История России с древнейших времен. Том 13

Так важно было продолжение движения на великой восточной равнине Европы, продолжение героического, богатырского периода русской истории по условиям, среди которых эта история началась, по обширности и девственности страны. Но теперь всмотримся в следствия этого продолжительного движения. Когда мы представляем себе постоянное продолжительное движение, то это представление не дает места представлению о чем-либо прочном, установившемся. В Западной Европе при начале ее новых государств мы видим движение германских дружин с их вождями в области Римской империи и вооруженное занятие ими этих областей. Но здесь мы видим, что пришельцы овладевают землею, усаживаются на ней, главные вожди из своих обширных земельных участков выделяют другим в пользование с известными обязанностями; волости, розданные во временное владение, по разным причинам становятся наследственными; слабый землевладелец, желая приобресть покровительство сильного соседа, отдает ему свою землю и получает ее назад уже с известными обязанностями к сильному. Здесь, на Западе, на основании поземельных отношений образуется та связь между землевладельцами, которую мы называем феодализмом, связь, которая в первые времена, времена слабости государственного организма, точно так же содействовала сохранению единства страны, как наши родовые княжеские отношения. Земля, отношения по земле составляют сущность феодальной системы. Эта система, по счастливому выражению одного историка, есть как бы религия земли. Недвижимое имущество, земля, господствует, и только после, вследствие развития промышленности и торговли, процветания городов, получает важное значение движимое имущество, деньги, является и денежная аристократия подле земельной. Но у нас, на восточной равнине, мы не замечаем подобного явления. Как ни вчитываемся в летопись, чтоб подметить в ней указания на земельные отношения дружины, – не находим ничего. И опять если обратим внимание на главное условие, при котором началась и продолжалась русская история, именно на обширность страны и малочисленность народонаселения, то дело объяснится легко: земли было слишком много, она не имела ценности без обрабатывающего ее народонаселения; главный доход князя, который, разумеется, шел преимущественно на содержание дружины, состоял в дани, которую князь собирал с племен и которая потом продавалась в Греции; вначале если князь не ходил за данью, то дружина его бедствовала. «У Свенельдовых отроков много оружия и платья, а мы босы и наги; пойдем, князь, с нами за данью!» – говорит дружина Игоря. Известие драгоценное, показывающее нам, как мы должны смотреть на дело. Дружинники не усаживаются на выделенных им земельных участках в самостоятельном положении землевладельцев, обеспеченных доходом с этих земель; они остаются с прежним характером спутников, товарищей князя, остаются при нем в полной зависимости от него относительно содержания; они привязаны к особе князя, вождя своего, который их кормит и одевает; кормит и одевает дурно, они ропщут, и если ропот не производит действия, если князь не уступает им, как уступил Владимир, выложивший серебряные ложки вместо деревянных, то дружинники уходят к другому князю, который щедрее. Но, может быть, так было только вначале, после отношения переменились? Нисколько: от позднейшего времени доходят до нас известия, что дружинники кормились не от земли, но получали от князя денежное жалованье; летописец, жалуясь на усиление роскоши, говорит, что прежние дружинники не позволяли женам своим излишней роскоши и потому довольны были сотнею гривен, получаемых от князя, а теперь говорят: «Мало мне, князь, ста гривен!» – потому что жены их стали носить золотые украшения вместо серебряных.

Иначе и быть не могло при родовых княжеских отношениях, когда князь не был крепок в своей волости, но, стремясь по родовой лестнице к старшему столу, переходил из одной волости в другую; дружина следовала за ним; князя выгоняли враждебные родичи, дружину постигала та же участь. При подобной перекочевке могла ли недвижимая земельная собственность иметь важное значение?

Таким образом, дружина после появления ее на восточной равнине в продолжение нескольких веков не усаживается, но сохраняет первоначальный характер, характер военного общества, братства, которое со своим вождем движется, ища подвигов и добычи. Дружина хорошо, весело живет при князе: князь – старший товарищ, старший брат, а не повелитель; он не таится от дружины, дружина знает всякую его думу; он ничего на щадит для дружины: ни еды, ни питья, ничего не копит себе, все раздает дружине: а не хорош князь, думает свою думу врознь от дружины, скуп князь или завел любимца, дружинники покидают его; им легко это делать: они не связаны с областию, где правит покинутый князь; они русские, а русская земля велика и князей много, каждый с радостию примет доброго воина. Так в продолжение целых веков русские дружинники привыкли жить в этой первоначальной форме военного братства, привольно двигаясь из волости в волость на неизмеримом пространстве, сохраняя первоначальную волю, свободу перехода, право служить какому захочет князю, привыкли жить беззаботно, не думая о завтрашнем дне, не чувствуя никакого давления сверху, не чувствуя нужды соединять свои силы для отпора, для защиты своих прав, привыкли избегать всякой неприятности, всего дурного не сопротивлением, но уходом, привыкли руководиться интересами личными, а не сословными.

