Невидимая смерть
«…Отныне необходимо п с и х о л о г и ч е с к и подготовить немецкий народ и внушить ему мысль, что имеются вещи, которые надо решать только с помощью силы… конкретные события надо изображать так, чтобы в сознании каждого немца совершенно автоматически возникло убеждение: если нельзя договориться по-хорошему, давайте рассчитывать на силу», – дочитал Пикенброк и с недоумением уставился на Юстина.
– Это война, – пояснил Юстин, – и я хотел бы спросить вашего совета: не пора ли мне поискать работу в вермахте?
– Вас не устраивает Хаусхофер?
– У него слова, а мне хочется дела.
Пикенброк хмыкнул, сделал глоток:
– А чем бы вы хотели заняться в армии?
– Всем, что прикажете вы. – Фраза прозвучала выспренно, Юстин это сразу почувствовал, но подумал, что пьянеющий Пики отнесется к ней вполне терпимо. Главное, поймет: он хочет идти в абвер, в разведку, именно к Пикенброку.
– Принесите чего-нибудь поесть, – вдруг попросил Ганс.
В холодильной камере Юстин нашел сыр, ветчину, развернул складной столик на колесиках, расставил тарелки, положил пачку галет.
Ел Пикенброк долго и жадно, крошки сыпались с губастого рта на френч, бриджи, но он не замечал неопрятности. «И этот человек ведает нашей разведкой!» – с некоторой брезгливостью подумал Юстин. В другое время он не обращал внимания на кричащую неряшливость Ганса, но сейчас был трезв, нервно напряжен и плебейство бросалось в глаза.
Наконец Пикенброк допил водку, вытер вспотевшее лицо салфеткой, благодушно рыгнул.
– Может быть, кофе?
– Нет, еще шнапса.
«Переберет, потом возись с ним!»
Юстин отошел к буфету, налил водки, а когда вернулся к Пики, то едва не выронил фужер от удивления. Хитрые, бесноватые глазки смотрели на него трезво и рассудительно.
– Вот что я скажу, Юстин, – промолвил Пикенброк. – Наша работа покажется вам ужасно пресной. Если бы я умел делать что-то другое, то с радостью бы плюнул на нее. Самое печальное – она неблагодарная. Платят мало, спрашивают много, а ведь постоянно приходится рисковать головой. С вашими-то заработками, с вашим именем – и в петлю? Нет! Я слишком уважаю вас, чтобы тянуть в свою трясину…
В прихожей раздался резкий звонок. Пикенброк впился взглядом в Юстина. Зазвенело еще настойчивей, нетерпеливей, Юстин вышел, повернул ключ. Перед ним стояла разъяренная Линда.
– Я же просил… – начал было Юстин, но Линда оттолкнула его и рванулась в комнаты.
– Где эта шлюха? Я убью ее! – завопила она, распахивая одну дверь за другой.
Вбежала в гостиную и замерла. Пикенброк хихикнул. Его позабавила не столько взбешенная женщина, сколько растерянное, страдальческое лицо Юстина за ее спиной.
– Кто это? – весело спросил он.
– Это… это Линда, – едва слышно пробормотал Юстин.
– А я полковник Пикенброк, – Ганс проворно выскочил из кресла, по-молодому подобрал живот, подошел к Линде.
– Простите, полковник, – приходя в себя, проговорила Линда.
– Прощаю. Не хотите ли выпить?
– Хочу.
– Вино, коньяк, виски? – Пики подмигнул Юстину.
– Предпочитаю коньяк, – Линда бросила Юстину свой клетчатый плащ, по-хозяйски прошла к буфету.
– Мадемуазель… фрау… – замялся Пикенброк.
– Мадемуазель Штаймахер, – с вызовом произнесла Линда.
– Дочь того самого?.. – Ганс поскреб пальцами по френчу.
– Того самого, кто шьет форму для всего вермахта. Между прочим, и мое имя вам должно быть известно.
– Ах, память, память, – он хлопнул себя по лбу, начиная играть простачка. – Как же! Самые лестные отзывы… Но почему Юстин не представил раньше?!
Бросая укоризненные взгляды на Юстина, он принялся ухаживать за Линдой, забегал, чуть ли не приплясывая, как старый дамский угодник.
– Вы конечно же голодны, – обретая домовитую твердость в голосе, проговорила Линда. – Иду на кухню жарить бифштексы.
– Я с вами! – увязался за ней Пики.
