Блюститель. Рассказы, повесть

Издательский дом «Выбор Сенчина»

© Сергей Кузнечихин, 2017

ISBN 978-5-4485-3844-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В разгар бабьего лета

Бабы курили. Вернее, курила одна Лилька Шабалова, бригадир Граня разводила теплинку из газет, оставшихся после еды, а остальные просто отдыхали. Второй день, как они закончили ремонт путей на длинном болотистом участке. Теперь узкоколейка шла по суходолу. Сразу за линией весело цвел сентябрьский лес, скрашивая тяжелую однообразную работу и придавая коротким перекурам особую мягкость и полную расслабленность.

Лилька нежилась на солнце и любовалась природой. Охапка пыльного, просушенного сена грела спину, румяные, как яблоки, листья осин – глаза и душу, даже бабы из бригады излучали ленивое густое тепло. Далекое голубое небо казалось ей теплым утренним озером, и легкие редкие облака, словно остатки тумана, плавали над водой. Она закрыла глаза, но небо и осинки не пропадали… Месяц назад Лилька возвратилась из бегов и все не могла отогреться после Севера.

– Нет, бабы, куда ни мотайся, а лучше родного дома не найдешь. Лес-то какой, вы только посмотрите, ишь как накрасился. Недаром это время бабьим летом зовут. Вон осинки расфуфырились, каждым листочком трепещут. И мы точно так же, стоит только почувствовать, что завтра облетать начнем, как пускаемся красоту транжирить. Наизнанку выворачиваемся, если снаружи ничего не осталось. Все до грамма последнего. А чего жалеть? Для кого? Для себя, что ли? Сама для себя – что красивая, что облезлая – все своя.

Кто-то из лежащих чихнул, и Лилька резко замолчала, устыдясь своих слов. Граня сидела к ней боком и, покачивая головой, смотрела, как язычки пламени превращают скомканные газеты в черные цветы. Райка Вахрушина, рябая грудастая деваха из вербованных, лежала пластом. Ее рыхлое бескровное лицо лоснилось от испарины.

«И никакого ей дела нет до всей красоты», – подумала Лилька и окликнула:

– Ты, Райк, меня слушай. Живи, пока молодая. Живи и не бойся, а то осмелишься, да поздно будет. Нечего валяться с линялой мордой, вон сиськи так и прут, аж чересседельник трещит. Хватай мужичка, что по нраву, и души в объятьях. Да на сопляков не кидайся, с них толку на грош, и опять же, им мордашку смазливую подавай. А мужик, он понимает, что в темноте мы все красавицы.

Райка молча встала и пошла в сторону; неуверенно ступая, перебралась по бревну на другой берег валовой канавы и легла в кустах малинника.

– Допекла девку, – проворчала Граня, не отрывая взгляда от огня.

– Э-э, Граня, этим разве допечешь. Когда меня допекло, так я не за канаву, я на Север деру дала.

– Вчера после обеда как ушла в лес, так и не вернулась, боюсь, уж не скинула ли.

– Чтобы скинуть, надо заиметь сначала.

– Да вроде как тяжелая ходила.

– Райка, что ли? Да где ей! Просто брюхо распустила – жрать меньше надо, вот и вся тяжесть.

– Может, и так, только, вижу, мается.

– Это разве маета. Помотает на кулак соплей красных, как мы с тобой, тогда и узнает, по чем страдать и чему радоваться.

– А ты меня с собой не равняй. Я сына вырастила, а ты до тридцати пяти яловая ходишь.

– Я и не равняю. А что яловая, так, видно, поздно спохватилась. Тут рада бы в рай, да грехи не пускают.

– Сама виновата.

Лилька не ответила, только глубже затянулась сигаретой и выпустила по-мужски аккуратное кольцо дыма. Да и что было отвечать: сказать Гране, что сын у нее барахло и без зазрения совести гуляет на деньги, которые старуха зарабатывает не лопатой, так ломом, а когда не хватает материнских рублей, норовит поживиться у женщины старше его на пятнадцать лет. Но зачем? Ей, Лильке, от этого легче не станет, а Граня и без ее щипков натерпелась в жизни. И она спросила о другом:

– Правда, что осина, на которой Лева Питерский задушился, засохла?

– Правда, – ответила Граня. – Сама в воскресенье по грибы ходила и видела.

– Может, кто-нибудь корни подрубил?

– А у кого такая надобность?

