Снежинск – моя судьба
Город, как было сказано, располагался на территории, примыкающей к озеру Синара, что делало его весьма привлекательным для проживания. Мы узнали, что первой – с 1957 года – стала формироваться улица имени 40-летия Октября. Она была отделена от береговой линии полосой естественного леса, скрывавшей городскую застройку от постороннего обозрения с водной стороны и с противоположного берега, где находилась деревня Воздвиженка. Лес надежно маскировал город, т.к. дома строились не более чем в 5 этажей. Значительная часть Синары входила в запретную зону, которая охранялась специальной войсковой частью. В тёмное время суток всё пространство озера постоянно ощупывалось прожекторами. С появлением ледяного покрова по пограничной линии на акватории «впаивались» деревянные стойки, между которыми натягивалась колючая проволока в две-три нитки, а с внутренней стороны территория контролировалась часовыми. Все эти меры, как потом мы узнали, стали применяться не сразу. Научно-исследовательский институт №1011 начал создаваться в 1955 году, через год стал строиться жилой поселок №2, вслед за ним и город, но намеченную только на бумаге разделительную линию на Синаре можно было свободно пересекать до начала 1959 года. В зимнее время этим и пользовались первые жители, посещавшие Воздвиженку для каких-либо покупок, доставляемых оттуда на санках.
Для проживающих на территории зоны действовали специальные пропуска для всех работающих и временные пропуска для членов их семей. Выезд за зону разрешался только по служебной необходимости, на санаторно-курортное лечение и при исключительных обстоятельствах: смерть или тяжёлая болезнь близкого родственника, а также на свадьбу к детям, но в каждом таком случае надо было получить разрешение в режимной службе.
В 1962 году был установлен новый порядок выезда жителей города за пределы зоны: свободный выезд или выход с 6 утра до 7 часов вечера. При этом все выехавшие обязаны были вернуться в город в тот же день: с апреля по октябрь – до 23 часов, с ноября по март – до 21 часа. Тех, кто несвоевременно возвратился, пропускали через КПП с изъятием у них пропусков. Только выезд в командировки и отпуска разрешался круглосуточно. Ограничения по времени возврата вызывали у людей постоянные нарекания и в дальнейшем были отменены.
Весьма жесткими были и требования к обеспечению секретности. Не только те, кто не работал в НИИ-1011, но и большинство его сотрудников не знали определённо, какую конечную задачу выполняет основное предприятие. Каждое подразделение занималось своим направлением, а что делают в соседнем отделе и даже в группе, чаще всего знали только руководители. Это я понял, конечно, не сразу, поскольку, работая в городской среде, не соприкасался с тем, ради чего был создан объект. Работающие же на нём, даже если были мне хорошо знакомы, никогда не рассказывали о том, чем занимаются, т.к. давали подписку о соблюдении государственной тайны.
Ничего нельзя было сообщать посторонним и о месторасположении объекта, его ближайших окрестностях и путях следования в город. Я помню, как перед отъездом в крымский санаторий «Горный» (это было в 1967 году) получал наставления от работника режимного отдела предприятия Заостровского. На инструктаж было приглашено человек 7 или 8, выезжающих на отдых. Наш собеседник – довольно пожилой человек плотного телосложения, с очень короткой стрижкой и многочисленными островками седых волос – изложил все положенные предостережения, а затем задал нам несколько вопросов «на засыпку». Один из них был такой: «Вы едете в поезде, рядом с вами несколько незнакомых людей, с которыми, конечно, вы вынуждены познакомиться, и один из них интересуется: «А где вы живете?» Вы говорите, что в Челябинске, пассажир спрашивает: «А на какой улице?» Вы поясняете, например, что на улице Дзержинского. «Так мы, оказывается, живем с вами на одной улице?! А какой номер вашего дома?». Становится ясно, что дальше отвечать нельзя! Тогда вы хватаетесь за сердце, извиняетесь и выходите в коридор, а возвращаетесь, когда разговор уже наверняка будет идти на другую тему…». Затем последовал другой вопрос: «Вы приехали в командировку и поселились в гостинице, где вашим соседом по номеру случайно оказывается иностранец, говорящий по-русски. Вы ведь знаете, что жителям нашего города запрещено встречаться с иностранцами. Как же быть? Выхода нет: придётся общаться с ним – это неизбежно! Что же вы должны после этих разговоров сделать? Оставшись одни, вы обязаны будете взять бумагу и, не откладывая в долгий ящик, подробно записать по памяти всю беседу. После приезда из командировки вы передадите эту запись нам для изучения, и не вздумайте что-то скрывать!» – завершил свои наставления инструктирующий.
