С Хейердалом через Атлантику. О силе духа в диких условиях

То, что объединяет человечество, является естественным и должно поощряться, и, наоборот, то, что разъединяет людей, является искусственным и должно быть преодолено.

В обоих плаваниях «Ра» я вел подробные дневники; после возвращения мне пришлось часто выступать с лекциями, некоторые из них записывались на пленку, так что накопилась изрядная фонотека. Выдержки из медицинских отчетов и иных документов тоже, казалось, могли пригодиться. Собственно, книга уже была, в набросках, в разрозненных строчках и перебеленных страницах, – книга была – и все же ее не было, потому что как сгруппировать, распределить и связать весь этот материал, я не знал.

Тем временем моими дневниками заинтересовался пионерский журнал «Костер». Я стал бывать в его редакции – и познакомился там с милым и обаятельным Феликсом Нафтульевым. Мы очень быстро подружились, благо оба любили морские путешествия и детей. Вскоре я уговорил его заняться вместе этой книгой.

Работали мы долго и трудно, и что из этого вышло, судить не нам. Однако в любом случае я должен поблагодарить журналиста Ф. Нафтульева за большую помощь, которую он мне оказал.

Мне хочется также выразить чувство искренней благодарности и признательности всем тем, кто прямо или косвенно участвовал в подготовке этих двух экспедиций.

Глава первая

Как кончалось прошлогоднее плаванье. – На борту «Шенандоа». – Что нам делать с корабликом? – «Там полно акул!» – Печальное расставанье. – Тур трижды говорит «да». – И все-таки… – Приватный обед в Каире. – Храним тайну. – Опять Сафи. – Хвала Ивон. – Тур хватается за голову. – «А плавать ты умеешь?» – Нас провожают. – Сорвало парус! – Операция «Грот». – Как трудно его поднимать. – Шторм. – Зачем, зачем?..

Мы забрались на крышу хижины, Жорж – ближе к носу, я – к корме, и обозревали горизонт. Норман крутил шарманку рации. Карло роздал колбасу и сгущенное молоко – последний наш завтрак на «Ра».

Все вокруг было в диком хаосе, в хижине плескалась вода, плавали доски, медикаменты, пахло аскорбиновой кислотой, только два ящика еще чудом держались, тот, на котором спал Тур, и тот, на котором – Абдулла; газовые баллоны смыло, и в абсолютно чемоданном настроении мы ждали, когда подойдет яхта и подойдет ли.

Вдруг Норман закричал:

– Я их вижу! Куда вы глядите, там, наверху?!

В моем кормовом секторе ничего не наблюдалось, я обернулся к Жоржу – тот клевал носом. А вдали виднелась белая точка.

Она приближалась понемногу и становилась роскошной красавицей яхтой, качало ее немилосердно, на борту стояли парни, ярко одетые, с фото- и киноаппаратами, они снимали нас, мы тут же оживились, проснулись, замахали, полезли на мачту, закричали, чтобы прежде всего прислали нам покурить. Подошла резиновая лодочка, и матрос бросил с нее блок сигарет, мы на него накинулись, распотрошили и закурили блаженно.

Теперь хорошо бы вымыться пресной водой – едва очутившись на «Шенандоа», я шепнул об этом Туру, он кивнул: «Беги!» – и я ринулся внутрь, обнаружил ванну, чье-то мыло и бритву – а когда вернулся, пресс-конференция уже шла полным ходом, Тур отвечал на вопросы, на сотню, если не на тысячу, затем мы поели, выпили пива, ледяного, из холодильника, и чувствовали себя превосходно, а многострадальный наш кораблик мирно покачивался совсем рядом и тоже отдыхал…

Так завершилось наше первое путешествие, 16 июля 1969 года, десять месяцев назад, а сегодня будто их не было, этих месяцев. Снова снасти скрипят, рубашка просолена, сейчас выскочит Норман и крикнет: «Дерржи впрраво!» – нет, ничто не кончилось, только экипаж немножко другой, да корабль не тот, хоть и называется так же.

Тогда, после встречи с «Шенандоа», сразу возникла проблема, куда девать «Ра». Бросать его нам не хотелось. Жорж заявил, что покидать папирусное судно вообще не собирается. Он, мол, договорился с Абдуллой, и они продрейфуют до Барбадоса, потихоньку, без вахт, будут заниматься ремонтом, а мы с яхты возьмем их под контроль и в случае чего окажем помощь.

