Падение Вавилона

– Что-то вызывало подозрение?

– Нет. Новак вел себя дружелюбно, гостеприимно, много рассказывал о жизни в Киргизии, но все в рамках дозволенного. Вне стен лаборатории о программе никогда не упоминал. Даже его близкие не знали, чем он занимается.

Эксперт показал следующую партию слайдов. На экране замелькали лица еще четырех инженеров. Группа заслушала оценку их профессиональной деятельности и вклад в разработку программы.

– Выставленные хакером чертежи являются частью секретной разработки или той, что занимались остальные девять человек? – спросил Пахотин.

Адашев перевел взгляд на коллегу и отступил в сторону. Перед экраном во весь рост вытянулся Шохин.

– Мы получили скриншот трех чертежей прототипа опытного образца модульного дешифратора. Кто конкретно его разрабатывал, сейчас сказать трудно. На чертежах нет технического описания. Но кто бы это ни был, он имел доступ высшего уровня, что и пытался донести до вас коллега.

– Порядок, – Вахрушев поблагодарил экспертов.

На высоте десять тысяч километров, глядя в иллюминатор, он вспоминал последний день в родном городе. Прошло почти четверть века, детали растворились в памяти, как молоко в кружке кофе, который принесла ему улыбчивая стюардесса. Так уж совпало, что из норы, в которой его штопали, переливали кровь и вкололи не меньше сотни препаратов, он выполз именно в тот день, когда его якобы хоронили.

После очередного покушения он нанял двойника и платил ему баснословные деньги, чтобы тот мелькал в наиболее посещаемых местах с его охраной. Бродячему циркачу из Бухары некогда было вживаться в роль. Разве он мог предположить, что уже через три недели его натренированное тело прошьет автоматная очередь.

Он не справился с искушением и попросил водителя подъехать поближе к толпе. Люди, которым он помогал, прощал долги, наказывал их обидчиков, хаяли, а некоторые даже плевали вслед его приближенным, несущим тобут, накрытый его окровавленной папахой, с которой он расставался разве что летом. Лишь дед, точащий ножи перед входом на рынок, сказал: «Вот и настал конец правления Черкеса». Не было в его тоне злобы, лишь видение ситуации без прикрас.

В тот день в нем что-то надорвалось, и не потому, что оказался не понят людьми, на это он и не рассчитывал, он прочувствовал бессмысленность всего, что делал, ради чего жил и чем дорожил. Вот что значит жить среди людей и быть совершенно одиноким – не чувствовать радость, ни на кого не надеяться.

Как хорошо, что судьба даровала ему время для исправления ошибок, дала возможность побыть наедине с собой, познать внутренние страхи и подавленные обиды. Только одиночество дает человеку понимание того, кто он есть и каков его путь. Горы излечили его, сделали сильнее и мудрее.

– О чем задумались? – услышал он приятный женский голос.

Он повернулся и взглянул на стюардессу.

– Почему вы спрашиваете?

– Нет ничего прекраснее задумчивого мужчины.

В голове вертелись варианты ответа, но он решил не продолжать бессмысленный разговор.

– Ты чего? – спросил его один из телохранителей, как только девушка удалилась на мини-кухню. – Когда ты был с женщиной в последний раз? Дамочка сама к тебе в руки падает.

– Выпей стопарь и расслабься, – подначивал его второй.

– Ты что, монахом заделался? Типа целибат?

Обсуждение личной жизни даже для них, кто прикрывал ему спину больше десяти лет, было под запретом, о чем он тут же напомнил им в резкой форме. Секьюрити мгновенно подобрались и сменили тему.

После ужина, который прошел в столовой при штабе, Вахрушев собрал команду в конференц-зале, чтобы раздать поручения. Но едва начав, замолк, разглядывая вошедшего офицера лет тридцати. Он видел его пару раз в приемной Масличенко.

– Капитан Савельев, – пожал он руку полковника. – Иван Алексеевич послал меня к вам в помощь.

– Помощь какого рода? – осторожно поинтересовался Вахрушев.

– Связь с другими департаментами.

Вахрушев и Пахотин переглянулись. Делать нечего, приказ есть приказ.

– Присоединяйтесь, – он жестом показал Савельеву на свободный стул. – По ходу работы познакомитесь с группой.

– А можно сразу вопрос? – поднял руку один из аналитиков и, переведя игривый взгляд на новичка, лихо салютовал и представился: – Игорь Дудкин.