Но, говоря о родовых княжеских отношениях и важных следствиях этих отношений для дружины, мы не должны упускать из виду одного чрезвычайно важного обстоятельства, именно быстрого размножения членов Рюрикова княжеского рода. При веденный нами случай, когда дружинники становятся землевладельцами, не есть единственный случай образования сильного вельможества в стране. Вельможество происходит также, когда князь раздает своим приближенным города и целые области в управление; эти правители, естественно, приобретают важное значение и передают его потомству. Так произошло польское вельможество, которое очень скоро уже начинает бороться с королевскою властию, ограничивать ее. Но в России очень быстро размножаются члены княжеского рода, вследствие чего все области и все сколько-нибудь значительные города управляются князьями и для бояр прегражден, таким образом, путь к образованию могущественного, вроде польского, вельможества; на первом плане князья, их родовые счеты и движения, борьбы вследствие этих счетов; дружина, увлеченная вихрем этого движения, не успевает приобрести никакого самостоятельного значения; отсюда понятно, почему в описываемое время князья наполняют почти исключительно всю историческую сцену; летопись является летописью княжескою, говорит о князьях, их одних имена попадаются беспрестанно в глаза и производят такое утомительное однообразие.

Но всмотримся пристальнее: подле князей и дружин их, не усевшихся, перекочевывающих из одной области в другую, что обличает общество новорожденное, мы замечаем любопытное явление, которое еще более обличает новорожденное общество, явление, уже невозможное в обществе сколько-нибудь зрелом, сформировавшемся, – летопись упоминает о богатырях, людях, отличающихся особенною физическою силою и храбростию и которые не входят в дружину княжескую, составляют особую силу, помогая то тому, то другому князю. История может еще подметить на девственной восточной равнине процесс первоначального выделения сил из народонаселения, приведенного в движение. А если сравним общество, о котором идет речь и которое мы называем новорожденным в смысле общества европейского, отличающегося сложностию своего построения, чем оно и выше, совершеннее других обществ, – если мы сравним русский народ XI и XII века с соседями восточными, то как высоко станет он! Подле степь с ее кочевыми обитателями; и здесь мы опять можем наблюдать переход народов от кочевого быта к оседлому: между дикими степными кочевниками и оседлою Русью образуются народцы полукочевые и полуоседлые, полунезависимые, имеющие собственных князьков, но признающие верховную власть русских князей, причем, однако, нередко изменяют в пользу своих диких собратий.

Но в то время как на восточной равнине князья и дружины, сохраняя первоначальный богатырский характер, не покидают движения, не привязываются землевладением, как на Западе, города, которым, вследствие счастливого положения своего, удалось подняться чрез промышленность и торговлю, необходимо должны были приобрести важное значение именно потому, что другие силы, князь и дружина, представляли начало подвижное, изменяющееся, а города представляли постоянное, прочное. Волости, земли, второстепенные, младшие города тянут к старшему, сначала потому, что там живет князь; но теперь князья меняются, спорят, трудно разобрать, кто из них прав. И младшие города, вся волость, естественно, по старой привычке смотрят на старший: что там скажут? Как решат, так и все другие решат. Старшие города, жители его, собранные на вече, являются, таким образом, властью, и на чем они, старшие, положат, на том и пригороды станут. При множестве князей, их спорах и усобицах города, естественно, стремились к тому же положению, какое приобрела дружина: переходить от дурного князя к лучшему. Вскоре по смерти Ярослава, когда явилось уже несколько князей, киевляне выгоняют князя, который не умел защитить их от половцев, и берут себе другого, его пленника. Впоследствии эти явления повторяются где чаще, где реже, в Новгороде Великом чаще всего. Естественно, что при этом происходили условия, ряды. Только новгородские ряды дошли до нас; что же касается до других городов, то нельзя думать, чтоб в них было много определений относительно самостоятельности городского управления: как дружинник, имея возможность обеспечивать себя лично свободным переходом, забыл думать о каких-либо других определениях своего сословного положения, точно так и города встречали препятствие к точнейшим определениям своего быта именно в возможности переменить дурного правителя и судью; призовут на его место хорошего, уговорятся с ним, чтоб поставил всюду хороших второстепенных правителей и судей, и все пойдет хорошо. На западе владелец жил постоянно тут, был вечным землевладельцем; от его притеснений городу не было другого средства, как поцеловать крест, стоять за один (jurer la commune), с помощью высшего авторитета заставить притеснителя определить навсегда свои отношения к городу. На Руси же иное дело: против князя доброго и несильного не нужно обеспечений, а придет на его место князь сильный, тот не станет смотреть на ряд своего предшественника, не будучи с ним ничем связан, часто будучи врагом его; высшего же авторитета, который бы мог утвердить права города относительно его князя, нет; все князья равны на своих столах и высшего над собою не признают. Наконец, лучшее доказательство неразвитости самоуправления в древних городах русских – это когда некоторые из них подпали под власть Литвы, то приняли чужие формы самоуправления, именно немецкое магдебургское право: чужие формы добровольно берутся тогда, когда нет своих.