Юстин налил коньяку, выпил. Подумал, выпил еще. Злость на Линду отлегла, но тревога, которую он испытывал перед встречей с Гансом, осталась. Энергичный отказ в работе на абвер озадачил его, положение вдруг стало шаткий, смутным. Зажгло в желудке. Он сел перед камином и уставился на дрожащий огонь. Из кухни доносился кокетливый смех. Как всегда при виде хорошеньких женщин, Пики начал ребячиться. Шевельнулось нечто похожее на ревность, но как-то вяло, слабодушно. «Черт с ней, может, отвяжется совсем», – Юстин выпил еще рюмку и опьянел.
Как во сне он жевал мясо, пил вино, слышал оживленное перешептывание Линды с Пикенброком. Потом его раздели, уложили в постель. Ганс вызвался отвезти Линду домой, та согласилась. Потух свет, скрипнула дверь, с лязгом защелкнулся английский замок…
Неделю ни Юстин не звонил Линде, ни она ему. Позвонил Пикенброк.
– У меня появилась идейка, – проговорил он, загадочно хохотнув. Не дождавшись ответного слова, спросил: – Вы помните наш последний разговор? Кажется, вы о чем-то просили? Я обдумал ваше предложение. Полезное не грех перенимать и у врагов. Англо-саксы были не дураки. Они охотно привлекали к секретной службе литераторов. Хороший урок им преподнесла Крымская война. Ввязавшись в нее, правительство королевы Виктории, оказывается, не знало истинной России. Поэтому впоследствии у русских побывали Комптон Маккензи, Джон Голсуорси, Арнольд Беннет, Герберт Уэллс, Гилберт Честертон, Сомерсет Моэм… Почему бы и нам не попробовать? А? – Пики опять хохотнул.
– Не вижу повода для веселья, – раздраженно произнес Юстин.
– Извините, – голос Пикенброка стал суше. – Однако для того, чтобы работать в нашей конторе, вам придется пройти общую подготовку. Согласны?
– Если это необходимо…
– Да, необходимо. Для вашей же пользы. Ждите повестку.
На другой день Юстин получил казенный листок: ему как офицеру запаса предписывалось явиться в Целлендорф на шестимесячную переподготовку, при себе иметь… Он пошел к Хаусхоферу. Как и следовало ожидать, генерал просто оторопел. Как раз в этот момент шла подготовка к печати сразу двух номеров журнала, маховик внешней политики набирал обороты, появлялись горячие темы. По аскетическому лицу генерала пошли красные пятна:
– Какой олух додумался отнимать у меня ценного сотрудника?! Я немедленно свяжусь с Гессом, попрошу отменить этот приказ.
Он потянулся к телефонной трубке, но Юстин остановил его:
– Стоит ли по таким пустякам беспокоить партейфюрера? К тому же вы – человек военный – отлично знаете, какие моральные издержки несут люди, вынужденные отменять собственные приказы.
– Я не могу разобрать подписи… Вы знаете?
– Догадываюсь. Подписал повестку сотрудник абвера. Скажу больше, в курсе полковник Пикенброк.
Канариса и его первого заместителя Хаусхофер, разумеется, знал. Однако он не мог допустить мысли, что они решились на действие без согласия Юстина. Генерал укоризненно покачал головой:
– А я-то надеялся на вас…
– Простите, с моей стороны здесь нет никакого предательства! – встрепенулся Юстин. – Просто я понял, что наступают ответственные времена и мое место не только за журнальным столом.
– Почему вы не сказали об этом раньше?
– Я только намекнул Пикенброку о желании сотрудничать. Поначалу полковник отнесся к этому несерьезно. Я не хотел тревожить вас Не было полной ясности. Нет и сейчас. Кто знает, подойду ли я для абвера?
– Абверу такие люди нужны, – тихо произнес Хаусхофер.
– Умоляю вас, не вычеркивайте мое имя из списка сотрудников. Мною уже подготовлены три обзорных статьи, успею написать четвертую. Задел есть. Где бы я ни был, чем бы ни занимался, я всегда буду работать на журнал.
Юстин умолк. Исчезли красные пятна и на лице Хаусхофера. Старик начал оттаивать. Помолчали. Как всегда после вспышки гнева к генералу вернулись разумные мысли. В конечном счете ничего страшного не произошло. Юстин поддался его же собственным призывам, оказался даже более последовательным, чем он сам. Пусть послужит. Армия всегда на пользу настоящим мужчинам. Жестокую науку там и преподают жестоко. Зато на всю жизнь запоминаются непреложные истины… Надо бы и сына Альбрехта отправить туда же. Сын пошел по его стопам, стал географом. Но уж больно вольничает. Фельдфебель бы скоро выбил всякие мысли о свободе, преподнес такие уроки, какие не смогут дать ни университеты, ни академии.