Специальные требования предъявлялись и к личной переписке. Все знали, что в письмах на «большую землю» нельзя сообщать о городе и его особенностях, однако мало кто догадывался, что почтовые отправления проходят обязательную проверку, поэтому нарушения порой допускались. Был, например, случай, когда одна из девушек, работавшая в отделе рабочего снабжения, сообщая родителям о том, как ей живется, написала: «здесь атом». Ясно, что она ничего в этом не понимала, но, видимо, от кого-то услышала это слово и решила поделиться неожиданным открытием. Это не прошло ей даром. С девушкой серьёзно побеседовали, а затем предложили уехать из города.
Как мы догадывались, вёлся контроль и за междугородной телефонной связью. Разговаривать можно было только с городского телеграфа, что было крайне неудобно и отнимало немало времени из-за частых очередей на переговорном пункте.
Несмотря на ограничения, связанные с закрытостью города, который обычно называли соцгородом, нам многое в нём нравилось, ибо с самого начала мы были обеспечены всем необходимым для жизни и не испытывали никакой тревоги о будущем.
Среди населения города преобладала молодёжь: более половины жителей были в возрасте не старше 25 лет. На улицах часто встречались детские коляски с довольными мамашами, что было неудивительно: хотя население составляло в год нашего приезда немногим больше 20 тысяч, каждый год здесь рождалось по 500 – 600 детишек.
Дмитрий Ефимович Васильев, будучи весьма опытным руководителем, уделял большое внимание социально-бытовой сфере: быстрыми темпами строились жилые дома, детские сады и ясли, торговые предприятия, спортивные сооружения. В большинстве дворов были волейбольные площадки, где в свободное время постоянно сражались многочисленные любители этой заразительной игры, среди которых выделялась группа очень хороших игроков – особенно мужчин, составивших вскоре сборную команду города.
Приехавший вместе с нами наш однокурсник Лев Деднёв вместе с другими стрелками-любителями многое сделал для развития стрелкового спорта. Первые тренировки проходили на лесных стрельбищах воинской части, охранявшей городскую зону, а затем – в немудрёном 25-метровом тире на два места в подвале вечернего института.
Среди сотрудников НИИ-1011 были очень неплохие баскетболисты, о которых знали в области, где они успешно выступали в различных турнирах. С 1962 года начал развиваться и гандбол под руководством талантливого тренера-любителя Владимира Петровича Томилина.
Очень популярен был хоккей: вокруг построенной за первой школой города силами энтузиастов ледовой коробки всегда собиралось много болельщиков.
Но наибольший интерес был к футболу. Летом 1959 года в парковой зоне города появился стадион «Комсомолец», на котором каждый выходной проходили жаркие баталии, привлекавшие множество болельщиков. А в 1961 году был сдан в эксплуатацию настоящий стадион с трибунами на полторы тысячи мест, получивший имя Ю. А. Гагарина. Здесь регулярно проводились игры футбольных команд военно-строительных полков и городских футболистов. Тогда же был построен и спорткорпус, в котором работали секции игровых видов спорта, тяжёлой атлетики, самбо, гимнастики и другие. Кроме футбольного поля на стадионе появились позднее и открытые спортивные площадки, которые никогда не пустовали. Со временем были возведены и теннисные корты.
При содействии Д. Е. Васильева начинал развиваться и парусный спорт. Весной 1960 года была организована парусная секция, а летом 1961-го был сдан и эллинг, используемый яхтсменами до сих пор.