Духовенство, начальные его люди, архиереи, хотя часто и пришельцы, но, оставаясь постоянно среди своей паствы, не могли не иметь большого влияния на дела волости, на ее отношения к князьям; владыке принадлежало первое место во всяком видном случае. Среди постоянно движущихся, друг с другом воюющих князей, среди движущихся вместе с князьями дружин, среди волостей, колеблющихся, мятущихся вследствие этого движения и борьбы, единый митрополит киевский и всея Руси мог бы приобрести огромное значение: это была одна постоянная сила среди других движущихся, следовательно, слабейших. Но этот митрополит был обыкновенно грек, чужой человек, без языка перед народом, без влияния.

Таким образом, во сто лет, протекшие от смерти Ярослава I, мы видим, что преимущественно вследствие продолжения движения все элементы задержаны в своем развитии, налицо все первоначальные формы: бродячие дружины, члены их, сводобно переходящие от одного князя к другому, в челе дружин неутомимые князья-богатыри, переходящие из одной волости княжить в другую, ищущие во всех странах честь свою взять, не помышляя ни о чем прочном, постоянном, не имея своего, но все общее, родовое; вече с первоначальными формами народных собраний безо всяких определений; а тут, на границе, кочевники переходят к полуоседлости, немного далее, в степи, виднеются вежи и чистых кочевников. Все здесь, на восточной равнине, отзывается первобытным миром, общество как будто еще в жидком состоянии, и нельзя предвидеть, в каком отношении найдутся общественные элементы, когда наступит время перехода из этого жидкого, колеблющегося состояния в твердое, когда все усядется и начнутся определения.

Когда же и где именно, при каких условиях начались эти определения? От уяснения этих вопросов зависит уяснение всего последующего хода истории. Мы видели, что история сначала выбирает всегда лучшие земли, и отсюда постепенность исторического движения в Европе с юга на север или с юго-запада на северо-восток. То же самое видим и у нас, на восточной равнине. История начинается здесь, на западе, на водном пути из Балтийского моря в Черное; начинается на северо-западе, но уже второй князь переселяется с севера на юг, в среднее Приднепровье, в лучшие страны, где и образуется собственная в древности Русь. Здесь, в западной части равнины, по великому водному пути, остается главная историческая сцена при первых князьях и сто лет спустя по смерти Ярослава Великого. Но мы видели, что изначала славянам суждено было двигаться на северо-восток, в страны, более и более обделенные природою: какой-то сильный враг когда-то потеснил славян с Дуная и заставил часть их поселиться по рекам восточной равнины; но и тут, в лучших юго-западных частях этой равнины, они не могли долго оставаться в покое даже и тогда, когда русские князья соединили их и в челе дружин своих стали на стороже русской земли, обстроили ее городками со стороны степи: ни русские князья с их дружинами, ни русские городки не могли сдерживать наплыва кочевников; города и села лежали пустые, обгорелые, пахарь не смел выехать на работу, половецкие вежи наполнялись русскими рабами, и походы князей в далекие степи на разгром хищников приносили только минутное облегчение. Черниговский князь объявил, что его волость опустошена, что в его городах живут только псари да половцы; другие пограничные со степью княжества не могли быть в лучшем положении. Усобицы княжеские происходили преимущественно в этих же странах, и князья приводили тех же половцев.

Такое несчастное положение юго-западной украйны необходимо заставляло часть ее жителей выселяться в страны более спокойные. Эти страны были именно отдаленные северо-восточные волости русские, суровая климатом, бедная населением область верхней Волги, где князья, тяготясь малолюдностью, отовсюду призывали насельников, давали им льготы, строили им города.

В каких же условиях нашлось народонаселение в этой новой стране?