– Не дуди в дуду, – одернул его Пахотин.

– Пусть спрашивает, – Вахрушев подбоченился. – Ну? Игорь?

– А с какого перепуга мы на казарменном положении?

– Дык в управлении знают, что ты без бабы трех дней прожить не можешь, и умышлено лишили тебя доступа, – съязвил Пахотин и навис над коллегой. – Только так можно заставить твои мозги вращаться по-быстрому.

– Типа ты так шутишь?

– Довольно, – остудил их пыл Вахрушев и сел во главе стола.

С угрюмым видом Пахотин сел рядом и сложил руки на груди.

– Дело, что нам поручили, пропахло нафталином и обросло территориальными границами. Шеф намекнул, что половина свидетелей на пенсии, другая – на кладбище. Так что работать будем ювелирно, мне здесь сердечные приступы не нужны. Всем понятно? Рома, – обратился Вахрушев к заместителю, – займись поиском шестерых разработчиков. Установи местонахождение и посылай за ними группу сопровождения. Лежачих и хворых опроси сам, остальных ко мне.

– Что спрашивать?

– Для начала пусть расскажут все что помнят. Изъять весь материал: чертежи, наброски, фотографии лаборатории, если таковые имеются. Беседы записывай на диктофон, записи отдашь Козыреву, – полковник указал на худощавого парнишку. – Адам разберет все по косточкам и сверит показания. Докладывать обо всех нестыковках. Адам, составь на каждого досье, запроси распечатки мобильных и домашних телефонов. Проанализируй на предмет зарубежных контактов.

– А если кто-то остался в Киргизии?

– Специалисты такого уровня? Навряд ли, если только Султанов.

– И все же?

– Сначала дайте мне информацию. Решать будем на ходу. Выполняйте!

Пахотин и Козырев засели в оперативной комнате.

– Костя, – обратился полковник к Юрасову, коренастому насупленному аналитику, – установи за всеми шестерыми наблюдение. Прослушка, камеры. Игорь, завтра утром поедешь в Академию наук. Шохин сказал, что все материалы были переданы им в 1991 году. Уточни, у кого возникал интерес к программе. Сними копии всего, что у них есть. Необходимо обеспечить материалами вторую группу. Им предстоит просчитать риски. К тому же, если хакер выложит что-то еще, мы должны подтвердить подлинность или опровергнуть. Уточни, кто занимался передачей материала. Как проходила процедура, могла ли пойти утечка во время передачи? Были еще подобные программы? Мог ли кто-то использовать разработки «Аркана» в дальнейшем? Особое внимание удели дешифратору! Потом езжай в министерство обороны. Те же вопросы. Ищи след шести разработчиков, не засветились ли они в других проектах, не применяли ли частично или полностью технологии «Аркана». Может, утечка пошла вовсе не из ОКБ ИКИ, а гораздо позже. На этом пока все!

Когда все разошлись, Вахрушев прожег взглядом Савельева.

– Ну? Что Иван Алексеевич просил передать с глазу на глаз?

– Определено местонахождение хакера: Ричмонд, штат Виргиния. Группа Касатонова уже в пути. По прибытию агенты установят за хакером наблюдение. Техники круглосуточно мониторят сайт на предмет активности. Заседание руководства назначено на послезавтра, сутки даны на сбор информации.

– Маловато…

– Знаю, но время поджимает. Будем работать с тем, что есть.

Вахрушев подумал, возможно, группа Касатонова справится с задачей быстрее, чем они начнут расследование.

– Еще просил предупредить о возможной внутренней утечке. Соседи[1] всячески будут давить на следствие. Никто из их шишек не захочет подставиться под удар.

– Это понятно, мы на их поле. Кому такое понравится? Кстати, о соседях, – Вахрушев потер подбородок. – Их Папики[2] держали под колпаком этих конструкторов годами. Они были внутри и щупали всех, кто контактировал с шестеркой. Это их работа. Кто курировал программу?

– Дежнев. Мы привлекли его, как только узнали об утечке. Обещал подъехать в штаб. Узнайте у него, кто был в охране, я же со своей стороны похлопочу об анкетных данных.

– Он при делах?

– Нет, – Савельев вынул из портфеля личное дело руководителя службы безопасности программы «Аркан» и протянул полковнику. – Пять лет назад ушел в отставку.