Характерной особенностью тех лет были многочисленные субботники по благоустройству и озеленению дворов и улиц: всем хотелось сделать город по-настоящему удобным для жизни и красивым. Молодёжь города, и в первую очередь комсомольцы, часто помогали и строителям. Как я позднее узнал, некоторые объекты «курировались» горкомом комсомола. Среди них были первая городская школа, сданная к 1 сентября 1957 года, кинотеатр «Космос» (декабрь 1958 года), стадион им. Ю. А. Гагарина и другие. Горком комсомола активно содействовал также развитию спорта и художественной самодеятельности.
Жизнь в соцгороде нам нравилась, но мы почти ничего не знали, как себя чувствуют те, кто работал на предприятии – в НИИ-1011. В попытке воссоздать типичное для того времени настроение его сотрудников я обратился к вышедшей в 2005 году первой книге о становлении и развитии предприятия. В одном из её разделов помещён своего рода обобщённый портрет сотрудника предприятия первых лет его существования. Вот эта характеристика:
«Средний возраст около 30 лет, физически здоров, двигательно активен, по натуре оптимист, профессионально подготовлен на высоком уровне.
Беспартийный, но признаёт руководящую роль партии в организации государственной жизни (если моложе 28 лет – член ВЛКСМ). Единственно правильной считает социалистическую идеологию, отечеству предан, работу в оборонной сфере считает своим почётным долгом. От работы не уклоняется, наоборот, рвётся к ней. К делу относится добросовестно, трудится творчески, инициативно, не корысти ради и не за страх, а за совесть. За новую работу берётся с увлечением.
Семейный, живёт в коммуналке, «с подселением». Зарплатой удовлетворён, хотя от повышения не отказался бы. От «красивой жизни» тоже не отказался бы, но на непорядочные поступки ради этого не пойдет, а житейские затруднения переносит без ропота.
Общителен, социально активен, охотно участвует в общественных мероприятиях, субботниках, народных стройках, физкультурно-спортивных массовках.
В общении порядочен, честен, не нахал, не грубиян, не стяжатель, не завистник.
Честолюбив, мечтает совершить выдающееся. Любит природу. Эмоционален. Начитан. И с юмором у него всё в порядке…
Можно ожидать обвинения в том, что это не реальный портрет, а приукрашенная икона, искусственное совмещение всех известных положительных черт и качеств человеческой натуры, которые подведены под общую гребёнку. Но в опровержение такого обвинения можно привести реальные примеры, подтверждающие правдивость образа.
Так, в городе в те годы практически не было воровства. Квартиры и стоящие на улице машины не запирались. Пьяные драки, наркомания и прочие негативы были неведомы.
Деньги в долг, когда, например, подошла очередь на машину, а собственных накоплений не хватает, давались без расписок и возвращались без напоминаний…».
Добавлю от себя и еще одно качество жителей города того времени: никто из владельцев автомобилей не брал денег с попутных пассажиров даже при поездке на большие расстояния. Характерный, хотя и оказавшийся неприятным для меня случай произошёл однажды со мной. Это было осенью 1962 года, когда вместе с преподавателем нашего института Николаем Семёновичем Кофановым я возвращался после командировки в Москву – в Управление кадров и учебных заведений МСМ. Мы прилетели в аэропорт Кольцово поздно вечером, опоздав к нашему городскому автобусу, и очень сожалели, что придётся ждать до утра. Расстроенные, мы то сидели в зале, то выходили наружу, как вдруг к нам подошёл молодой интеллигентного вида человек и сказал: «Я знаю, что вы из Челябинска-50; я приехал встречать знакомых, но узнал, что они не смогли прилететь, так что могу довести вас». Как потом оказалось, это был сотрудник КБ-2 основного предприятия Борис Иванович Коротун. Мы, конечно, не стали отказываться и благополучно добрались до города. Первым, оказавшись недалеко от места своего проживания, попросил остановиться Кофанов. Мне никогда ранее не доводилось пользоваться попутным транспортом, и я был в некотором недоумении: может быть, надо было заплатить водителю? И вдруг Кофанов, вылезая из машины, бросил фразу: «Борис Михайлович, расплатитесь потом с товарищем!». Водитель хранил непонятное мне молчание: то ли был согласен с этим, то ли недоволен такой «подсказкой». Мы двинулись дальше, и я ломал голову: что же мне делать? Чутьё подсказывало, что от оплаты водитель откажется, но после остановки я решил, всё-таки, спросить его, сколько мы должны? До сих пор не могу забыть свой невольный позор, когда я услышал резкий ответ: «Выходите, и чтоб больше я вас не видел!». Позднее я встречал этого человека на улице, и всякий раз, здороваясь, испытывал чувство стыда, тем более что вёл он себя весьма сдержанно…
Мои заботы как секретаря комсомольской организации не отличались особыми сложностями, и я делал то, что от меня требовалось, хотя и без излишнего рвения. Несколько досаждала мне порой лишь чрезмерная, как мне казалось, активность заместителя директора вечернего института по учебной части Сталины Ефимовны Саниной, которая почему-то выказывала к моей персоне явное расположение и часто предлагала какие-то новации. Она была старше меня лет на шесть, но по неуёмному своему характеру превосходила даже самых молодых сотрудников.