Уговорились, что утром все обсудим как следует, и Жорж, полный энтузиазма, отправился на «Ра» засветить сигнальный фонарь. Фонаря он не зажег, поскольку керосин выгорел, а пока возился – стемнело, развелось волнение, и мы испугались, что декларации Жоржа осуществятся слишком буквально: яхтенный прожектор, как на грех, не действовал, и за ночь, в кромешной тьме, «Ра» и «Шенандоа» рисковали разойтись навсегда.

Тур Хейердал, Юрий Сенкевич и летчиккосмонавт Олег Атьков во время визита путешественника в Москву. 1984 г. Фото Олег Великжанин.

«Люди современного большого города ослеплены уличным освещением, они лишились звездного неба. Космонавты пытаются вновь обрести его»

(Тур Хейердал)

Делать нечего. Норман сел в резиновую лодчонку, ему подсвечивали кто чем – кинософитами, карманными фонариками. Кое-как, почти уже ощупью, он подшвартовался к «Ра» и вернул энтузиаста пресному душу и свежим простыням.

А наутро мы с Жоржем – я в качестве гребца-перевозчика, он с аквалангом – поплыли выяснять, что можно на «Ра» сделать и как продлить его век.

Мы почти догребали, когда я вдруг ощутил, что кто-то шевелится подо мной, внизу. Я сказал об этом Жоржу, он сунул голову в маске под воду и сообщил:

– Там полно акул!

Я тоже посмотрел и увидел – ходят рыбины, двух-трехметровые, если не больше.

Все же Жорж решил нырнуть, хотя я твердил, чтобы он не смел этого делать. Нырнул, вынырнул, уселся на борт «Ра» и принялся рассуждать о том, что, видимо, работать не удастся, но попробовать стоит: «А ты бери ружье и карауль».

Как бы я его укараулил, не знаю, он – под водой, акулы – тоже под водой, но я взял ружье и дежурил минут пять, это были не самые спокойные в моей жизни минуты, – потом надел маску и поинтересовался, где он там, – Жорж плавал, и акулы плавали, понемногу собираясь в кружок. Жорж не стал дожидаться, пока они сговорятся окончательно, и выбрался на воздух. Я сказал ему: «Хватит, не безобразничай, поехали обратно». Однако он попросил переправить на «Ра» Тура, пусть на месте принимает решение.

Я перевез сперва Тура, затем Нормана, затем еще и Сантьяго. Они долго и азартно жестикулировали, но ни к каким утешительным выводам не пришли.

Повторяю, бросать «Ра» нам до слез не хотелось.

Снова отложили приговор до утра – может быть, твари разбредутся. Уже глубокой ночью направили в океан кинолампы, он акулами кишмя кишел, черные тени сновали во всех направлениях. Матросы учинили рыбалку, весьма впечатляющую: за борт выбрасывался канат с огромным крючком, с пластиковой бутылкой-поплавком, канат крепился к поручням и вмиг начинал ходить ходуном, его тянули в десять-двенадцать рук – суп из акульих плавников вкусен, – но судьба папирусного суденышка была решена.

Мы ободрали «Ра» как липку, сняли и перевезли на яхту все, что можно: мачту, капитанский мостик, любую мелочь, годную для музея «Кон-Тики», а что не годилось, то полетело в воду. Потом Норман и Сантьяго соорудили из двух маленьких весел подобие мачты, привязали к нему кусок брезента вместо паруса, и несчастный, надломленный наш кораблик растаял наконец в зыбком мареве, а «Шенандоа» взяла курс на Барбадос, до которого оставалось всего 900 километров.

Но перед этим нас еще долго фотографировали, на палубе, на фоне покидаемого «Ра»; снимков требовалась масса, затворы щелкали наперебой, и это злило, злил рулевой, который вновь и вновь дарил репортерам выигрышный ракурс. Мы уходили, разворачивались и опять спешили, словно дразнились, туда, где крошечный брезентовый «парус» сиротливо силился сдвинуть нам вдогонку израненное, отяжелевшее тело, где корабль прощался и не просил оправданий, а пел, как и прежде, свою заунывную скрипучую песню, песню о пятидесяти трех днях борьбы и дружбы, радостей и разочарований, торжества и страха, а может быть, и о древних мореплавателях, которые были отважнее нас и шли до конца.