Пробежавшись глазами по досье, Вахрушев подметил:

– Он был из местных.

– Да. Руководство комитета безопасности решило, что это целесообразней. Он знал менталитет и специфику работы. До назначения на должность работал в ОКБ ИКИ семь лет.

– Знал всех как облупленных, – вслух рассуждал полковник.

– Давал общую характеристику всех специалистов. Отслеживал их в работе и передвижения за пределами бюро.

– Ценный свидетель, – подметил Вахрушев, постучал по папке и сощурился, обдумывая, как подступиться к бывшему гбшнику.

– Поговаривают, что у него крутой нрав, поэтому Иван Алексеевич рекомендует его хорошенько встряхнуть.

– Это мы можем…

Россия, Карачаево-Черкесия, аул Верхняя Теберда

Генерал-полковник в отставке Вахит Умарович Бостанов встретил рассвет на мосту через реку Теберда, вцепившись в изъеденный коррозией металлический поручень. Красота родных мест, покинутых им еще в детстве, растрогала до глубины души. Глаза увлажнились, он схватился за сердце и учащенно задышал.

– Отец! – окликнул его мужчина, прятавший лицо под козырьком бейсболки. Он вышел из машины и протянул таблетки.

– Я уже принимал, – отмахнулся Бостанов.

– Прими еще.

Трясущейся рукой Бостанов извлек из упаковки таблетку и положил под язык. Несколько минут молчал, потом с шумом вдохнул горный воздух и натужно выдал:

– Помню, как в дом ворвались военные в шинелях. Было раннее ноябрьское утро, холод стоял собачий. Офицер махал бумажкой перед лицом отца и кричал: «Мы выселяем вас на основании Указа президиума Верховного совета». Никогда не запоминал цифры, но номер и дату того варварского указа буду помнить всю жизнь. Для депортации мирного населения они отозвали с фронта более пятидесяти тысяч солдат и офицеров. Подумать только! – из груди вырвался протяжный свист, легкие горели огнем. – Нашу семью депортировали из аула одной из последних. Даже награды отца не помогли. Он полгода, как вернулся из госпиталя, был ранен в голову. У него не было части черепа, – Бостанов показал на правую часть головы.

– Ты никогда не говорил об этом.

– Он не любил, когда его спрашивали о здоровье, видимо, эта черта передалась и мне. После ранения его частенько мучили головные боли, из-за этого он срывался на всех домочадцев. Мать терпела, но по ее лицу я видел, что прежней сплоченной жизни уже не будет. Отец вернулся с фронта другим. От него веяло смертью.

Сердцебиение пришло в норму, дыхание восстановилось, Вахит Умарович показал в сторону дороги.

– Давай пройдемся.

Сын огляделся, убедился, что их никто не видит, и кивнул. Словно тени за ними двинулись двое телохранителей.

– После отправки первых эшелонов пару дней я ходил по аулу и не понимал, куда все делись. Спрашивал у матери, а в ее глазах был такой ужас, что словами не передашь. Дома пустые. Только собаки одичалые и мародеры бродили по ночам в поисках добычи. В память врезалась соседская деревянная лошадка. Мой друг иногда давал мне на ней покачаться, когда еще были совсем мальцами. Помню, как я выпрашивал у него эту лошадку, предлагая разные подношения: камушек красивый или этикетку от консервов. У аульской детворы они считались разменной монетой. А он кочевряжился, не уступал, набивал цену. Когда их увезли, я заглянул в дом и увидел эту лошадку, она качалась, как в ужастике, будто на ней сидел мой друг. Позже мы узнали, что их расстреляли за попытку к бегству: со страху драпанул старший сынок, а пострадала вся семья.

– Это те, что сотрудничали с немцами?

Отец гневно зыркнул на сына и побелел.

– Не говори того, чего не знаешь. Сколько раз повторять? Была война и каждый старался выжить. Где были те пятьдесят тысяч, которые наших женщин и детей депортировали, когда немец наступал? Вывезли бы людей. Так нет же. Бросили. Выживайте, как хотите. Мужчины на фронте, страну защищают ценой собственной жизни, а их семьи выселили в скотских условиях на погибель. В дороге запрещали даже хоронить. Трупы выкидывали в реки, в поля, как мусор. Эшелоны смерти – вот что это было!

– При отступлении всем рекомендовали покинуть эти территории.