Хаусхофер встал, внимательно посмотрел в синие с сероватым отливом глаза Юстина. Молодой человек не отвел взгляда.
– Что ж, если вы искренни, то благославляю. А на будущее запомните: прежде, чем что-либо предпринять, советуйтесь со мной. Старик еще не выжил из ума.
Юстин вернулся к себе. Впереди был целый день. Успеет ли написать еще одну статью? Покосился на телефон. Обычно Линда звонила дважды: утром и вечером. Теперь аппарат молчал. «Переживем», – подумал он, настраиваясь на работу. Пододвинул пишущую машинку – тяжелый «Рейнметалл», сделанный прочно, на совесть, и выбил заголовок: «Народ ищет море». Юстин намеревался поднять проблему «польского коридора», выдвинуть требование присоединить к рейху «вольный город» Данциг, а также железную и шоссейную дороги, которые связывали центральную Германию с Восточной Пруссией. Он уже знал, что новой жертвой после Чехословакии станет Польша, и собирался пустить пробный шар, чтобы заранее начать пропагандистскую кампанию против поляков.
4
Сначала Юстина послали на Лертерштрассе, 58. Здесь находилась Психологическая лаборатория военного министерства. Ею заведовал психолог Альберт Блау. Сотрудники занимались отбором и комплектованием танковых и летных экипажей, отбирали кандидатов в разведку. Для абвера они разработали систему тестов на реакцию, сообразительность, память, выдержку, терпение, восприимчивость к физической боли, слабые и сильные стороны характера и другие волевые качества. По тому, что с Юстином работали три недели, можно было догадаться, что лаборатория интересовалась лишь теми, кто предназначался для ответственных дел.
Подписывая какую-то бумагу в тетради, похожей на медицинскую карту, доктор Блау сказал:
– Бы являете довольно распространенный тип интеллектуала германской расы. Желая успеха!
Юстин протянул руку к тетради, но Блау прижал ее ладонью, проговорил поспешно:
– Нет-нет. Отныне ваше личное дело вам не принадлежит. Им будут интересоваться только те, кому вы станете служить.
Через день Юстин на электричке снова выехал в Целлендорф. Школа абвера разочаровала его. Окраина городка. За старым парком просматривался двухэтажный дом барачного типа. Нет даже забора, просто невысокая оградка. У ворот никаких часовых, Юстин с трудом нашел кнопку звонка. Подошел человек в опрятном комбинезоне с граблями в руках. Он сгребал опавшие листья и складывал в кучи для компостов. «Может, ошибся адресом?» – подумал Юстин, протягивая ему повестку.
Человек повестку прочитал, отодвинул засов и молча указал на дом. Проходя по чисто выметенной дорожке, Юстин не заметил ни одной души. В окнах тоже никого не увидел. Поднялся на крыльцо, толкнул дощатую дверь. В глубине коридора послышались шаги. Широкоплечий парень в офицерской форме, но без знаков отличия, даже не взглянув на Юстина, произнес:
– Оберлейтенант Валетти? Следуйте за мной!
Он повел куда-то в подвал, свернул направо, налево, снова направо… Лампочки слабо освещали бетонные стены, обитые железом двери, похожие на тюремные. Перед одной из них остановился, загремел связкой ключей. Из комнаты дохнуло сыростью, слежалой одеждой, влажной кожей. На потолке загорелась яркая лампа в проволочной сетке. Здесь рядами стояли серо-зеленые шкафчики.
– Ваш размер пятьдесят четвертый?
– Кажется, да. Впрочем, не уверен. Я одевался у портного.
Парень поднял глаза и сказал более уверенным тоном:
– Пятьдесят четвертый, рост четыре.
Открыл один из шкафчиков:
– Здесь возьмите мундир, а свою одежду и вещи оставьте.
– У меня в вещах бумаги, записи…
– Оставьте всё, – нажав на «всё», проговорил парень.
– Простите, как к вам обращаться?
– Зовите просто Хуго, – парень открыл соседнюю дверь, включил воду: – Здесь примите душ.
– Можно спросить?
– У нас не спрашивают.
Юстин разделся, взял вешалки с обмундированием и нижним бельем, пошел в душевую.