Одна из идей, родившаяся в её беспокойной голове, заключалась в том, что и студентов-вечерников надо «охватывать» различными мероприятиями. Первое, что она придумала, были вечера отдыха, в подготовке которых она надеялась на моё участие. Я пытался объяснить ей, что меня избрали секретарем комсомольской организации сотрудников, а не студентов, поэтому я не должен этим заниматься. Кроме того, я был убеждён, что устраивать какие-то вечера для студентов, до предела загруженных и на работе, и в институте, можно было бы только в воскресные дни, на что тоже согласятся немногие. Тем не менее, энергичная Сталина Ефимовна решила попробовать. Она объяснила, что и нашим студентам нужно хотя бы иногда встречаться вместе, в неофициальной обстановке: это им пойдёт только на пользу. Санина оказалась права. Первый вечер отдыха всем понравился. Позднее прошли ещё два или три подобных мероприятия, но постепенно всё как-то незаметно сошло на нет. О вечерах пришлось на какое-то время забыть ещё и потому, что Сталина Ефимовна в конце 1962 года, будучи по образованию химиком, перешла на работу в технологический сектор предприятия. Её место занял В. С. Филонич, о котором я уже рассказывал.
Далеко не всё в комсомольской деятельности приходилось мне по душе. На мою долю выпадали порой и не очень приятные хлопоты. Однажды, например, Филонич попросил меня побеседовать с молодой, почти совсем незнакомой мне женщиной, работавшей в институте уборщицей. Я видел её очень редко и ничего не знал о её проблемах. Оказалось, что она уже дважды пыталась покончить с жизнью. Я очень усомнился в своих способностях направить её на путь истинный, не верил в её «исправление» и Валерий Степанович, но всё же уговорил меня попробовать. Худенькая, небрежно одетая, с каким-то отрешённым выражением во взгляде, женщина произвела на меня довольно тягостное впечатление. Беседовали мы с ней долго, говорил в основном я, стараясь вести себя предельно деликатно и пытаясь понять, что у неё на душе.
Не знаю, повлияла ли эта беседа или какие-то другие обстоятельства, не известные мне, но эта женщина около двух лет продолжала работать в институте, и при встречах здоровалась со мной. Случалось ли с ней что-либо неприятное впоследствии, мне не известно.
Вторую беседу, но совершенно по другому поводу, мне пришлось проводить с человеком неординарным и потому, наверное, казавшимся многим странным. Это была преподаватель физики молодой специалист Евгения Смирнова, окончившая Ленинградский госуниверситет. Худая, с необычной формой продолговатого, неестественно узкого, некрасивого лица и очень живыми, горящими глазами, она всегда говорила всё, что думала, совершенно не заботясь о том, как к этому отнесутся окружающие. Меня это слегка забавляло, но не обескураживало. Я видел в ней человека редкой искренности, всегда очень просто и чётко выражавшего свои мысли, но некоторые её суждения не придавали ей авторитета среди сотрудников – по большей части, таких же молодых, как и она.