– Как покинуть? Здесь скот, дома, дети малые, старики лежачие. Где нас ждут? Это ведь семьдесят тысяч человек, – Бостанов разнервничался и зашелся кашлем.

– Если будешь так реагировать, прямо сейчас увезу.

Отставной генерал отмахнулся и упрямо двинулся вперед. Сын всегда восхищался отцовской выдержкой и мужеством, но, видимо, гложущие его годами детские воспоминания взяли вверх, и он размяк.

– Не бывает плохих наций. В каждой нации есть слабые духом и сильные, добрые и злые. В то же время есть некие отличительные черты, характеризующие людей определённой нации, которые проявляются в профессии, характере и моральной стойкости. Горцы славятся доблестью, отвагой и преданностью. У нас и женщины такие, это они весь народ на своих плечах вынесли. Выжили, несмотря ни на что, против всех мыслимых и немыслимых законов природы.

– Откуда тогда взялись те первые списки, про которые ты говорил? Ты же не отрицаешь, что они сотрудничали с немцами.

Еле сдержавшись от резких слов, Вахит Умарович приказал себе успокоиться и обстоятельно объяснить, ведь он сам повинен в том, что его сын рос, как отбившийся от стада ягненок. Отрок жил по собственным законам, впитывая от разных культур традиции и моральные принципы. Его воспитывала улица, а на ней были представители двухсот наций, в основном дети таких же депортированных.

– Не знаю, как дела обстояли у остальных, но видел, за что попала в этот список наша родня. Фашисты с населением особо не церемонились. Ствол к виску – и пли. Как-то мы с братом пошли к родственникам, а у них немцы. Вывели деда и говорят, проведи обозы с оружием коротким путем. Дед в отказ. Немцы выводят всю семью и начинают расстреливать по одному. Крики, мольба. Дед пошел врукопашную и замертво упал от автоматной очереди. Долгие годы дед был для меня примером мужества и стойкости. Но в глубине души я знал, что так бы не смог.

– Поэтому ты меня от всех прятал?

– Прятал по многим причинам. Ты должен знать, я назвал тебя в честь деда, и каким-то мистическим путем тебе передался его дух – он тоже был проницательным и дальновидным.

– Не такой уж он дальновидный – из-за него семья погибла.

– Да. Но погибло бы больше народу, покажи он им путь.

– Скажи это тем, кто умер, – привычным тоном огрызнулся сын, но взглянув на отца, осекся и извинился.

– А ты бы как поступил?

– Повел бы, – усмехнулся сын, – но…

Отец оскалился и похлопал сына по плечу.

– В первую очередь нужно снять напряжение. Сделать вид, что торгуешься. Отходя с противником, дал бы команду увезти семью, а сам завел бы врага в тьму тараканью. Туда, где снег поверх головы, – сын посмотрел в сторону Домбая. – Что б уж наверняка.

– Фашисты были не дураки. Все наши хитрости наперед знали, – отец взъерошил сыну волосы. – Сам бы тоже погиб?

– Возможно, но семья бы выжила.

– На словах можно так рассуждать, а вот на практике все иначе. Представь: пистолет у виска, крики детей и женщин, немцы вооружены. Думать нет времени.

Отец свернул с дороги и поднялся в гору, насколько хватило сил. Окинул взглядом расположившийся внизу аул и опустился на ближайший валун. Сын сел рядом на корточки.

– До станции нас везли по этой дороге на трех «полуторках». Мы были в первом ГАЗике, а в последнем – сестра отца Назифат с семьей. Никто не знал, куда нас увозят, многие думали, что на расстрел или в концлагерь. Конвой, что завершал колонну, отстал. Муж тетки Исмаил с двумя братьями напали на конвоиров, обезоружили и побежали в горы. Раздались выстрелы. Первая кровь и крики. Помню, с какой силой меня прижала к себе мать. Мне было тогда шесть лет. Назифат с детьми и мужем удалось прорваться через оцепление и уйти от погони. Остальные погибли. Только в семидесятые мы узнали, что они выжили и осели в Турции, – Бостанов повернулся к сыну. – Ты был на ее могиле?

Сын кивнул. Отец одобрительно похлопал его по плечу.