– Размер ноги сорок третий, – не то вопросительно, не то утвердительно вымолвил Хуго и скрылся за дверью.
Вернулся он с двумя парами сапог, когда Юстин уже одевался. Форма оказалась впору. «Кажется, и впрямь папаша Штаймахер чародей, – подумалось ему. – Неужели придется породниться?» Удивило и то, что на кителе не было погон. Сапоги были новые, однако ощущалось: кто-то их носил. Позже Юстину сказали, что армейскую обувь разнашивали специальные команды «кацетников» в концлагерях. Развешивая в шкафчике свою гражданскую одежду, он не удержался от вопроса:
– Но можно взять хотя бы бумажник, фотографии, свою бритву?
– Нет, – отрезал Хуго и вручил солдатский ранец. – Здесь вы найдете все, что вам в дальнейшем понадобится.
Заперев шкафчик, душевую и гардеробную, Хуго положил ключи в карман, и они двинулись в обратный путь – теперь наверх. Снова двери, двери… Как ни прислушивался Юстин, но не слышал никаких звуков. Барак будто вымер. Хуго распахнул дверь, которая от других отличалась тем, что в нее был вделан «глазок». Юстин вошел в большую, с четырьмя окнами, комнату, увидел два ряда коек, заправленных с такой тщательностью, будто ими никто не пользовался. Хуго кивнул на одну из них:
– Эта ваша. Положите ранец в тумбочку и пойдемте к Людгеру.
Поднялись на второй этаж. Только тут Юстин услышал глухой стрекот пишущей машинки. Не постучавшись, а запросто, как заходят к приятелю, Хуго открыл дверь и жестом руки пригласил Юстина. За столом сидел человек лет тридцати, с короткой шеей борца, стриженный «под бокс». Одет он был так же, как и Хуго. Чуть улыбнувшись, он сказал:
– Меня зовут Людгер. Вы здесь – Франц. Настоящее имя и звание забудьте. Ничему не удивляйтесь, ни о чем не спрашивайте. Выполняйте только приказ. Никакой самодеятельности и гражданского разгильдяйства. Занятия с группой начались. Вы несколько припоздали. Надеюсь, догоните. Хуго для всех вас – и папа, и мама, и святой отец. В ранце, что он вам дал, вы найдете уставы, учебники, книги для чтения. До обеда… – Людгер посмотрел на часы, – два с четвертью. Пока это ваше личное время. Ознакомьтесь, почитайте. Ну а завтра включайтесь в учебу. Можете идти.
Юстин повернулся через левое плечо, как и положено в армии, не с показным, но все же отчетливым рвением печатая шаг, направился к дверям. Избави бог в армии показать начальству, что ты умней и образованней, что за тебя могут заступиться люди рангом повыше. Низшие устроят такую жизнь, когда ад покажется раем. Это правило усвоил Юстин еще в школе Виндхука на военных занятиях, где отставники-офицеры самолично гоняли студентов, точно ярых своих врагов, выбивая гордыню и всякий вольный дух.
В казарме на тумбочке лежал листок с распорядком дня. 11 часов занятий, плюс 2 – самоподготовка, плюс 1 – уборка помещений и территории. На сон, еду, туалет и личное время – оставшиеся 10…
«Выдержу ли?»
Извлек из ранца уставы – строевой, полевой, дисциплинарный и внутренней службы; учебники по радиоделу, стрелковому оружию, артиллерии, бронетанковым войскам, авиации, спецподготовке, инженерной и санитарной службам… «Разве можно все это одолеть за шесть месяцев?!»
В отдельной коробке нашел безопасную бритву, пачку лезвий, одежную и сапожную щетки, авторучку и флакончик чернил, прошнурованные тетради для записи лекций.
Начало поламывать в висках. Захотелось лечь в койку и полежать. Но здесь запрещалась и эта вольность. Юстин увидел еще одну дверь. Она вела в помещение с кафельным полом, вдоль стены – раковины для умывания, дальше – кабинки туалетов. В раковину налил холодной воды и опустил голову. Шевельнулось нечто похожее на сожаление: зря связался с этим лицедеем Пики, сидел бы спокойно у Хаусхофера и не искал приключений…
Послышался топот. «А! Новенький!» Лица, лица… Рыжие, белые, черные, конопатые…
– Познакомимся?.. Густав… Вольфганг… Фриц… Манфред…
– Десять слушателей на всю школу?! – удивился Юстин.
– Десять здесь, где-то еще десять. Как льдинки в океане. А школа одна. И программа одна.