– Ну мало ли, ведь не может дерево чувствовать?

– Я почем знаю, может или не может, только высохла, и все. Мужик больно хороший был. Сказывают, Тоська на могиле всю ночь выла, а чего выть, когда сама и угробила.

– Вот это любовь! Все бросил ради нее, а когда совсем невмоготу стало, и жизни не пожалел. Как в кино. Наверное, последний мужик от любви повесился. Теперь такие не родятся. – Лилька даже вздохнула.

– Ну ладно, бабоньки, подъем! – скомандовала Граня и принялась затаптывать теплинку.

Из-за поворота показался мастер Витя, которого Лилька успела обозвать Балериной. И кличка сразу прилипла. Когда Витя ходил, его длинные руки неподвижно висели вдоль тела, кисти он держал немного оттянутыми в стороны. Бригаде думалось, что балерины передвигаются именно так. Слишком уж несуразно выглядел он со своей застенчивостью на фоне путейских рабочих, этакой залетной, случайной птицей.

– Вон как свои чипилины передвигает! – сказала Граня, восторгаясь Витиной походкой. – Райку там шумните, он еще вчера обещал наказать ее за то, что после обеда усвистала.

– Ра-айк! Рай, Балерун идет.

Малинник не шевелился. Витя подошел совсем близко. Кричать еще раз было поздно.

– Здравствуй, начальничек! – выскочила вперед Лилька и сделала реверанс.

Слышал мастер или нет, как звали Райку, но хватился сразу. Он попытался нахмуриться, но лицо вместо сурового сделалось смешным. Лилька прыснула.

– Уж не влюбился ли в нее?

Балерина покраснел.

– А-а-а! На воре и шапка горит, – с трудом сдерживая смех, она перешла на серьезный тон: – Правильно, Витя! Девка молодая, здоровая. Это ничего, что рябая – с лица воду не пить. А то, что без института, так оно еще и лучше. Мужик ты слабохарактерный, грамотная тебя быстро оседлает, а эта сама на руках носить будет.

– Прекратите, Шабалова! – всех в бригаде он называл по фамилии и только Граню, чтобы подчеркнуть ее положение, звал Аграфеной Ильиничной.

– Ну заладил: «Шабалова, Шабалова» – как на собрании. Я привыкла, чтобы мужчины меня по имени звали. Ты только послушай, какое оно красивое: ЛИ-ЛИ-Я, цветочек. А то – Шабалова. Нет у тебя подхода к женщинам. Но если хорошо будешь себя вести, за Райку сосватаю. Сам ты все равно не сможешь. Райка не согласится – меня бери. А чего? Неужели откажешься?

– Прекратите! Аграфена Ильинична, где Вахрушина?

– Ага, все-таки Райка нужна. Ну конечно, она помоложе, – Лилька говорила намеренно громко, так, чтобы за канавой было слышно.

– Придет твоя ненаглядная. По делам ушла. По нашим, женским. Райка!

Наконец кусты раздвинулись, и Вахрушина показалась на берегу. Бочком, мелко переступая и останавливаясь, чтобы удержать равновесие, она миновала бревна.

– Что ты как вареная телепаешься, не видишь, жених пришел… – Лилька хотела еще что-то сказать, но так и застыла, показывая рукой на суходол.

По полю к узкоколейке бежали двое мужчин. Один из них прижимал к груди грибную корзинку.

– Что это они? – неуверенно протянула Граня.

Вахрушина остановилась, так и не дойдя до бригады. А мужчины были уже близко. Механика Лукина Граня распознала по маленькому росту и кривым ногам. Второго, с корзинкой, она никак не угадывала. Лукин размахивал руками и что-то кричал на бегу. Слов было не разобрать, но бабы почувствовали неладное.

Райка так и продолжала стоять поодаль от всех. Почти у самой линии незнакомый запнулся, он падал, заплетаясь ногами и сильно кренясь вперед. И рухнул бы с размаху на корзину, но Лукин успел схватить его за рубаху. Полетели пуговицы, затрещала материя. Большое падающее тело дернуло Лукина, и он, не устояв, плашмя ударился о землю. Но товарищ его не упал, сделав по инерции несколько шагов, он остановился и осторожно опустил корзинку… Рубаха с вырванными пуговицами открывала широкую грудь в мокрых, скрученных в кольца волосах. Губы на красном потном лице казались белыми.

– Лахудры! Всех передавлю! – захрипел щупленький, перепачканный в земле Лукин.