– Пятого ноября 1943 года нас запечатали в вагоны для скота и отправили в Киргизию. А третьего мая 1957 года, сразу после реабилитации, первый эшелон с карачаевцами вернулся на Родину. Из нашей семьи уехали десять человек, а вернулся только отец. После депортации я был здесь лишь раз, приезжал на его похороны. Здесь мне тяжело. Даже Киргизия воспринимается легче, хотя основные потери случились там…

По дороге проехал парень на велосипеде, и пока не скрылся за поворотом, все оглядывался на незнакомцев, сидящих на горе в такой ранний час.

– В пути мы провели пятнадцать дней. При отправке в вагон затолкали почти шестьдесят человек. Голод и холод сделали свое дело. В первую неделю численность изрядно сократилась. На станции Беловодское в Киргизии мы сошли вшестером. Трехлетняя Марзият умерла всего сутки назад. Помню, как ее маленькое тельце отрывали от груди матери. Она не отдавала. Кричала и просила дать разрешения похоронить. Нам разрешили отнести ее к остальным трупам. Она дошла до остановки, где были навалены кучи из человеческих тел, и вложила маленькое холодное тельце в руки молодой женщины, которую еле живую посадили спиной к стене. Уже тогда в ней что-то сломалось. Я увидел в ее глазах безумие.

– Не надо, – еле слышно произнес сын, – не рви себе душу.

– Хочу, чтобы ты знал историю семьи.

– Я читал твои мемуары.

– Там нет подробностей депортации! – грозно выпалил отец.

– Не лучше ли забыть?

– Прошлое и настоящее должны быть в человеческой памяти неотделимы. Пока люди помнят, такое не повторится.

Отец спустился с горы и пошел к машине. Сын покорно двинулся следом и с неприсущим ему терпением выслушал совершенно дикие истории той злосчастной высылки. Закончив рассказ, Вахит Умарович сел во внедорожник с московскими номерами и выпил еще одну таблетку, чтобы унять разбушевавшееся сердце.

– Отвези меня в Киргизию.

– Ты с ума сошел?! Это опасно! – вскипел сын, но под натиском тяжелого отцовского взгляда сбавил тон. – Это опасно для всех.

– Хочу в последний раз взглянуть на могилы матери и Лейлы, – безапелляционно уведомил отец.

Россия, г. Москва

После полуночи приехал первый свидетель – Маркел Петрович Дежнев – бывший глава службы безопасности программы «Аркан». Процедура досмотра ввела нынешнего пенсионера в нервозное состояние. Его провели в комнату для допросов, оборудованную по последнему слову техники. Вахрушев решил немного помариновать Дежнева и с допросом не спешил – застыл в соседней темной комнатушке перед односторонним зеркалом и наблюдал за свидетелем. Дежнев был маленького роста. Пока его вели по коридору, Вахрушев подметил непропорционально широкие плечи. На квадратном отечном лице узкий маленький нос выглядел ущербным. Под глазами набухли мешки.

Последним к группе примкнул аналитик Борис Ильин. Вахрушев кивком показал на свидетеля.

– Что скажешь о нем?

С минуту Ильин пристально разглядывал бывшего гбшника и выдал:

– Пьет…

– Это я и без тебя вижу, – ухмыльнулся полковник.

– …наблюдается явный комплекс Наполеона, – продолжил коллега, игнорируя раздраженный настрой шефа. – Деспотичный, чрезмерно напыщен, агрессивен, завистлив и замкнут.

Глядя на испуганного старичка, Вахрушев усмехнулся.

– Что-то я не вижу в нем напыщенности и деспотичности.

– Не обольщайся. Как только он освоится в новом качестве, обязательно себя проявит. Хочешь добиться информации, запусти к нему Пахотина, пусть постращает, пока губы не побелеют.

– Чтобы потом его скорая откачивала?

– Рома знает свое дело. Пойдешь следом и польстишь ему. Мол, наслышан о ваших заслугах и прочее, тогда он запоет.

Предложение Ильина Вахрушев сразу отверг из-за несостоятельности подхода. Ильин не знал должности Дежнева, потому и сморозил. В обязанности главы безопасности входили сбор информации и допросы, а значит, он был докой в этом деле. Тогда как пробить оборону и заставить говорить? Но Ильин прав в другом, судя по психологическому портрету с последнего места работы, Дежнев страдал от комплекса Наполеона, а таким важно оставить после себя наследие. В личном деле в графе «Семья» указано, что сын и внук пошли по его стопам, образовав семейную династию. Именно на этот факт Вахрушев сделал ставку.