– Пять инструкторов. Но самый лютый – Хуго. Видел?
– А Людгер?
– Ему зверствовать нельзя. Он отвечает за политику.
Через минуту все умылись и бросились в столовую – в подвал, похожий на средневековый погребок. Общий стол. На первое – кусок жирной кровяной колбасы, на второе – густой гороховый суп, на третье – чай с долькой мармелада. Через пятнадцать минут с едой было покончено. Старший – Густав – скомандовал:
– Встать! Приготовиться к послеобеденному сну!
Включившись в гонку, Юстин по крутым ступенькам взлетел наверх, рывком, как и другие, скинул сапоги, брюки, китель, повесил одежду на вешалку перед койкой, отбросил одеяло и упал на сыроватую простынь, пахнущую скверным мылом. Откуда-то из желудка пришла тошнота. Судорожными глотками он пытался подавить ее, но сдержаться не удалось. Он кинулся в туалет, услышав за спиной крик: «Франц съел крысиный хвост!» и дружный смех. Увидев собственную блевотину – комочки непрожеванной багровой колбасы, поносного цвета суп, он с отчаянием подумал: нет, не выдержит…
5
Выдержал!
Инструктора учили тонкостям тайной войны, умению пользоваться холодным оружием, автоматами, пистолетами и винтовками разных систем, бесшумно передвигаться, ориентироваться ночью, подавать звуковые сигналы, бороться с вооруженным противником, стрелять на шорох, преодолевать заграждения, устанавливать мины, готовить яды из порошков, какие можно достать в обычной аптеке, водить машины, работать на рации ключом, использовать для связи тайнопись и другие средства.
Распорядок выполнялся с точностью до минут. Подъем в шесть утра. Гимнастика до ломоты в костях, завтрак – и учеба, учеба, учеба. Когда переставала соображать голова, переключались на активный отдых – турник, кольца, бег, стрельба на полигоне – и опять в классы. За шесть месяцев Юстин овладел массой приемов. В общем они сводились к тому, чтобы выполнить задание и по возможности уцелеть.
В школе давались некоторые сведения о разведках и контрразведках других государств. Приезжали на уроки те люди, которые сами имели с ними дело. Они рассказывали о работе 2-го бюро французского Генерального штаба, его успехах и провалах; о секретных службах Соединенных Штатов, Англии, Италии, Японии… Что же касается России, то лекции о ней читались не от случая к случаю, а каждый день. Восток считался главным направлением и для него готовились основные кадры абвера в Целлендорфе. Один час в сутки отдавался изучению русского языка и на семинарских занятиях – белорусского и украинского.
Инструкторы объективно оценивали трудности, с которыми придется столкнуться в будущей войне, говорили об отсутствии хороших дорог, непривычных для европейцев пространствах, тяжелых погодных условиях, упорном и терпеливом русском характере, наследственном чувстве патриотизма, которое сплачивало народ в годы чужеземных нашествий и бед. Однако эти соображения слабо усваивались немцами. Критически и свысока они смотрели и на другие славянские народы.
На выпускном вечере Людгер сказал:
– Отныне вы вливаетесь в тайную армию вермахта. Никто не сможет назвать, сколько в ней солдат. Эта армия походит на гигантского спрута, охватившего своими присосками оба полушария. Подобно мужественным пионерам Африки, кто высаживался в пустыне Намиба, вы первыми начнете завоевывать новые территории, не подчиняясь никаким законам, уничтожая врага без содрогания и сожаления. Говорят: ненависть – низкое чувство. Но биологически оно бывает весьма полезным. Ярость повышает содержание адреналина в крови, способствует деятельности всего организма. Вам, разведчикам, хищным совам в темной ночи, отводится основная роль в борьбе за всемирную Германию. Аминь!
Утром слушатели спустились в гардеробную и, сдав казенную одежду, облачились в свою. Оказалось, что и Густав, и Вольфганг, и Фриц, и Курт, и еще четверо были военными из разных родов войск и имели разные звания от штаб-фельдфебеля до майора. Они уезжали в свои части. Только десятый, Юстин Валетти, надел гражданский костюм. Товарищи по школе удивленно переглянулись, но спрашивать не стали. Их уже отучили задавать вопросы друг другу, даже если питались из одного котелка, вместе корпели над учебниками, вместе спали, проливали пот на плацу и полигонах. Дружба и откровенность не поощрялись тоже.