Что до «Шенандоа», то она приветливо распахнула для нас двери ванных комнат и пивные утробы холодильников, но мы не могли с ней дружить. Между нами стояла тень «Ра», и от этого яхта злилась, шлепала по волнам сталью корпуса, била нас углами столов и диванов. «Ра» был другой, он был нежен, певуч, податлив, согревал нас ночью и давал тень в полуденный зной, доверчиво нес нас к победе…

Неделей раньше, восьмого июля, в день, когда волны уже заливали нас напрочь, когда под мостиком плескалось море, когда принялись выбрасывать даже деревянные кусочки и обрезки, которыми так дорожил Тур, и съестные припасы тоже, – в тот день Тур говорил:

– Предвижу, о чем нас будут спрашивать, и готов ответить. Он будто репетировал беседу с вероятным оппонентом, и глаза его блестели:

– «Ра» – океанское судно?

– Да, оно прошло в открытом океане две тысячи семьсот миль.

– Могли ли древние идти таким маршрутом?

– Да, и успешнее: их папирусные суда были построены лучше нашего, а потом, в отличие от нас, они ходили всегда по ветру. Это дольше, но проще и сохраняет корабль.

– Удалось ли сотрудничество семи наций на борту «Ра»?

– Да, интернациональный экипаж вполне доказал свою жизнеспособность.

Три вопроса, и на все три ответ начинается с «да». Экспедиция задачу выполнила. «Шенандоа» не в счет, как бы ни были мы ей по-человечески благодарны.

Кстати, уже с Барбадоса самолеты несколько раз летали в район, где остался «Ра», пытались найти его, но безрезультатно. Там в те дни прошел ураган, так что, возможно, кораблик был просто развеян по стебельку, – нет, вовремя мы оставили «Ра»! Мы поступили правильно, благоразумно, не в чем нам себя упрекнуть, нас поздравляли и чествовали, и все-таки…

И все-таки сегодня, спустя год, мы опять в океане. И опять в контракте, подписанном каждым из нас, сказано: «…рискую и сознаю, что иду на риск».

А получилось так. В Египте, куда мы прибыли по официальному приглашению (это была целая череда визитов – экипаж «Ра» посетил ОАР, гостил в Советском Союзе, ездил в Норвегию, в Италию), – в Каире, после очередного торжественного обеда, Тур вдруг заявил, что хотел бы отобедать еще раз.

Мы собрались в отеле, сугубо своей компанией, и Тур завел речь издалека.

Он сетовал, что фильм, снятый на «Ра», не совсем удачен, не хватает кадров с океаном и кораблем, – а как было снимать такие кадры, если на «Ра» отсутствовала надувная лодка? И еще кое-чего на нем не имелось, а то, что имелось, действовало не всегда безотказно, рулевые весла, к примеру, – только теперь вполне ясно, как их делать и из чего. Что ж, путешествие было как бы черновое, мы испытывали судно и самих себя, и, разумеется, испытания прошли прекрасно, но ведь это лишь испытания…

– А что если я буду строить второй «Ра»?

Выпалил и взглянул на нас в упор, на каждого, и мы поняли, что он уже все для себя решил, и сколько бы он, продолжая, ни подчеркивал, что разговор теоретический, что как там будет, еще неизвестно, – мы слушали и понимали: суть не в рулях и фильме. С момента, когда мы ступили на палубу «Шенандоа». – пусть до финиша оставались считанные мили, неважно, – с той минуты мы автоматически обрекли себя на новую попытку, потому что эксперимент должен быть чистым, потому что Тур не из тех, кто решает проблемы «в общем и целом».

Норман согласился, и Карло согласился, и Жорж, и Абдулла, и Сантьяго, и я, и сразу условились, что беседа наша до поры секретная, подняли рюмки и забыли о ней, жили как прежде, – но семена были брошены. Мы снова становились матросами «Ра».

«…Однажды зимой, в солнечный день, между двумя взрывами смеха Сантьяго мне сказал: “Что ты скажешь, если узнаешь, что есть «Ра-2»”? Я не сразу смогла ответить, а когда ответила, то примерно так: “Я скажу, что «Ра-2» возможен в твоей жизни, но не в моей”. Вечером я спросила: “Ты действительно опять уедешь?” – “Да”. – “А другие?” – “Да, все решились”. – “Тогда сделайте судно понадежнее, я не могу каждый год помирать от страха”».