Полковник вошел в комнату для допросов, представился, сел напротив свидетеля. Заговорил деловито, с напором, не давая Дежневу опомниться и «прочитать» оппонента. Ввел в курс дела, акцентируя на том, что утечка государственной тайны произошла в его бытность. Намекнул, что все ответственные лица могут понести наказание, не говоря о том, что будут лишены всех регалий. В качестве финишного довода намекнул, что дело может получить огласку в прессе, и фамилии виновных будут склонять на всех телевизионных каналах. Дежнев краснел, бледнел, пыхтел, раздувал ноздри, а потом взорвался:

– Со всей ответственностью заявляю, что от вверенных мне сотрудников утечки не было! Программа могла попасть во вражеские руки только одним способом: через Новака! Я никогда ему не доверял! Писал в Академию наук, ЦК и своему начальству докладывал. Он был провокатор и наушник. Никто! Слышите?! – он наотмашь стукнул по столу ладонью. – Никто из сотрудников не имел такой возможности. Только Новак! Это он! Говорю вам!

– Успокойтесь. Мы здесь, чтобы во всем разобраться. Все по порядку. Доедем и до Новака. Начнем с того, кто имел доступ к секретной части программы.

– Доступ имели восемь человек.

– Восемь? – переспросил в недоумении полковник, глядя на список из шести фамилий.

– Шестеро – списочный состав КБ и двое из отдела безопасности. Я и Тороненко Петя. Но он умер от инфаркта в 1993 году, не дожив до своего сорокалетия один день.

– От него могла пойти утечка?

– Нет, он к технике не подходил. Сомнительных контактов не имел. Образцовый партиец.

– А вступить с кем-то в сговор?

– Исключено. Все было под контролем.

– Что входило в его обязанности?

– Следить за обстановкой внутри лаборатории. Он отвечал за сохранность данных и обязан был предотвратить диверсию, если таковая планировалась.

– У вас есть хоть какая-то документация? Ваши доклады? Журнал происшествий? Графики смен? Хоть что-то?

– Ничего, – Дежнев покачал головой.

– Итак, начнем с Султанова. Опишите его.

Размяв трясущиеся пальцы, Дежнев поморщился от неприязни.

– Басмач недобитый.

Вахрушев живо представил Дежнева в роли цербера-гбшника, важно расхаживающего по коридорам проектного института. Как он придирался к любому, кто попадался ему на глаза, собирал сведения и строчил донесения.

– Почему вы так говорите?

– Потому что это правда! – выпалил свидетель. – Он был из местных баев. Каста неприкосновенных. Ничего из себя не представлял. Женился удачно. Попал в семью партийного шишки. Чуть что – прикрывался своим тестем.

– Он мог скопировать программу?

– Султанов? Нет. В лабораторию он спускался только когда делегации приезжали. В обычный день ровно в девять утра заходил в кабинет, ровно в шесть уезжал домой на служебной «Волге». Киргизы русских к кормушке не допускали, между собой пирог делили. Русскому зарплату и грамоту в зубы, а тот дурень и радуется. Руководство, естественно киргизы, – на лаврах почивало. В санаториях отдыхали, премиальные выписывали. Что случись – русский виноват, а если научный прорыв – только благодаря грамотному руководству. Когда проверки приезжали, он больничный брал. Уезжали – сразу на работу – и как огурчик! Хитрый, изворотливый. Устроил в КБ троих своих племянников и двух сестер. Я все его делишки разоблачал. Писал куда надо.

– Ясно, – лицо полковника мрачнело с каждым выпадом свидетеля. – Перейдем к Новаку…

– Говорю вам, это он! – тут же взорвался от негодования Дежнев. – Интервент недобитый.

– Давайте по существу. Факты. Чем он вызывал у вас подозрение?

– Да всем! Напомажет личико смазливое и улыбочку натянет. Дамочки ахают и охают. Проходу ему не давали. Были, конечно, перегибы и с их стороны, но не без его попущения.

– Что вы имеете в виду?

– Да писали дамочки на него докладные, мол, так и так, забеременела от товарища Новака, прошу принять меры. А какие меры? Я что, абортарий?

– Почему вы считаете, что утечка могла пойти от Новака?

– Так он единственный, кто контактировал с америкашками, – Дежнев прищурился и выпалил: – Султанова тогда не было!