Бабы не понимали, чем они виноваты перед этим маленьким, страшным человеком, но жались друг к другу, сбиваясь в кучу, и испуганно ждали.

– Все ваше отродье переведу!

Лильку подтолкнули в спину, и, еще не зная зачем, она ватно шагнула вперед, но, оказавшись одна, почувствовала не страх, а, наоборот, – свободу, словно до этого ее кто-то крепко держал за руки и теперь отпустил. Она смело прошла мимо Лукина и заглянула в корзинку.

Там был ребенок.

Он лежал бочком на грибах. Его розовую головку опутывали редкие волосики, а на спине, словно родимое пятно, темнела прилипшая шляпка подберезовика.

Или механик перестал кричать, или она на время оглохла, но образовалась такая тишина…

Лилька медленно повернулась и пошла на бригаду.

Сделала несколько шагов. Остановилась и долго смотрела на баб, переводя взгляд с одной на другую, стараясь отыскать что-то нужное, очень нужное для себя. Она по очереди вглядывалась в них, растерянных и недоуменных, задерживаясь на ком-нибудь, возвращаясь назад, как бы сравнивая, но так ничего и не нашла. Отвела взгляд в сторону. Скользнула по красному лицу мужчины. Уперлась в одинокую нечеткую фигуру Райки. И услышала свой страшный крик.

Она подбиралась крадучись, стараясь ступать на шпалы, чтобы не шуршать галькой. Вахрушина стала медленно пятиться. Лилька насторожилась, готовая в любой момент к рывку. А когда Райка запнулась и упала, она вспомнила трусливый детский прием, где падают и кричат: «Лежачего не бьют». И вдруг она услышала за спиной топот ног – это бежала вся бригада…

Витя Балерина смотрел на кучу женских тел и не знал, что ему делать. От страха он что есть силы сжал веки, а потом и совсем отвернулся.

Первым опомнился напарник Лукина.

– Так и убить могут, – тихо сказал он и шагнул к свалке.

Большая часть ударов не доставала до Вахрушиной. Их принимали те, что были ближе к ней. Лилька чувствовала, как тянет кожу возле глаза. Ей было все равно, с чьим локтем она столкнулась, но распухший глаз не давал злости погаснуть. Ей хотелось мстить за этот синяк, за прежние, за которые отомстить не удалось, за исковерканную жизнь – во всем сейчас была виновата Райка. И с каким-то наслаждением месили острые кулачки мягкое, как тесто, тело.

Мужчины хватали взбесившихся баб и оттаскивали к канаве. И стоило отпустить вроде притихшую воительницу и отойти от нее, как та снова лезла в свалку.

– Прекратите это безобразие! Шабалова, как вам не стыдно? Это хулиганство! Самосуд! Вы ответите! – пытался уговаривать Витя. – Ну прекратите же!

Наконец он нашел слушателя. Из свалки выдавили Граню.

– Аграфена Ильинична, вам-то как не стыдно? Вы должны повлиять на них, как бригадир, как ветеран труда.

Тяжелым дыханием Граня сдувала волосы с разгоряченного лба.

– Уйди, сосунок, не суйся в чужие дела.

Но в кучу не полезла. Увидев пустые попытки мужиков растащить драку, Граня сплюнула густую слюну и охрипшим голосом крикнула:

– Стойте! – А потом, словно по инерции, шепотом: – Стойте, бабы.

И скорее всего, не крик, а шепот перехватил занесенные для ударов руки.

Расходились молча и не оглядываясь.

На рельсах остались Лилька Шабалова и Райка.

Лилька тянула ее за волосы, пытаясь заглянуть в лицо.

– Дай в глаза твои плюну, чтобы сгнили они, бесстыжие, – шипела она.

Мужчина поднял Лильку и повел, придерживая за плечи. Она не сопротивлялась.

Вахрушина лежала неподвижно. Ее растрепанные волосы шевелились от ветра, из-под задранного платья торчали грязные, в кровоподтеках толстые ноги и неряшливо выглядывали розовые трусы.

– Убили! – раздался удивленно-испуганный голос.

– Воды, – приказал побледневший Лукин.

Кто-то побежал на канаву. Лукин опустился возле Райки, брезгливо одернул подол и попытался повернуть ее лицом вверх. Подошла Граня.

– Вставай, будя дурочку валять.