Это из записок жены Сантьяго, Андре. Кстати сказать, именно Сантьяго и пришлось «делать судно понадежнее», он разыскал и нанял индейцев-строителей, перевез их с озера Титикака в Марокко, – но об этом позже.

Всю зиму мы готовились к плаванью, утрясали служебные и личные дела, уговаривали близких и начальство – и стремились сохранить тайну, об этом просил Тур. Он хотел обойтись без рекламы и преждевременных сенсаций.

В январе я выступал в Московском телевизионном театре, и неожиданно ведущий на весь зал объявил:

– Друзья, это путешествие для Юрия Сенкевича не последнее, уже строится другой «Ра»!

Я оторопел, едва дождался, пока окажемся за кулисами, бросился к нему: «Что ж ты делаешь?!» А он говорит: «Это напечатано в сегодняшнем номере “Московского комсомольца”».

Да, шила в мешке не утаишь. И все-таки мы таили его, как могли, пока не наступила весна. Секреты кончились в мае. Опять Сафи, марокканский порт, и опять кипит работа. Корабль почти готов – что значит «почти», лучше не объяснять, это значит разрывайся пополам, затыкай двадцать дыр и беги за сотней зайцев, а ведь кроме корабля есть и багаж, вода, продовольствие, которое надо собрать, упаковать, погрузить.

У нас был сарайчик на берегу, он по площади примерно соответствовал «Ра-2», и вот в нем мы трудились в поте лица, раскладывали груз в пакеты, пересыпали рисом, чтобы адсорбировалась влага, прикидывали, где и что разместится.

Провианта набиралось несусветное количество, и способствовала этому главным образом жена Тура, Ивон.

Она приносила в сарай самые невероятные морсы, сиропы, соки. Мы ужасались: «Зачем это?» – «Ничего, мальчики, берите! Вы же будете совсем одни, удовольствий, радостей никаких, а как приятно посидеть в холодке и пососать лимонную конфетку!»

Здесь настает пора сказать хотя бы несколько слов об Ивон, и я это делаю с радостью и глубокой признательностью.

Первым тостом, который мы провозгласили на Барбадосе после прошлогоднего плаванья, был тост за Леди «Ра». И это вовсе не было формальным актом вежливости: пусть простит меня Тур, я очень его люблю, но временами мне – и не только мне – казалось, что жену его мы любим больше.

Она сама обшивала матрацы, на которых мы спали. Помнила, что Сантьяго предпочитает жесткие зубные щетки, а я – мягкие, что Жорж обожает спать на высокой подушке, а Карло – вообще без подушки. Учитывала наши пристрастия и уважала слабости. Съестное, снаряжение, бухгалтерия – все это лежало на ней, она за всем следила и все успевала.

Наряду с прочим, она еще перестукивала на машинке книгу, которую Тур за зиму не успел закончить и сейчас срочно дописывал, прячась в развалюшке рядом со стапелем.

В день, когда «Ра-2» предстояло крестить и спускать на воду, – опять цитирую записи Андре – женщина женщину застала врасплох:

– Ивон, вы ли это? Вы плакали?

– Да.

– Почему?!

Выяснилось, что Ивон только что перепечатала главу, где говорилось о затопленной корме, о сломанных веслах, о ветре и волнах, против которых мы были беззащитны.

Нам было легче, мы только плыли, а волновалась за нас она. И вновь ей выпадал черед волноваться.

Радио сообщило, что церемония спуска – ровно в одиннадцать. Официальные лица прибывали в черных автомобилях, с шоферами в ливреях. Ритуальные брызги козьего молока, шорох и хруст соломы – и судно в голубом море.

Лодка, спроектированная по рисункам и макетам лодок Древнего Египта и названная «Ра», была построена специалистами с озера Чад (Республика Чад) из камыша, добытого на озере Тана в Эфиопии.

«Двадцать пятого мая 1969 года семь человек из семи стран ступили на борт папирусной лодки в порту Сафи, в Марокко. Русский врач, американский штурман, египетский аквалангист, мексиканский антрополог, плотник из Республики Чад в Центральной Африке, итальянский альпинист и я сам, норвежец, руководитель эксперимента»

(Тур Хейердал)

Тут же мы его чуть не лишились.