Женя, например, говорила, что она учёная, замуж выходить не собирается, а если и выйдет, то за такого человека, который будет вести домашнее хозяйство, ходить по магазинам и готовить пищу. Мы в таких случаях подтрунивали над ней, но она была совершенно убеждена в своей правоте и отметала все наши суждения на её счет. Кроме того, она любила подчёркивать, что училась у выдающегося учёного физика-теоретика В. А. Фока, считая, по-видимому, что это давало ей неоспоримое превосходство над другими преподавателями. Скорее всего, её знания в области физики действительно были намного выше среднего уровня, но студенческая аудитория её не понимала. Вскоре до В. С. Филонича стали доходить многочисленные жалобы, в обоснованности которых он убедился, побывав на одной из лекций Смирновой. Он пытался ей объяснить, что она выступает не перед аспирантами, а перед обычными студентами, да ещё и вечерниками, и поэтому материал надо излагать более доступным языком и в рамках учебной программы, но Женя не могла заставить себя опуститься на столь «примитивный» уровень и продолжала занятия в том же духе. Валерий Степанович обратился ко мне как к секретарю комсомольской организации с просьбой как-то вразумить Смирнову. Я сначала отказывался, тем более что она в комсомоле не состояла, но просьба хорошего человека – дело святое, и я согласился поговорить с Женей, заранее предчувствуя бесперспективность этой затеи. Беседа состоялась, моя подопечная неожиданно выразила согласие с моими доводами, но так и не смогла изменить своей манере. Вскоре её попробовали на курсах повышения квалификации для наиболее подготовленных специалистов предприятия, но даже они не смогли оценить её научные экскурсы в область теоретической физики. Года через два Смирнова попросила отпустить её из института. Никто не возражал, и она уехала, как потом мы узнали, в Крым, где, после успешного решения какой-то очень непростой тестовой задачи, была принята в астрофизическую обсерваторию.
Несмотря на хорошее отношение ко мне и молодых коллег, и руководства института – в том числе и за мою общественную работу, я оценивал свои организаторские способности как весьма скромные и никогда не стремился к какому-то лидерству. Тем более неожиданным было вручение мне в конце октября 1961 года в горкоме ВЛКСМ Похвального листа «в честь 43 годовщины ВЛКСМ и за активное участие в работе комсомольской организации». Я воспринял это внимание ко мне как недостаточно заслуженное и вскоре забыл об этом поощрении.
Годовщина советского комсомола отмечалась на фоне куда более значимого события – 22-го съезда КПСС, который проходил необычно долго – с 17 по 31 октября 1961 года. Естественно, мне нужно было не только самому постигать суть решений съезда, но и обеспечить изучение комсомольцами его материалов.
Главным документом, которому уделялось особое внимание, была новая Программа КПСС. Она неизменно включалась в планы политической учёбы, не обходились без её обсуждения и некоторые партийные, комсомольские собрания, а также политинформации, проводимые один раз в две недели в трудовых коллективах.
В Программе указывалось, что построение коммунизма связано с решением трех исторических задач: созданием к 1980 году материально-технической базы коммунизма, развитием коммунистических общественных отношений и воспитанием нового человека. И в Программе, и в Уставе партии появился составленный, видимо, весьма романтически настроенными идеологами «Моральный кодекс строителя коммунизма». Каждый коммунист должен был соблюдать «во всей своей жизни» и прививать трудящимся следующие нравственные принципы:
– преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;
– добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;
– забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;
– высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов;
– коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;
– гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат;
– честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;
– взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;
– непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;
– дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;
– непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;
– братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.