Райка пошевелилась, затем приподнялась над землей и подобрала колени. Некоторое время она оставалась на четвереньках, опасаясь подняться. Потом, видно, поняла, что бить ее больше не будут, и попробовала встать, но локти ослабли, и она ткнулась головой вниз.

Лукин и Граня с трудом подняли ее и отвели на клетку шпал в сторону от бригады.

– Витя, мы побудем здесь, – продолжал командовать механик. – Мало ли что стрясется, а ты беги на разъезд и вызывай дрезину с врачом и милиционером, ребенок еще живой, может, удастся помочь, так что – побыстрее.

И снова раздался Лилькин вопль:

– Стерва! Кошка толстомясая! На кого руку подняла, на ребеночка!

Она попробовала вырваться, но мужчина крепко держал ее. Тогда, изогнувшись, Лилька укусила его за палец. Мужчина ойкнул и отпустил. Оттолкнув пытавшегося помешать ей Балерину, она вцепилась в Райкину грудь. На пыльной кофте появилось темное мокрое пятно.

– Змея, вон молочище так и прет…

Лукин схватил ее за руку и ударил по щеке. Лилька тупо посмотрела на него, потом закрыла лицо и, покачиваясь, пошла, около канавы она медленно осела.

Совсем рядом безумствовали краски сентябрьского леса, и ей показалось, что среди нарядных деревьев мелькнула высохшая осина, на которой повесился из-за любви очень хороший человек.

1976

Единственный поцелуй

Оля, а точнее уже Ольга Степановна, приехала на место работы за неделю до своего первого учебного года, надо было появиться раньше, но мама отстояла ее право на заслуженный и, главное, необходимый отдых. Мама – человек. Мама понимала, что не институт, не экзамены взвинтили ее нервы, – совсем другое, о чем отцу догадываться некогда. Что взять с мужчины. Все они – слепцы, эгоисты, дутые индюки. Но теперь, слава богу, всё позади. Никого ей не нужно. Пусть кто лезет из кожи, чтобы сделать карьеру – ей безразлично. Она будет преподавать в обыкновенном рабочем поселке. Только перед этим ей нужно было отдохнуть, успокоиться, забыть о последней кошмарной зиме. И море помогло. «Солнце выжгло боль, а волны зализали раны», – шепнула мама. Отец же посмотрел на нее и даже не смог острить: «Ну и ну! Хороша!» На большее его не хватило. Оля и сама себе уже нравилась. Особенно волосы. Казалось, они не выгорели, а впитали солнце и теперь светятся. Разве она похожа на ту, которую не любят?

Конечно нет. Уже на вокзале парень, совсем еще юненький, уговаривал ее сесть на мотоцикл. И директор школы был подозрительно заботлив, может, конечно, она вообразила бог знает что, но перед какой-нибудь дурнушкой он бы не стал рассыпаться – это уж точно. А на другой день ее провожал из кино остроумный и красивый молодой человек.

Она сразу подумала, что и он попал в поселок по распределению, правда, ошибалась. Оказалось, он здесь вырос, по направлению предприятия окончил институт, отработал два года и уезжать не планирует, разве что лет через десять. Они шли по центральной улице на виду у фланирующей молодежи, и ей нравилось, что кавалер не суетится, не останавливается возле каждого встречного похвастаться красивой девушкой, но и не столбенеет от напряжения. Современный, уверенный в себе парень. У дверей дома приезжих, куда ее поселили на первое время, они постояли минут десять, не больше. Он сказал, что первого сентября у его приятеля день рождения, именно первого, а значит, их праздник совпадает с ее. И она пообещала прийти.

Он не поинтересовался ее именем и своего не назвал и ушел, пожалуй, слишком быстро. Но и в этом Оля отыскала добрые приметы – значит, не торопится, значит, серьезные виды. Она подошла к зеркалу и долго расчесывала волосы. Ей было хорошо. Хотелось, чтоб запел соловей, прямо в скверике, ведь здесь же почти деревня. Но было тихо. Она открыла окно. Узенькое облачко делило пополам большую белую луну, и можно было предположить, что нижний полукруг отражается в воде высокогорного озера. Оля даже представила, как она поднимается к этому озеру. Разумеется, не одна.

До первого сентября они встретились еще раз. Молодого человека звали Василием, и не просто Василием, а Василием Васильевичем, и в довершение – Васильевым, так же как и отца – директора предприятия. А сам он работает пока начальником участка, причем самого отдаленного и трудного, поэтому пропадает там с утра до ночи. Василий много рассказывал о своем участке, и, странно, Оле было совсем не скучно слушать про его слесарей и трактористов.