Ветер был свежий, кораблик легкий, с буксирного катера вовремя не кинули конец – и нашу новенькую ладью потащило, как осенний листок, потащило и бросило – прямо на бетонный пирс.

Тур схватился за голову.

«Ра-2» ударило о стенку со страшной силой, благо что носом, загнутый нос спружинил, и судно отскочило от пирса, как мячик. Его подхватили, зацепили и оттащили туда, где ему полагалось намокать.

Это было десятого мая, мы тогда еще не знали, что отплывем только через полторы недели, надеялись, что управимся раньше, – лихорадочно грузились, ставили мачту и мостик. Здесь была допущена ошибка, оснастку лучше не монтировать на плаву: во-первых, как ни осторожничай, все равно рвешь папирус, треплешь его, топчешь, а поправить уже невозможно; во-вторых, корабль впитывает воду сверх нормы, ресурс непотопляемости расходуется ни на что – следовательно, только поспевай, пошевеливайся, набирай темпы.

Последнее утро вижу как сквозь сон: шесть часов, холодно, круглый гостиничный стол. Подробности стерлись из памяти, мне потом их пересказывали, будто постороннему. Оказывается, я был страшно весел и разговорчив, приставал к новичку Мадани, чтобы тот быстрей расправлялся с яичницей: «Ешь, еще неизвестно, когда мы снова будем есть». Мадани ответил: «Я боюсь, у меня случалась морская болезнь». Я расхохотался и не мог остановиться, крикнул второму нашему новичку, Кею: «А ты? У тебя нет морской болезни? А плавать ты умеешь?» – «Извини, не умею». – «Тур, Тур, ты слышишь?!» Тур отозвался спокойно:

– Будем следить, чтоб не свалился за борт. А что касается Мадани – пусть и у врача на «Ра» окажется занятие.

Холл отеля наполнился людьми, были друзья, журналисты, фотографы, любопытные. На пирс вышел паша Сафи, Тайеб Амара, и сказал прощальную речь. Тур тоже произнес речь. Прибыли послы, наш, американский, норвежский, множество дипломатов, народу собрались толпы, пароходы в порту гудели, Ивон («Уж возьмите, мальчики!») подвесила к потолку хижины ветчину и колбасу, – а мы все что-то доделывали, догружали, распихивали и в суматохе даже не прочувствовали торжественного мига, не заметили, как буксирчик потащил нас к выходу из гавани, – и вдруг, осознав, расслабились, вздохнули облегченно: слава богу, кончилось! Именно не началось, а кончилось, теперь держи курс, считай мили – нормальная мужская работа.

Погода была великолепная, ветер северо-восточный, то, что нам надо. Сафи едва виднелся в дымке. Пора было поднимать парус. Уточнили, как будем это делать, и стали по местам.

Мы с Сантьяго стояли на шкотах, он – справа, я – слева. Я помнил, что это не такое уж сложное дело, и не слишком напрягался, обмотал шкот вокруг бруса и глазел по сторонам. Но я упустил из виду, что веревка свежая, сухая и скользит, и, когда парус пошел вверх, внезапно хлопнуло, рвануло, обожгло ладони, и шкот змеей взлетел в воздух, а левый нижний угол паруса завернулся и бешено заполоскал. Сантьяго растерялся и выпустил свою сторону тоже.

Надо сразу сказать о парусе.

В прошлом году нам с ним сразу крепко не повезло. В первый же день сломался рей, и это повергло нас, неопытных, в ужас, – казалось, нет никакой возможности что-либо исправить. Но и отдаться полностью на волю течения тоже было нельзя, прежде всего потому, что тогда путешествие растянулось бы минимум на все лето. И мы решили попробовать соорудить хотя бы маленький парус, чтобы хоть немножко тянул.

Это был небольшой треугольничек, нижними углами его предстояло крепить к палубе, верхним – к топу мачты. Разумеется, для этого нужно было на нее лезть, я просился, но Норман запретил, сказав, что мачта качается, удержаться на ней трудно, а я недостаточно еще тренирован, и на мачту вскарабкался Жорж, я же в порядке тренировки добрался до середины и подавал Жоржу парусину.