Если в старой, западной или юго-западной, Руси племенное деление имеет так мало исторического значения, то в новой, северо-восточной, Руси о племенах нет и помину. Летопись до прихода варяго-русских князей указывает здесь финские племена; но в половине XII века мы имеем здесь дело уже со славяно-русским народонаселением. Прибытие одних русских князей с их дружинами не могло ославянить туземцев: мы знаем, как обыкновенно господствующий класс сохраняет одну народность, а низшее народонаселение – другую; для ославянения северо-восточной Руси необходим был сильный приплыв славянского народонаселения в города и села. Но этот приплыв совершился не целыми особыми племенами, а вразброд; стекались поодиночке или небольшими толпами из разных местностей, сталкивались с чужими, с иноплеменниками, без возможности, следовательно, сейчас же составить крепкий союз, приходили с сознанием своей слабости, зависимости. В западных областях славяне были старые насельники, старые хозяева, князья были пришельцы; на востоке, наоборот, славянские поселенцы являются в страну, где уже хозяйничает князь; князь строит городки, призывает насельников, дает им льготы; насельники всем обязаны князю, во всем зависят от него, живут на его земле, в его городах. Эти-то отношения народонаселения к князю и легли в основу того сильного развития княжеской власти, какое видим на севере. Разумеется, многое зависело здесь от того, воспользуются ли князья своими выгодными отношениями к новому народонаселению, к новым своим городам, не встретят ли в других частях народонаселения сильных препятствий. Явился именно такой князь, который как нельзя лучше воспользовался своими выгодными отношениями к новому народонаселению, именно Андрей Боголюбский. Он переселяется жить из старого города Ростова Великого в новый Владимир на Клязьме, где нет веча, где власть княжеская не встретит преград. Андрей понимает очень хорошо значение слов мое, собственность и не хочет знать юга, где князья понимают только общее, родовое владение. Андрей, как древний богатырь, чует силу, получаемую от земли, к которой он припал, на которой утвердился навсегда; он не покидает этой земли, не переезжает в Киев, когда тот достался ему и по родовым правам, и по правам победы. Этот первый пример привязанности к своему, особому, первый пример оседлости становится священным преданием для всех северных князей, и отсюда начинается новый порядок вещей.

Мы сказали: при начале утверждения нового порядка вещей многое зависело от того, воспользуются ли князья своим выгодным положением, не встретят ли препятствий в других частях народонаселения? Дело не обошлось без борьбы. Южные князья-богатыри, привыкшие смолоду никого не бояться, кроме бога одного, встали, увидав, что Андрей, северный самовластец, стал обходиться с ними не по-прежнему, не как с родственниками, но как с подручниками; они разбили большое войско Андреево, высланное против них на юг, но этим оборонительным действием князей дело и кончилось на юге; север с зачавшимся в нем новым порядком остался не тронут. Новгород Великий с храбрым князем, приехавшим к нему с юга, отбился от полков Андреевых, видел бегство их от стен своих, но этим оборонительным действием со стороны сильнейшего самовластительного города на Руси дело и кончилось; Новгород Великий не помог Ростову Великому, в который Андрей ударил пятою, по тогдашнему выражению, переехал жить в пригород и украшал этот пригород как стольный город назло старому Ростову. Мы видели, как привыкли жить дружинники с князем, не как с повелителем, но как со старшим, товарищем, как с вождем, которому служат по любви, из охоты и покидают при первом неудовольствии. Андрей не ужился с этими обычными требованиями дружины и погнал из своей волости старых бояр отцовских: что же бояре остальных волостей русских? Встали за обиду товарищей? Нисколько.

Повсюду ограничились только обороною от наступательных действий северного самовластца; он остался нетронутым в своей волости. Здесь борьба не кончилась: Андрей пал жертвою нового порядка, им введенного, бояре убили его. Но это воровское дело, это ночное нападение, ночное убийство сурового господина показывает лучше всего слабость в людях, совершивших преступление. Однако человека, сжимавшего все в сильной руке, не было более, следовательно, теперь все, что было сжато только, а не изгибло, могло подняться, выпрямиться. Поднимается старый вечевой город Ростов, хочет низложить дерзкий пригород Владимир, взявший первенство по воле князя; со старым городом по единству выгод соединяются бояре; но пригороды побеждают, Ростов окончательно теряет свое значение, и князья утверждаются в пригородах, где нет веча, где власть их ничем не стеснена.