Юстин поднялся к Людгеру. В отличие от других ему не выдали на руки никакого документа и направления. Куда идти – на прежнюю работу или к Пикенброку? Когда он попытался выяснить у Людгера свое положение, тот, набычившись, ответил:
– Решайте сами. Мы свое сделали.
Глава вторая
Оставить в прошлом
«Вся страна уходит из мира реальности и начинает жить в мире фантазии, в мираже. Цифры перестают что-либо значить, они становятся лишь символом желания бежать вперед, как воздушный шар они уносят страну в несуществующий мир».
Михаил Геллер. «Утопия у власти».1
Ночью Георгий Иосифович почувствовал, как сжало в груди, стало трудно дышать. Он нащупал на ночном столике таблетку валидола, сунул под язык. Вот уже несколько последних лет сердечная болезнь все плотнее подступала к нему, лишая сил, возможности быстро двигаться, что-то делать, о чем-то размышлять. Горло превращалось как бы в иголочное ушко, через которое он с трудом всасывал воздух.
Осторожно, чтобы не разбудить Наталью Алексеевну, он повернулся на спину, высвободил затекшую руку. Ощущая прохладный, спасительный холодок во рту, он стал припоминать, когда все это началось…
Сослуживцы относили комбрига Ростовского к типичному разряду военспецов, принявших революцию, но не понявших ее сути. На самом же деле Георгий Иосифович, как человек разносторонне образованный, дальновидный, внимательно следил за зигзагами тяжело и кроваво рождавшегося нового строя.
После Кронштадтского мятежа и прокатившихся по стране крестьянских волнений, разоренных продразверсткой, X съезд партии принял программу новой экономической политики. Разверстку заменили налогом. Крестьяне стали больше сеять, продавать излишки, не опасаясь конфискаций. Появились мелкие частные предприятия, иностранные фирмы на концессионных началах получили право брать в аренду заводы, рудники, прииски. В промышленности вводился принцип хозрасчета и самоокупаемости. НЭП сорвал путы военного коммунизма, которыми были перетянуты кровеносные сосуды государства. Задымили трубы заводов, в свободной продаже появились хлеб, мясо, овощи… Стали продавать и водку, отмененную царем в начале мировой войны. Правда, она имела половину принятой крепости – была двадцатиградусной. Ее тут же окрестили «рыковкой», поминая таким способом имя заместителя председателя Совнаркома Рыкова, тот подписывал указ о введении государственной монополии на водку, и сам не чурался рюмки.
Наталья Алексеевна, привыкшая к миллионам ничего не стоивших дензнаков, приятно удивилась, когда Георгий Иосифович принес жалованье в новых червонцах. На них можно было купить все, что тлелось в магазинах и на рынке.
«Ах ты, бедняжка!» – подумал он, с нежностью взглянув на исхудавшую красавицу жену.
Раньше деньги выпускали все – советская власть, белые генералы, города, заводы, управы. Даже Юденич перед походом на Петроград приказал отпечатать свои знаки. Позднее эстонские кондитеры приспособили их вместо конфетных оберток. В Гражданскую войну бумажки с гербами потеряли цену. Им полагалось отмереть, поскольку чудо коммунизма мерещилось завтра-послезавтра. Теперь железная логика экономики продиктовала свои условия и вынудила провести денежную реформу.
Ростовский служил в Военно-инженерной академии. Позднее ее назвали именем Куйбышева. Удивительно, но все беды и страдания, потрясавшие страну и миллионы ее граждан, внешне как бы не задели его. Он читал лекции, вел ценную и сложную исследовательскую работу, погружаясь в нее целиком и безраздельно. Но рядом с ним жила хрупкая, мятущаяся душа – Наталья Алексеевна. Она работала в Госиздате. Дочь одного из умнейших передовых профессоров Московского университета Алексея Захаровича Бородина, воспитанная на мечтах о свободе и братстве, попросту не выносила насилия диктатуры, чей хлыст особенно больно бил по интеллигенции. Не выдержал же однажды Виктор Шкловский, воскликнув: «Искусство должно двигаться органически, а его регулируют, как поезд!» Жаловался и старый писатель Вересаев: «Общий стон стоит по всему фронту современной русской литературы. Мы не можем быть сами собой. Нашу художественную совесть все время насилуют. Наше творчество все больше становится двухэтажным – одно мы пишем для себя, другое – для печати». Даже лихой комсомольский поэт Александр Жаров ворчал: «Грозя отметкой в партбилете, петь грустных песен не дают». Ленинградский писатель Евгений Замятин доказывал, что настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари и скептики.