Она растерянно посмотрела на нас, вопящих от восторга, потом на телеэкран и, осознав случившееся, бросилась к мне, уткнулась зареванным лицом в мой пиджак и счастливым голосом повторяла: «Получилось, получилось, получилось…»
В конференц-зале творилось что-то невообразимое. Приходили и уходили какие-то люди. Одновременно звонили все мобильные телефоны. Позвонил даже сам Семен Захарович. Неведомо откуда появились цветы. А владелец «Царской коллекции», словно ждавший победную весть за дверью, собственноручно, сгибаясь под тяжестью картонной коробки с дюжиной бутылок, внес в зал столь необходимый нам в те минуты напиток.
Гуляли мы до полудня. Ох, и гуляли же мы. И Клава, моя Клава, главная виновница торжества, с сияющими глазами принимала поздравления, не отходя от меня ни на шаг.
* * *Остаток олигарховых средств Гена Последнев поделил истинно по-братски, выдав всем участникам победоносной избирательной кампании солидные премии. Щедро наградил он и меня с Клавой. И мы с ней рванули к теплому солнышку и ласковому морю: не мудрствуя лукаво выбрали плебейскую Анталью, где и пробыли две почти безмятежные недели. «Почти» – потому что среди наших сопляжников попадались Клавины избиратели, и они беззастенчиво лезли за автографами. Впрочем, это не особенно отвлекало нас от главного – в своем номере мы оставались одни.
Когда же этот медовый, если так позволительно сказать, полумесяц закончился и мы вернулись в Москву, начались суровые будни, которые воскресили забытый Клавин вопрос: а нам с тобой это надо?
Клава накрыла для подружек в супермаркете хороший стол и уволилась. А на следующий день вышла на новую работу.
Как ни странно, осложнения начались с сущих пустяков, с чисто бытовых вопросов, которые в Палате издавна регулируются в первую очередь: сначала парламентарию следует предоставить необходимые жизненные блага, а уж потом спрашивай с него, как блюдет народные интересы. И впрямь, поди порешай государственные дела на голодное брюхо.
Вернувшись ко мне с первой получкой, Клава сначала по-детски радовалась – таких деньжищ она прежде в руках не держала. Я искренне разделял ее радость. Вскоре, однако, Клавой овладели сомнения – так ли это хорошо. Наделенная природным тактом, она считала, что мужчина, с кем она делит обеденный стол и постель, должен зарабатывать больше ее. Мне это было до лампочки, но озабоченность подруги меня все-таки слегка угнетала.
А потом причин волноваться стало куда больше. В результате сложной межпартийной интриги при дележке должностей Клаву совершенно неожиданно выдвинули на почетный и ответственный пост вице-спикера Палаты. Впрочем, это закулисное, несомненно одобренное свыше решение было вовсе не глупым и не случайным. Благодаря клипу «Чистая Русь» лицо Клавы было узнаваемым, а сама она популярной, как говорится, среди широких слоев населения. С другой стороны, манипулирующие Палатой силы считали мою подругу легко управляемой простушкой. Простоты ей и впрямь было не занимать. А вот насчет управляемости они просчитались.
Об избрании Клавы на один из высших государственных постов я узнал из теленовостей. И был потрясен не меньше ее самой. Домой она вернулась в истерике, я приводил ее в чувство сначала водой, а потом нашим проверенным способом. В общем, через час над случившимся уже можно было слегка подшучивать. Нежно оглаживая Клаву после жарких объятий, я шептал ей на ухо:
– Вице-спикер ты мой… Нет, Клаша, настоящий вице-спикер это мужик… А ты… – Руки мои блуждали по всем ее совсем не парламентским выпуклостям и впадинам. – Ты у меня вице-спичка!
– Это я-то спичка?! – с наигранным негодованием воскликнула Клава, вырвавшись из моих рук и взгромоздившись на меня подобно наезднице-амазонке. – Это тебе спичка? Это тебе спичка? – приговаривала она, звонко шлепая себя по ляжкам, уподобить которые спичкам было бы чистым преступлением.
Мы хохотали и катались по кровати.
А на следующее утро Клава совершила непростительную для вице-спикера оплошность. Даже две. Коллега-парламентарий заметил ее выходящей из метро и задал естественный вопрос:
– Клавдия Николаевна, что это вы общественным транспортом? Чтоб ближе к избирателям?