Исход борьбы между старым городом и новыми имел решительное влияние на дальнейший ход событий на севере, а следовательно, и в целой России, ибо север получает преобладающее значение. Мы видели, что вследствие родовых княжеских отношений, перемещений и усобиц власть княжеская являлась чем-то непостоянным, изменяющимся, и во сколько она ослабела чрез это, во столько выиграло значение старшего города в волости, который представлял власть постоянную. Таким образом, в земле подле власти княжеской являлась другая власть, и чем чаще в которой земле менялись князья, чем с меньшими силами приходили они как искатели волости, стола, тем более поднималось значение другой, постоянной власти, города: так, Новгород Великий поднялся до значения государя, хотя не исключил и власти княжеской, остался при выработанном историею двоевластии, не постаравшись о более точном юридическом определении. Такое двоевластие было более или менее и в других областях, в других землях во время господства родовых княжеских отношений. Но как скоро на севере князь сделал первую попытку установиться, сделаться властию постоянною, то, естественно, он прежде всего должен был столкнуться со властию старшего города. Исход столкновения легко было предвидеть на севере, где князь явился повелителем страны, строителем городов, где князь, следовательно, создал себе силу, опираясь на которую мог начать поведение, каким отличался Андрей Боголюбский. Андрей, впрочем, как видно, не вступал в открытую борьбу со старым городом Ростовом, он только оставил его и устроил себе свой стольный город в пригороде Владимире, он точно так же поступил и с Киевом, старшим городом во всей Русской земле; племянник его Ярослав Всеволодович хотел точно так же поступить с Новгородом, покинувши его и утвердивши свое пребывание в пригороде Торжке. Только когда по смерти Боголюбского ростовцы высказали свои требования, началась открытая борьба между ними и братьями Андрея, кончившаяся поражением ростовцев. Не удивительно, что борьба была непродолжительна; обратив внимание на положение Ростова, трудно предположить, чтоб этот город был силен, имел многочисленное народонаселение вследствие большой торговой деятельности; трудно предположить, чтоб этот город, запрятанный своими строителями, финскою мерею, от живого пути, от Волги, к печальному мертвенному озеру, – чтоб этот город процветал, подобно Новгороду, Смоленску, Полоцку.

Низложен был старый вечевой город, и на севере водворилось однообразие: все города новые, назначительные; Ростов заброшен, Владимир не успел еще подняться в значении столицы великокняжеской, как был разорен татарами и также заброшен; великие князья живут в своих опричнинах, в своих наследственных городах: то в Переяславле, то в Твери, то в Костроме, то в Москве. Нельзя не заметить в русской истории относительно городов важной по своим последствиям односторонности:, в западной половине, где была главная историческая сцена в древности, мы видим ряд значительных городов, процветавших именно потому, что они были на дороге из варяг в греки, т. е. из Северной Европы в Южную; в северо-восточной части, которая теперь выступает на первый план, по другим, менее благоприятным природным условиям, значительных городов нет, и потому не обнаруживают они влияния на последующий ход событий, которые совершаются мимо их. Города являются здесь преимущественно большими огороженными селами, и государство, здесь сложившееся, окрепнувшее, получает преимущественно характер государства земледельческого.

Вообще движение русской истории с юго-запада на северо-восток было движением из стран лучших в худшие, в условия более неблагоприятные. История выступила из страны, выгодной по своему природному положению, из страны, которая представляла путь из Северной Европы в Южную, из страны, которая поэтому находилась в постоянном общении с европейско-христианскими народами, посредничала между ними в торговом отношении. Но как скоро историческая жизнь отливает на восток, в области верхней Волги, то связь с Европою, с Западом, необходимо ослабевает и порывается не вследствие мнимого влияния татарского ига, а вследствие могущественных природных влияний: куда течет Волга, главная река новой государственной области, туда, следовательно на восток, обращено все. Но Западная Россия, что же с нею сделалось? Она осталась на своем месте, не могла передвинуться на восток! Западная Россия, потеряв свое значение, потеряла способы к дальнейшему материальному, государственному и нравственному развитию, способы иметь влияние на Восточную Россию результатами своего общения с европейскими народами. Мы видели, чему подвергалась она вследствие соседства своего со степью, с хищными кочевниками, половцами. Татары и литва разорили ее вконец. Киев, в старину вторая Византия, являлся путешественнику в виде ничтожного городка с окрестностями, похожими на кладбище. Запустелая, лишенная сил, раздробленная, юго-западная Русь подпала под власть князей литовских. Галич, счастливый уголок, где было сосредоточились последние силы юго-западной Руси, быстро поднялся и процвел, но скоро и пал вследствие своего уединения от остальной, живой Руси, т. е. Великой, ибо Малую Русь в описываемое время нельзя было назвать живою. Политическая связь между восточною и западною Русью рушилась; мало того, возникла вражда вследствие соперничества правителей, которые постарались разрушить церковное единство: явилось два особых митрополита, в Киеве и Москве.