Не задержалось и первое сентября. Платье, приготовленное с вечера, оказалось не тем, что нужно. К чему женщине со светящимися волосами глупая официальность. И снова перетряхивание чемоданов, полный рот воды, скрип утюга и ежеминутные взгляды на будильник. А потом утренняя, неожиданно людная улица. И все с цветами. Она еще ни разу не видела одновременно так много букетов в руках прохожих. Всеобщий праздник среди недели. Целый рабочий день среди цветов и детей в нарядной новенькой форме. Торжественная линейка во дворе. Детский духовой оркестр, где ударник росточком не выше барабана. Речь директора и трогательные слова поселковой пенсионерки. Оля чуть не прослезилась и в первый раз подумала с любовью о будущей работе. Цветы, смех, возбужденные детские голоса и собственное смутное и непонятное волнение – казалось, что это не на один день. Когда вышла с урока, совершенно не помнила, о чем говорила, как рассказывала, но, наверное, интересно, потому что в классе держалась тишина. Дома она взглянула на стул, заваленный одеждой, присела на кровать и, раскачиваясь на панцирной сетке, запела:

И радостно было удивляться, что не забыла слова песни до самой последней строчки, и вспоминать утреннее обилие цветов, и думать, что праздник на сегодня еще не кончился. И не терпелось до вечера, хотелось, чтобы Василий пришел сейчас же, сию минуту. Но когда он постучался, Оля спала. Испуганно соскочив с кровати, она закричала:

– Подождите! Не входите!

Подбежала к зеркалу и принялась массировать лицо, измятое дневным сном. Все боялась, что он увидит ее такой растрепой. Но Василий терпеливо топтался в коридоре. Оля немного успокоилась и почему-то твердо уверовала, что он будет стоять за дверью сколько ей заблагорассудится. Она привела себя в порядок, убрала от посторонних глаз разбросанные вещи и только тогда разрешила войти, приготовив заранее улыбку – в награду за терпение.

– Я, в принципе, готова. Только я без подарка. Как ты считаешь, здесь можно что-нибудь для него купить?

– Думаешь, я бываю в здешних магазинах? А о подарке не беспокойтесь, он уже вручен. Ждут только нас.

– Слушай, а народу много будет?

– Нет. Муж и жена, Женя и Валера, притом Валера – это жена, мои одноклассники, работают врачами.

– Вот и буду я лишним человеком на вечере воспоминаний.

– Какие воспоминания, когда мы встречаемся по два раза в день, а то и чаще. Они здесь рядышком живут.

– Здесь у вас все рядышком, – и, чтобы не обидеть, Оля добавила: – И мне это нравится.

В коридоре он взял Олю под руку. Из своей комнаты выглянула хозяйка тетя Лиза. Оля попыталась отстраниться, но крепкая рука не отпускала. Василий поздоровался и спросил о каком-то Славке, очевидно, сыне. Она принялась рассказывать, а Оля стояла под руку с парнем и, чтобы скрыть смущение, старательно улыбалась. Ладонь у Василия была теплая, но не потная. А тетя Лиза поочередно заглядывала им в лица, все рассказывала и рассказывала о своем Славике, и Оля удивлялась выдержке Василия.

Их, конечно, ждали, но стол был еще не накрыт. Легко и как-то сразу Оля подключилась к приготовлению ужина. Помог, конечно, веселый, даже несколько мужской характер Валерии (угадали же родители с именем), но и сама Оля в этот вечер была способна на чудеса, все ей удавалось.

Они рассаживались, когда появился еще один гость, ввалился с хохотом и выкриками, долго тискал в объятиях сначала именинника, потом его жену, потом Василия и даже Олю облапил, но тут же наигранно отстранился и потребовал, чтобы его немедленно представили, потому как незнакомых девушек он стесняется. Смеялась и без того смешливая Валерия, смеялся ее муж, да и Василий смотрел весело. Что же оставалось Оле…

Гостя звали Володькой. Еще один одноклассник. И прибыл он чуть ли не с вокзала, домой только поздороваться заскочил. Приехал на неделю-полторы заготовить клюквы. Специально для Оли он вспомнил, как лихо они играли в футбол, все трое в нападении.