– Да нет, что вы… – смущенно ответила Клава. – Мне тут ехать всего ничего. Одна пересадка.
Вторая оплошность была хуже первой. Посреди дня Клаве позвонили из Управления делами Палаты и почтительно поинтересовались, где она намерена поселиться – в загородном коттедже или на городской квартире, а если в квартире, устроит ли ее Остоженка. На что она простодушно ответила, что у нее есть большая комната в коммуналке, но вообще-то она чаще ночует у своего друга. То есть у меня.
К концу дня вся Палата смеялась над своим новым вице-спикером.
* * *Две оплошности создали Клаве репутацию этакой парламентской дурочки. Впрочем, дурочки не безобидной: ее наивный отказ воспользоваться причитающимися ей благами ставил под угрозу социальные завоевания трудящихся парламентариев. Но это еще полбеды. Беда же заключалась в том, что у нее появились первые настоящие враги – влиятельные, мстительные и беспощадные.
Первым врагом, естественно, оказалась Куцая, которая не могла простить Клаве, что та публично назвала ее блядью, хотя, учитывая внешность Маргариты Леонтьевны, это было для нее большой честью. Вторым врагом стал Владлен Красноперский. Причина тоже была очевидной: он сам претендовал на пост вице-спикера, причем не без оснований, поскольку уже несколько лет сидел на этом теплом местечке. Но Клава не только его заняла, причем так, походя, без борьбы и интриг, но еще и подсыпала соли на свежую рану.
На одном из первых пленарных заседаний, которое вела Клава, Красноперский, выступая с места, позволил себе гневную инвективу в адрес сотрудниц парламентского аппарата: и писчей бумаги у них не допросишься, а когда наконец принесут, то она смахивает на туалетную, и вот распечатку постановления ему принесли с опозданием, и билет на самолет для него почему-то оказался в общий салон, а не в положенный ему по должности и званию бизнес-класс. И вообще, женщин ни к чему серьезному подпускать нельзя – их место в постели и на кухне.
Клаве бы пропустить речь маргинала-охлократа мимо ушей и дать слово следующему парламентарию, но ее угораздило этот бред прокомментировать:
– Ну вы, Владлен Адольфович, даете! Про такое в народе говорят: сказал – что в лужу краснопернул…
Палата залилась хохотом. Красноперский побагровел и покинул зал заседаний, хлопнув за собой дверью.
* * *Еще не ведая о готовящихся происках врагов, Клава с головой окунулась в новую для себя парламентскую работу. Привыкшая в своем супермаркете вкалывать за себя и за ту подругу, она и в Палате взвалила на себя что надо и что не надо. Помимо своих прямых обязанностей вице-спикера, она тащила на себе и дела ЭРОСа: Гена Последнев большую часть времени проводил в регионах, что-то там наваривая на экологических проектах и природоохранных лотереях. Вот и сейчас Клава готовила парламентские слушанья о судьбе задыхающихся от грязи среднерусских рек, причем должна была выступить с основным докладом. Писала она его в своем кабинете на Охотном и приезжала домой поздно, так что едва успевала состряпать ужин. Я не раз пытался освободить ее от домашних дел, но она встречала мои попытки в штыки.
Как-то, вернувшись особенно поздно, Клава смущенно спросила меня, не буду ли я против магазинных пельменей. Я ответил, что меня сие абсолютно не колышет, лишь бы трапезничать вместе. И мы отужинали пельмешками, ополовинив при этом бутылку «Царской коллекции» и заполировав водочку пивком.
Я проснулся среди ночи от жажды и прежде чем двинуться к холодильнику, где, помнится, еще оставалось немного пива, привычно потянулся рукой к теплому телу. На месте его не было. Я вскочил с постели и увидел, что в комнате горит свет. Клава сидела в одной рубашке за письменным столом и медленно тюкала по клавиатуре моего пи-си. Осторожно ступая босыми ногами по ковролину, я подошел к ней сзади и поцеловал в затылок. Клава подняла на меня слипающиеся глаза и спросила, сколько «л» в слове «коллапс». Я отшутился: коли коллапс настоящий, вроде того, что назревает на твоих речках, то непременно два «л», а если так себе, то и одного хватит. И добавил: довольно дурака валять, утром все допишу сам, а сейчас пошли спать. Она послушно побрела в постель.