Я хорошо помню, что, несмотря на привлекательность намеченных съездом грандиозных преобразований, в возможность их реализации мало кто верил. Задачи в области экономической политики с перечислением небывало высокого уровня планируемых достижений не отвечали на главный вопрос: а за счёт чего, каким образом всё это будет осуществляться, по мановению какой волшебной палочки в СССР всего лишь через двадцать лет будет достигнута «высшая в истории производительность труда»? У меня невольно создавалось впечатление, что Программа была не разработана, а сочинена. Иного, наверное, и быть не могло, поскольку науки построения коммунистического общества никогда не было: о нём могли судить только утописты, изобретавшие идеальное будущее в своих необыкновенно «просветленных» головах. Я, конечно, старался держать эти мысли при себе, но в кругу самых близких товарищей мы были совершенно откровенны. Среди таких людей был не только Валера Филонич, но и два Володи: Легоньков и Скутельников, с которыми я в то время подружился (Легоньков работал в математическом секторе предприятия и был одним из ведущих специалистов в области программирования, а Скутельников – преподавателем, а позднее и заведующим кафедрой автоматики в МИФИ-6).
В общем, чувства от принятых съездом решений возникали противоречивые, но от проработки его материалов уклониться было невозможно: система партийного руководства полностью исключала такие вольности. Вероятно, Хрущёв, воспитанный на коммунистических идеях, был действительно убеждён, что решения съезда будут выполнены, но реальная ситуация в стране довольно скоро стала лишь углублять пессимистические настроения.
В стране еще до 22-го съезда ощущалась нехватка ряда продуктов питания, а в 1962 году в ряде областей стали вводится карточки. Знаменитые в те годы и всеми любимые украинские эстрадные артисты посвятили этому ставшую популярной в народе шутку. На вопрос Штепселя (Березина): «Где ты продукты покупаешь?» Тарапунька (Тимошенко) отвечал: «Да я сумку к репродуктору подвешиваю!». Газеты и радио утверждали, что мы догоняем Америку по производству мяса и молока на душу населения, что уже перегнали капиталистические страны по ряду показателей, а наиболее востребованных продуктов в магазинах отнюдь не прибавлялось. Особенно негативную реакцию у народа вызвало «временное» повышение с 1 июня 1962 года цен на мясомолочные продукты. А примерно через год даже в нашем, «особом», городе начались перебои с хлебом и мукой. Позднее стало известно, что в конце 1963 года СССР начал закупать за рубежом пшеницу.
Горькое недоумение у многих вызвало и переименование вскоре после съезда Сталинграда в Волгоград. Я долго переживал это надругательство над историей, наверное, и потому, что считал этот город родным. Даже Сталинградскую битву стали называть битвой на Волге! Похоже, не восприняли новое имя и некоторые руководители города и области: долгие годы местный автотранспорт сохранял старые регистрационные номера с привычными для всех буквами «СТ».
Но особенно остро отложился в памяти Карибский кризис, начавшийся 22 октября 1962 года. Мы тогда не знали многих деталей развернувшегося между США и СССР конфликта, подробности появились позднее. Стало известно, что в связи с угрозой вторжения на Кубу войск США Фидель Кастро обратился к Хрущёву с просьбой оказать помощь в укреплении обороноспособности страны. Советский Союз скрытно разместил на Кубе ракеты среднего радиуса действия, которые были вскоре обнаружены американскими самолётами У-2 во время разведывательной фотосъёмки. Президент США Джон Кеннеди призвал Хрущёва вывезти ракеты с Кубы и сконцентрировал в районе Карибского моря соединения флота и стратегическую авиацию. Ядерные подводные лодки США были приведены в боевую готовность. Напряжение нарастало. Мир стоял у порога казавшейся многим вполне реальной ядерной катастрофы. Было очень тревожно. В те дни я мысленно готовился к самому худшему, полагая, что в любой момент может быть объявлена военная мобилизация, которая не обойдет и лично меня. Наконец, 27 октября, СССР заявил о готовности вывезти с Кубы вооружение при условии, что США уберут свои ракеты из Турции. Кеннеди это условие отклонил. Через несколько дней, в самый критический момент противостояния, СССР демонтировал свои ракеты на Кубе. Это было трудное, но единственно приемлимое в сложившейся ситуации решение! Все, кто переживал за исход опаснейшей конфронтации, вздохнули с облегчением: мир был спасен…