Компания Оле нравилась. Парни как на подбор и разные: Василий мужественный, Женя интеллигентный и бесшабашный Володька. Напрасными оказались и опасения, что праздник закончится вечером воспоминаний. Оле даже показалось, что эти веселые и добрые люди собрались не на день рождения друга, а ради нее. Ради нее готовили щедрый стол, ради нее избегали нудных разговоров, ради нее играла музыка, и все три кавалера оказались изумительными танцорами, особенно Володька со своими бесконечными и все равно неожиданными импровизациями. Конечно, и Валерию не забывали, но спешили пригласить все-таки Олю. Она видела, как парни хитрят и стараются опередить друг друга, и удивлялась, почему не обижается Василий.

Когда начало темнеть, всем захотелось на улицу. И тут Володька вспомнил:

– Представляешь, кого я встретил в подъезде? Сему Ворона.

– Своевременная встреча, – кисло заметил Василий.

– Я вам покажу, вы у меня докаркаете!

– Не беспокойся, женушка, мальчики шутят, всё не могут смириться с фактом, что ты из нас троих выбрала меня.

– Нет, правда, захожу в подъезд, смотрю, стоит кто-то, приглядываюсь – Сема.

– Володька, сейчас заработаешь. Ты же знаешь, что я суеверная.

– Я не виноват, если он встретился.

– А в чем дело? – спросила Оля.

Она не могла понять – или это накатанный в старой компании розыгрыш, или бесцеремонный Володька взаправду чем-то напугал хозяйку, и, если это так, она была готова быстренько все уладить. Оля чувствовала, что у нее получится. Валерия молчала.

– Женя, в чем дело? – повысила она голос. – Кто такой Воронов?

– Голубев он, Оленька, – засмеялся Женя. – Вороном его в народе прозвали. Кстати, уникальная личность.

– Нашел уникума, – недобро усмехнулась жена.

– Да брось ты, Валерка. Эй, обормот, скажи ей, что ты пошутил, а то она боится остаться вдовой.

– Честное слово, встретил.

Теперь уже засмеялся Василий.

– Вовочка – человек принципиальный, если сказал, то будет стоять на своем до конца. Ладно вам, пойдемте гулять, – он взял Валерию за руку и повел к двери.

– Так, значит, о Вороне, – продолжал Женя, пропуская вперед жену и приятелей. – Сема был нашим одноклассником, правда, у меня есть брат на четыре года старше и он тоже учился с Семой в первом классе.

– Как это? Четыре года в первом классе?

– Четыре с половиной. После нас он просидел еще полгода и бросил, посчитал, что образования ему достаточно. Но главное в другом, и это тебе, как математику, должно быть интересно. Представляешь, человек, не осиливший первого класса, обладает уникальной памятью. У нас в поселке около четырех тысяч человек, и Сема держит в голове все даты, связанные со смертями. Хоронят, и он тут как тут, потом заявляется на девятый день, потом на сороковой, потом на годовщину. При этом никогда не ошибается и ни о ком не забывает. Словно журнал у себя ведет.

– Так он, наверное, того, – Оля покрутила пальцем у виска.

– Разумеется, патология, но ведь какую память нужно иметь.

– Страшно все это.

На самом деле ей было нисколечко не страшно. Она даже не совсем поняла, о чем рассказывал Женя.

Валерия с парнями ушла далеко вперед. А ведь только что слышался их смех. Оле тоже хотелось туда. «Догоняй!» – крикнула она и, не раздумывая, сбросила туфли. Дощатые тротуары приятно холодили ноги. Женя сразу отстал. Да если бы и захотел, все равно не догнал бы. Она не бежала, она плыла по воздуху, едва касаясь упругих досок, до того легким было тело. Даже дыхание не участилось.

– Споемте, ребята!

– Подожди, где твои туфли? – испугался Василий.

– Ерунда, Женя принесет, – она приобняла Валерию, давая понять, что опасаться нечего. – Ну, Вася, запевай: «Лыжи у печки стоят». Неужели не знаете? Володька, и ты не знаешь?

– А завтра в учительской будут говорить, как Ольга Степановна горланила песни на весь поселок, – попробовал урезонить Василий.

– Да ну вас, – обиделась Оля.

Подошел Женя. Держась за локоть Василия, Оля принялась обуваться. Она слышала, как под ее пальцами вздрагивают мускулы, и воспринимала это за самое красноречивое проявление нежности.

– А вот и Сема собственной персоной. Сейчас мы и узнаем, что он делал в твоем подъезде.